«Человека надо»
111Представление из жизни народа в 5-ти действиях.
Материал для построения взят из жизни религиозной группы,
основанной К. А. Малеванным.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
Действующие лица.
Александр Ершов. Портной, работающий на лучшие магазины города.
Вера Ершова, жена Александра, модистка.
Илья Ершов, отец Александра, старик, сапожник.
Наталия Ершова, мать Александра, старуха.
Мария Смирнова, сестра Александра, бывшая модистка.
Алексеенко. Чернорабочий, пожилой.
Пророк Михаил. Последователь Константина Орла, старик.
Орел Константин, худощав, лицо исхудалое, голова и борода с проседью, глаза впалые. Одет в серую больничную куртку и штаны, На ногах штиблеты.
Большая комната в подвальном этаже на окраине большого города. В правом углу дверь в прихожую, направо дверь в спальню, а налево — два окна на улицу, у задней стены большой портновский стол Александра. Ближе — круглый стол и диван. Скоро сумерки.
Пр. Михаил.
Сомнительно? Эх, брат, брат! Такие-ли дела были! В нашем местечке был человек, — в пору было на цепи держать, и то исцелил. Привели к нему, погладил по голове, взглянул в глаза и все как рукой сняло. Сейчас, веришь, ни на что не пожалуется. А твоя-то сестра не в такой, ведь, боли! Ее-то он исцелит. Ты в этом не сомневайся, поверь, друг, поверь!
Александр.
И хочу и не могу.
Пр. Михаил.
Да почему не можешь-то? Разве мало было доказательств его силы?
Александр.
Да понимаешь, не верится! Ну что же я с собой сделаю, когда нет и нет веры?!
Пр. Михаил.
Ну, а ты все-таки скажи: верю, тогда ты хоть и со словесной, а все-таки с верой. Скажи, что веришь!
Александр.
Не могу.
Пр. Михаил.
Э-э…х ты какой! Не то, что наши братья. Он сказал: грех на заводах и фабриках служить, они поверили и ушли с фабрик. Всю жизнь сломали. Кучеренко 25 лет служил на заводе кузнецом, и вот за несколько дней до пенсии приходит на завод и говорит: «больше служить не буду!». Понимаешь ты это, за несколько дней? А ты все рассуждаешь, все меришь, так-ли, не так-ли. Божье дело надо делать с огнем, а не так себе, по арихметике какой-то. От нее только вред один и больше ничего… Ну, так, как же, братец ты мой, веришь или нет?
Александр.
Ты не подгоняй меня. Ты дай мне самому дойти. Разве я властен в своих чувствах, ведь, я не властен!
Пр. Михаил.
Задачу ты задаешь, друг. Не знаю, как и быть с тобою. Ну, вот что, я сам все это устрою. Спаситель в этих местах, совсем близко — через дом. Сейчас иду туда, упрошу его, он одной минутой будет здесь. Только ты устрой, чтобы посторонних не было.
Александр.
Ну, иди.
Пр. Михаил. (В дверях).
А, может, верим? (уходит).
Александр.
Верю-ли я? Не знаю, ничего не понимаю. Я только слышу, в душе кричит: «Да, это он! Он!..» А вот разумом все еще не могу примириться, все спорю. У меня и тоска, и больно и все во мне кипит.
Алексеенко. (Входит).
И ты!
Александр. (Испуганно).
Что и я?
Алексеенко.
Голову повесил. Какая сила была, а вот поди-ты!
Александр.
Ты что?
Алексеенко.
Да вот все тоже. Нет на этой земле радостного человека. Всем больно. И не могу я этого понять. Если бы худо было только вот нам, грешникам, а то ведь и праведникам худо. Для чего тогда и жить-то?
Александр.
Для Бога!
Алексеенко.
А, от, я его не чувствую. Понимаешь, не чувствую! Ведь, если бы Он был, так разве бы так жили? Сейчас, ведь, дохнуть нечем! Стар стал, а нет-нет, да и спрошу: «Да жив ли ты, Господи?» И голоса ответного не слышу. Пусто, в мире, мертво,
Александр.
А я слышу!..
Алексеенко.
Чего же ты слышишь?
Александр.
Ну, как бы это… ну, вот, так перед грозой, томит. И это у всех: грозы ждут. И я ее слышу. Шаги слышу. Вот он идет по земле… Слышишь?.. Бог идет по земле!!!
Алексеенко. (Испуганно).
Что ты, Сашенька?
Александр.
Да… да… идет! Я слышу — идет!..
Алексеенко.
А как Маша-то? Не получшело ей?
Александр.
Да… да — идет!
Алексеенко.
Даты что это — я тебя про Машеньку, а ты…
Александр. (Перебивая).
Он ее исцелит!
Алексеенко.
Александр!
Александр.
Брат Константин. У него великий дух, у него могучий дух. Сейчас придет сюда. Он исцелит…
Алексеенко.
Это который из Ивановки Константин? Ты про него, что ли?
Александр.
Да, про брата Константина.
Алексеенко.
