Былые самодуры

(Из семейной хроники).

Дети очень любили слушать рассказы старухи-бабушки о давно прошедших временах, о людях, давно сошедших со сцены. Разбирая как-то старые бумаги и старые портреты, попался им в руки выцветший дагерротип.

— Бабушка, а это кто же? — спросили они.

— А это Ваш дальний родственник Н. А. К. 1 Перейти к сноске

И дети с интересом выслушали следующий рассказ о нем.

В 1857 году, в феврале месяце, окончив курс в Смольном монастыре, я была привезена в имение отца, в Новгородской губ., где тогда проживала вся наша семья. Цельных восемь с половиной лет пробыла я в четырех стенах Института, ни на один день не отпущенная домой, а потому, понятно, все окружающее меня было мне интересно, ко всему присматривалась и прислушивалась я с особенным вниманием.

В то время помещиков, живущих в своих имениях, кругом было много, и меня начали возить знакомиться с ними.

В одну из таких поездок нам на дороге встретилось двое саней.

В передних — сидел господин, по-видимому, не молодой, укутанный тщательно, а подле него — совсем молодой человек. Во вторых санях сидело тоже двое, из которых один, видимо слуга, держал в руках ружье.

Сани остановились, последовали приветствия.

Из разговора отца с встреченным господином я поняла только, что имение свое он продал и уезжает в Петербург.

Долго говорить не пришлось, и мы разъехались. Тем не менее меня заинтересовал встречный и показался мне как будто странным. Из разговора отца с матерью я услышала, что спутник его был доктор, а следующие — учитель гимнастики и человек с ружьем, обязанность которого защищать его от встречных врагов.

— Видно не оставил еще своей мании везде и во всех видеть злодеев посягающих на его жизнь, — сказал мой отец. — Да и гимнастики не забывает. Бережет свое драгоценное здоровье. Доктор же должен пробовать все, что ему подается к столу.

— Но кто же это? — спросила я.

— А это твой двоюродный дядюшка, — отвечала мне мать, — а мой двоюродный брат — Николай Алексеевич К.

С детства я знала, любила и уважала своего родного дядю, Николая Александровича К., об этом же родственнике не имела никакого понятия.

Заинтересованная и самою личностью нового родственника, и тем, что услышала из разговора отца с матерью, я стала расспрашивать их о нем, и вот что узнала.

Два брата, Роман Алексеевич и Николай Алексеевич К. были дети богатого Новгородского помещика.

Отец их был моряком и участвовал в кругосветном плавании.

Оба сына воспитывались в военных училищах.

Старший — Роман, в конце концов оказался юнкером на Кавказе.

Сколько лет он там прослужил, или лучше сказать прокуралесил, не знаю. Но наконец ему это надоело, и он явился к своему командиру боевому генералу.

— Ваше Превосходительство! — сказал он, — скоро ли я буду произведен в офицеры?

— Ну, уж извините, пока я жив, этого не будет.

— За этим дело не станет, — продолжал юнкер, вынимая пистолет и направляя его на генерала.

— Ну, нет, подождите, остановил его тот. Пускай лучше будет одним негодным офицером больше; а я в своей жизни ещё надеюсь принести пользу.

Таким образом молодец этот был произведен в офицеры и скоро вышел в отставку.

Приехав на родину, он однажды сидел в гостях у своей тетки.

Деревенская девочка лет 12 принесла дрова и стала затапливать печь.

— Тетушка, — сказал Роман Алексеевич, — подарите мне эту девочку.

— Что это тебе вздумалось? Зачем тебе она?

— Мое дело. Подарите!

Тогда это делалось просто: девочка была подарена племяннику.

Он отвез ее в Петербург и поместил в один из лучших пансионов.

Сам же продолжал бездельничать на родине.

Николай Алексеевич К., меньшой брат, воспитывался в Морском корпусе. В те времена телесное наказание в корпусах применялось часто. И вот, будучи уже в старших классах, этому наказанию должен был быть подвергнут и К. Схватив перочинный ножик, он стал наносить себе раны: ножик у него отняли. Тогда он вырвался, побежал по коридору, разбил окно и стеклом стал резать себе горло.

Не знаю, подвергли ли его телесному наказанию, но кончилась эта история тем, что его разжаловали в солдаты и сослали в Оренбургские линейные батальоны.

А в Морском корпусе долго сохранялось предание о каторжном К. Батальонный командир К. был финляндец, имевший взрослую дочь. — Прослужил К. солдатом не долго: командир, прельщенный его богатством и родовитостью, выхлопотал ему производство в офицеры и выдал за него дочь. К. вышел в отставку и поселился в своем Новгородском имении, куда конечно последовала за ним и его молодая жена.