Эх, до чего Машеньку жаль. Ведь, какая сестра! Я помню, когда ей открылась наша вера, так она все бросила и в лютый мороз по деревням понесла святую весть. Чуть не замерзла. Помнишь, еле живую, нашли на дороге в снегу добрые люди. Кабы не случай, да так и замерзла бы. Золотая душа! Машенька! Ты как нынче?
(Просовывает голову в соседнюю комнату в дверь).
Мария, (Входит медленно, прямо, смотрит мимо).
Кончено! Кон-чено!..
Алексеенко.
Что, сестрица милая, что кончено?
Мария.
Жизнь кончена.
Александр.
Она только начинается!
Мария.
Кончена…
Алексеенко.
Я во какой старый, сестрица, а и то еще кончать не хочу. Все еще, боюсь, самую сладость не узнал. А ты еще молодая, голубушка.
Мария.
И пусть, и пусть!
Александр.
Еще только начинается жизнь! Я сейчас почувствовал: Бога еще не было на земле, он еще должен придти. Пишут, Бог сотворил небо, и землю, и человека, а неправда, неверно! Ну, укажите мне, где это самое божье небо, божья земля, божий человек? Нет их! Бога еще не было, но он уже идет, я Чувствую, что идет. Машенька, мы на пороге, вот-вот начнется новая жизнь!
Мария. (С волнением слушавшая Александра).
Отчего это вы такие странные, у вас такие лица?
Алексеенко. (Пугливо).
Да, что ты, Машенька!? Бог с тобой!
Мария. (Пристально вглядывается).
Черные какие…
Александр.
Это так тебе. Ты не обращай на это внимания…
Мария.
Я лучше уйду от вас. Вы, меня опять всю взбунтовали. Умереть не пускаете? Вы нет, не обманете… (Уходит, озираясь).
Алексеенко.
Эх, совсем свяла! И с чего это только? После, как ребенок помер — с этого, что ли?
Александр.
Нет!
Алексеенко.
А отчего же?
Александр.
Место свое на земле потеряла. Саму себя потеряла. Человек такой ей нужен, чтобы скрепил ее.
Алексеенко.
Так это ты его и ждешь?
Александр.
Его!..
Алексеенко.
О, Господи! Нынче, говоришь, придет исцелять-то?
Александр.
Нынче.
Алексеенко.
А, может, не надо?
Александр.
Почему?
Алексеенко.
А что как хуже будет? Может, так-то лучше, как Бог даст, а? Ты хорошенько обдумай. На этакую-то страсть решаться…
Александр.
Я думал.
Алексеенко.
Думал?! Ну, не сердись на старика. Я от доброго это тебе сказал. А ты обдумай! Ну, дай Бог всего хорошего! Мне в Кореневку пойти. Жалей Машу-то.
Александр. (Садится на стол, поджав ноги. На коленях пиджак).
Может, до темноты и кончу пиджак-то? Только рукав и кончить. (Шьет). Нет, темно, — не видать, видно, бросить надо. Вот Михаил говорил, братья их на фабриках работу бросают. И почему это им запрещено работать? Не пойму я этого! У них особенное!.. (Молчит). Скоро ли он сюда придет? Уж скорей бы! (В кухне что-то валится со звоном на пол, Александр соскакивает со стола). Опять, видно, отец не в своем виде?
Мать. (За сценой).
Ну, иди, иди, бесстыжая, ты, рожа. Иди, погубитель!
Отец.
Я пойду!.. Я куда хошь пойду!.. Очень просто!..
Мать.
Иди, иди! Сюда иди!
Отец.
Иду! На суд детей?.. Иду!.. Очень просто!.. Александр. Так и есть!
(Входят мать и отец).
Мать.
Ах, ты, беспутная голова! Ну, что ты делаешь, пьяница, ты, несчастная?
Отец.
Очень просто!..
Мать.
У него все очень просто! Принесли ему сапоги в починку, а он их в кабак. У него все очень просто.
Отец.
Обстоятельства!..
Мать.
Обстоятельства! Всю жизнь с тобой мучаюсь. Детей то своих постыдился бы! Детей страмишь, дармоед паршивый.
Александр.
Мама!
Отец.
Саша, милый. Эх-х-х! (Бьет в грудь кулаком и скрипит зубами) Ты один поймешь. Вот, ведь, вот где, понимаешь, заноза. Саша… Ты понимаешь, а она не понимает… Саша…
Александр.
Ну, ладно, ладно. Мы с тобою после поговорим, а теперь ты лучше иди спать.
(Мария заглядывает в дверь).
Отец.
Нет, детушки, дайте сказать… Пропойца, говорит… Сапоги чужие в заклад… Э-х-х! Ты — всех любить, а я — чужие сапоги… Я ж понимаю! А почему это? Очень просто! Вот была она (Указывает на жену), был я, а теперь, что она, что я?! Капут теперь! Была жизнь, — все было, а теперь ничего нет. Врете, ничего нет. Все обман. Саша, помнишь машину? Машину я вечную строил. И что вышло? Обман! И жисть… Что вышло?.. (Плачет).
Александр.