Здесь он повел совсем особый род жизни. Несмотря на многочисленных соседей-помещиков, он ни с кем не знакомился, никого не принимал и сам ни кому не ездил. Подобной жизнью особенно тяготилась его молодая жена, привыкшая к постоянному обществу, в круге тех же офицеров. Но он и при подобной замкнутой жизни устраивал жене приятные развлечения. — Так например: была у нее любимая кошка. Он запрет жену в одну комнату, а в соседней комнате стоял большой каток для белья. Посадит кошку на каток и катает его, — Кошке вреда никакого не делается, но она отчаянно мяучит; а в соседней комнате жена доходит до истерики. На все жалобы жены на скучную жизнь, он отвечал ей:

— Вот погоди; скоро устрою праздник и приглашу соседей, тогда и познакомишься.

Наступила весна; В Новгородской губ. очень практиковалось так называемое «подсечное хозяйство». Осенью рубился молодой лесок, так лет 20—22-х; так называемые там «лединки». Срубленный лес лежал всю зиму под снегом, а весной, когда снег таял и деревья просыхали, их начинали обжигать, и горящими катали по всей вырубленной поляна. Таким образом земля и нагревалась и удобрялась теплой золой. Во время этого действия сучья сжигались, а оставшиеся стволы убирались и шли на топливо.

Землю же пахали и первый год сеяли на ней пшеницу. Земля, приготовленная таким способом, давала прекрасные урожаи. На следующий год на этой земле сеяли рожь, затем два года овес. После чего место это забрасывалось опять лет на двадцать, пока не вырастал на нем новый молодой лесок.

Обжиганье и катанье по земле горящих бревен — работа самая тяжелая и грязная; но как-то так было заведено, что ее выполняли преимущественно женщины.

И вот заявляет К. жене, что предполагаемый сбор гостей должен быть такого то числа. Начинаются приготовления, Из Петербурга, отстоящего от имения верст на 300, выписывают дорогую провизию. Обед готовится человек на сто. В день праздника стол убирается серебром, хрусталем, вазами с цветами. Жену К. просит одеться понаряднее и побогаче, что она конечно выполняет с особенным удовольствием. Но в то же время он объявляет ей, что у нас не принято, чтобы хозяйка встречала гостей: она выходит к ним, когда все уже съедутся.

В час, назначенный для обеда, К. берет жену под руку и торжественно ведет ее в столовую. И кого же она так встречает? Человек сто мужиков и баб в самом неприглядном виде, взятые прямо с работы, грязные, смущенные окружают нарядный стол. И с ними-то молодая хозяйка должна была быть и мила и любезна! Неизвестно, как она справилась с этой трудной задачей.

Можно предположить, какие отчаянные письма писала молодая женщина своим родителям! И вот к ней приехала ее мать генеральша. Зять встретил ее с большим почетом, и по-своему ублажал ее как мог. Но видно не особенно было приятно гостье ухаживание зятя; пробыла не долго и собралась в обратный путь.

Как я говорила уже, отец Николая Алексеевича быль в кругосветном плавании и привез из Китая байдарку, китайские костюмы и маленькие пушки, называемые, кажется, фальконетками или мортирками.

В момент отъезда тещи к крыльцу подана была коляска, запряженная четверкой прекрасных лошадей. Едва гостья, простясь с хозяевами, успела вместе со своей горничной сесть в экипаж, раздался пушечный выстрел. Лошади подхватили и понесли. Дорога все время шла лесом. До ближайшей станции было верст тридцать. Едва кучеру удавалось поудержать и поуспокоить лошадей, раздался новый выстрел, и лошади слова несли. Мортиры были расставлены в нескольких местах по дороге.

Генеральшу привезли на станцию в обмороке и еле удалось привести ее в чувства.

Приехав в Петербург, она подала на зятя жалобу шефу жандармов. К., разумеется, вызвали, явился скромный молодой человек, сам несказанно огорченный последствиями своей неудачно придуманной затеи; но, по его мнению, чем же лучше всего мог он почтить свою тещу, даму военную, как не пушечной пальбой! Не знаю, на сколько поверили его искренности, но отпустили с миром.

Не долго прожила с ним и его молодая жена: уехала к своим родителям.

Не знаю, как была фамилия его жены; помню только, что много лет спустя, когда К. играл в карты, пиковую даму всегда называл «Мазулиха», прибавляя при этом: «моя теща».

Не остался и Николай Алексеевич в своем имении, а перенес свою кипучую деятельность в г. Тихвин, куда переехал и его братец Роман. — Уездный город Тихвин был в то время довольно оживленным пунктом, благодаря многим окрестным помещикам и своей водной системе.

Братья повели жизнь, что называется, во всю, вся уездная администрация была их друзья и приятели, и разные пиры и кутежи не прерывались. Устраивались, например, такие фокусы: была в городе молодая барыня, которую им вздумалось особенно почтить. Приближался день ее именин, на дворе дома где жили братья, сложили большую печь, и в ней испекли огромный крендель. В день именин крендель этот положен был на доски, и его несли на головах, а братья, в сопровождении своих приятелей и властей города, шли за ним с открытыми головами. Прохожие, встречающие эту процессию, тоже снимали шапки. Внести крендель в квартиру именинницы по лестнице было нельзя, и вот выставили окно, и через него внесли крендель в квартиру именинницы.

Дочь городского головы имела счастье понравиться Николаю Алексеевичу. Но репутация братьев была такова, что ее особенно оберегали от всякого столкновения с ними.

К. нанял квартиру как раз против дома головы, выписал из Петербурга молодого художника, платил ему, по тогдашнему времени, большие деньги за то, чтобы он через окно ловил моменты ее появления на улице и по ним нарисовал ее портрет.

У молодой девушки был жених — гласный думы.

На маслянице братья устроили катанье. Байдарка была поставлена на полозья, в нее впрягли шестерку лошадей, сами и их приятели нарядились в костюмы китайцев и отправились кататься по городу. Как раз перед домом головы встречает их жених молодой девушки, находит весь этот маскарад неприличным и делает им замечание, раздается команда: «На байдарку его»! Слишком смелого молодого человека хватают, надевают и на него китайское платье и в таком виде катают чуть не час по всему городу.

Напротив занимаемой ими квартиры жила немолодая уже барыня, делать ей было нечего, и вот она развлекалась тем, что следила за всем, что делалось в доме и на дворе братьев К., а затем все, что удавалось увидать и узнавать, разносила по городу. Выходило много курьезов.

Так дело было летом, окна открыты. Между братьями начинается спор. Дальше, больше, раздается выстрел, а через час ясно виден стол в зале, и на нем покойник, всполошилась наша барыня и побежала сообщать такую интересную новость тем, кого это особенно могло интересовать.

«Сама все слышала, сама все видела! Не знала только, который которого убил, уж там и панихиду служат!».

Кто сомневается, а кто и верит. Но тут дверь отворяется и оба брата чуть не обнявшись входят в комнату.

Надоело им потешаться над сплетницей. Как отучить ее?

Отправляются они на пучину и нанимают человек сто рабочих, дело их должно состоять в следующем: идет первый рабочий к парадным дверям сплетницы, звонит, ему отворяют.

— Тут живет Иванов?

— Никакого Иванова не живет в доме.

Рабочий отходит, а за ним, через минуту, подходит другой.

Тот же вопрос, тот же ответ.

Идет третий, четвертый и так далее. Звонят и стучат, пока не отворят дверей. Не выдержала барыня и сама убежала из дому.

Много было проделано подобных глупостей обоими братцами, но в конце концов разыгралась и трагедия.

Была в Тихвине ярмарка. Приезжего народа было много. У К. были постоянные собрания. После одного из особенно весело проведенного дня, поздно ночью гости разошлись, и остались только оба брата, да еще приезжий двоюродный брать их, некто У. 2 Перейти к сноске

Беседа их продолжалась. Братья заспорили, или лучше сказать, Николай, любивший дразнить каждого, особенно умел раздражать брата.

И на этот раз было тоже. У., насколько мог, старался их успокоить, но спор разгорался. К несчастью тут же в комнате в углу стояло заряженное ружье. В пылу спора Роман схватил его и направил на брата. У. вскочил и заслонил собой Николая, но тот не унимался, и из-за спины У. продолжал дразнить брата. Раздался выстрел, пуля прошла в груди У. на вылет и засела в плече Николая. У. остался жив, пулю из плеча Николая вынули легко, но история эта дорого обошлась братьям. Началось следствие. Приезжали чиновники из Петербурга, одних из них спаивали, — других задаривали. С У. тоже покончили миром, и дело замяли.

К этому времени девочка, подаренная Роману теткой, выросла, окончила свое образование, и он женился на ней; можно предположить, что не сладка была ее жизнь с подобным мужем. Впрочем и продолжалась, кажется, не долго. Роман кончил тем, что сошел с ума.

Николай же, растративши чуть не все свое состояние, на последние оставшиеся у него деньги купил в Белозерском уезде имение, принадлежащее малолетним и бывшее в опеке. Опекун оказался честным человеком, и Николай Алексеевич, купив имение за 10.000, чуть не сразу продал сохранившегося в амбарах имения хлеба тысяч на шесть.

Не долго хозяйничал он тут. Богач, петербургский купец, сын которого очень уж закутил в столице, вздумал пристроить его к делу, и не нашел ничего лучшего, как удалив его из Петербурга, посадить на хозяйство. Подвернулся Николай Алексеевич, и сделка состоялась. Но так как купец не имел права иметь крепостных людей, то К. купил по соседству пустопорожнюю пустошь, и на нее переселил оставшихся за ним крестьян. Усадьбу же продал молодому купцу Щербакову за 10.000.

Приехал молодой хозяин, а с ним немец-агроном. Началось с постройки нового дома, со всякими затеями, вся обстановка которого привезена была из Петербурга. Немец-агроном осматривал поля, исследовал почву и уверял соседей помещиков, что «тут будет расти виноград»!

Денег не жалели.

Но не долго это продолжалось: папенька-купец вздумал сам жениться; на непомерные траты сына взглянул другими глазами: субсидии прекратились, и молодой купчик рад-радехонек был продать свою нарядную усадьбу тому же Николаю Алексиевичу за 8.000.

И опять К. не долго похозяйничал в ней: присоединив к усадьбе переселенных крестьян, он продал ее одному высокопоставленному лицу 3 Перейти к сноске за 30.000.

Вот об этой-то продаже и была речь, при моей первой встрече с К.

Лето 1857 года семья наша прожила в своем Вологодском имении. Возвратясь же осенью в Новгородскую губ., мы застали К. своим ближайшим соседом. В версте от нашего имения было прекрасное имение генерала Корсакова. Тогда уже начали ходить слухи об освобождении крестьян. Заядлый крепостник, чувствуя себя неспособным примириться с такой реформой, не долго думая, продал свое имение Николаю Алексеевичу за 40.000.

Тут, живя в таком близком соседстве с К., я ближе познакомилась с ним, и при каждом нашем свидании он удивлял меня какой-нибудь эксцентрической выходкой. Скоро я уехала из этих мест, а когда, года через два вернулась, то не застала уже К. в имении. Он продал его графу С. 4 Перейти к сноске за 125.000, и тут же купил новое имение, верстах в сорока от прежнего.

Понятно, все эти купли и продажи совершались при помощи обмана и подкупа, а на вопрос знакомых, как он устраивает все эти дела, он цинично отвечал: «У меня в Петербурге непочатый угол дураков».

Но вот и его спекуляциям пришел конец. Учреждалось земство. Землевладельцы должны были представить планы и подробные сведения о своих землях. Многим мелкопоместным помещикам работа эта была не по силам, и вот высшее начальство просило мировых посредников помогать в этом деле желающим.

К. тоже написал своему хорошо знакомому посреднику, прося его приехать к нему и помочь разобраться в таком трудном деле.

Посредник исполнил его просьбу; два дня прожил у него, но помощи оказать ему не мог. Дело было в том, что план его имения, которое он опять собирался продать, был весь искажен: где было моховое болото, там значился строевой лес, где был пустырь — там поемные луга. А так как в Новгородской губ. таких болот особенно много, то и имение это при подобном плане меняло свою ценность. Теперь предстояла ему задача: как быть? Представить искаженный план в земскую комиссию — поземельный налог будет очень значительный. Представить настоящей план? Но покупатель обратится за справками в земство, и там получит верные сведения. С тем и уехал от К. мировой посредник, не будучи в состоянии дать ему желательного совета.

Как отплатить посреднику за нежелание его помогать в мошенничестве? У К. был попугай. По прошествии некоторого времени Николай Алексеевич приглашает соседей на обед. Попугай висит в столовой; клетка покрыта темным платком. Во время обеда покрышка эта снимается, и попугай начинает выкрикивать отборную брань на посредника. Многие из гостей, любившие и уважающие посредника, вышли из-за стола, а некоторые собрались и совсем уезжать из дома. Только обещанием, — свернуть попугаю голову, — удалось К. умилостивить своих гостей.

Это последнее, что я слышала о милом родственнике. Прожил он после этого недолго, и как покончил свою деятельную жизнь — не знаю.

З. З.

В тексте 1 Настоящая фамилия Николай Алексеевич Кагалов.
В тексте 2 Уньковский.
В тексте 3 Статс-секретарю Танееву.
В тексте 4 Графу Сумарокову.

Русская старина. Ежемесячное историческое издание. Год XLVIII-й. Февраль. Птг.: Типография Штаба Петроградского Военного Округа, стр. 205-213, 1917

Добавлено: 17-09-2019

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*