Ну, ладно, ладно! (Пр. Михаил заглядывает в дверь и манит Александра). Пойдем-ка, пойдем, милый, мы там с тобою поговорим. Ну, не плачь, ты что думаешь: я, ведь, тебя люблю! (Уводит отца).
Мать.
Болтал, болтал, а что болтал, ничего не поймешь. Дурачок он у меня. Ну, пойти приготовить Машеньке поесть. Давно ее не кормила. (Садится на стул, качает головой). Ох, ты, Господи! И что мне, бедной головушке, с Машенькой делать, И ума не приложу! Хоть бы научил кто! (Тяжело вздыхает).
Александр. (Тихо, губы дрожат).
Мама!
Мать.
Что ты, Сашенька?
Александр.
Там ко мне пришли. Сходи на Кореневку к брату Ивану, скажи Алексеевке, брат Константин пришел.
Мать.
И чтоб он сюда приехал?
Александр. (Торопливо).
Нет!.. Ты только скажи, а уж он сам знает.
Мать.
А вот Машеньку накормлю и съезжу.
Александр. (Волнуясь).
Нет, мама, сейчас! Вера домой пришла, она Машу накормит, а ты иди сейчас.
Мать.
Да, что тебе как загорелось?
Александр.
Мама, дело большое!… Так бы не стал просить. Ну, ради Христа тебя прошу, сходи, мамашенька милая.
Мать. (Неохотно).
Ну, схожу.
Александр.
Ну, спасибо, старушечка моя! Вот уж спасибо! (Ласкается к матери).
Мать. (Равнодушно).
Ну, ну, ладно, схожу, чего там. (Тяжело вздыхая). Из сил выбилась. Вздохнуть некогда.
(Уходят).
Мария. (Вошла в комнату).
Господи, и зачем вышла я замуж. Лучше бы мне тогда замерзнуть в снегу. Не знала бы я ничего, Ничего бы не чувствовала. (Потерянная стоит, прижавшись к стене).
(Быстро вбегает в комнату Вера).
Вера.
Машенька! (Бросается к Марии). Господи, Машенька, как я устала. Весь-то день-деньской сидишь, шьешь и света не видишь. Страшно устала. А ты как, милая?
Мария.
Мутно все!
Вера.
И ты устала. Я вижу. Всем трудно. И когда это другая жизнь придет? Уж сколько лет Саша с твоим твердят, что вот, вот придет она и ничего не приходит. Все у них это так только — мечта… Ой, я это зря болтаю! Ты меня не слушай, милая, — ведь, ты знаешь, какая я. Там пришли какие-то к Саше. Я схожу туда, а потом к тебе. Я сейчас. (Уходит).
Мария. (Ходит, заглядывает в углы).
Все поразит, все по пятам, вот-вот схватит… Господи, куда деваться? (Смотрит в окно. Саади приоткрывается дверь из передней, показывается голова пророка Михаила. Мария вздрагивает и оглядывается, но уже нет никого). Куда же деваться-то, Господи! (Мечется глазами по углам. В комнату тихо входит брать Константин — Орел, делает два шага к Марии, останавливается. Тишина. Мария увидела, вскрикнула, дрожа всем телом, прижимается к стенке в углу. Орел неподвижно молча смотрит на нее. Из угла Марии несется сначала тихий, а потом нее усиливающийся жуткий хохот. Орел на минуту теряется, а затем твердым шагом идет к Марии. Мария с необычайной проворностью ускользает от него, бежит в другой угол).
Орел. (Тихо, повелевающе).
Иди ко мне! (Мария перестает хохотать, руки опускаются, глаза широко открыты, медленно идет к Орлу).
ЗАНАВЕС.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Действующие лица:
Александр.
Вера.
Мария.
Иван. Слесарь. Муж Марии.
Илья. (Отец).
Наталья. (Мать).
Орел, брат Константин.
Пр. Михаил.
Елисей. Последователь Орла. Богатый крестьянин.
Андрей. Бывший студент,
Братья по вере и гости.
Та же комната. Вечер. Лампа. Рабочий стол посредине комнаты, покрыт белой скатертью. За самоваром, — Вера, Иван, Александр. В соседней комнате (справа) собрание, оттуда доносятся пение, говор толпы.
Александр.
Ты не понимаешь, ну, что-ж, — не понимай, а я все-таки иду за ним. Смеешься, а он все-таки поставил на ноги Марию. Ты, ведь, видишь Марию? — Она теперь новая. У него светлый дух. Он делает жизнь новой. Вот почему иду за ним.
Иван.
Но почему же он велит уходить из города?
Александр.
Не он, я сам ухожу. Ухожу потому, что хочу чистого труда и чистой оплаты.
Иван.
Думаешь найдешь в деревне?
Александр.
Найду.
Иван.
Слушай, Саша, я тебе не чужой — я муж твоей сестры. Впрочем, к черту это. Я просто люблю тебя и только. Саша, брось ты это. В городе нехорошо, но, ведь, никто и не говорит тебе, чтобы ты мирился. Борись, создавай в городе новую жизнь. Деревня нищая, она тебе ничего не даст, а город давал и дает. Здесь культура!
Александр.
Чем дальше от нее, тем лучше.
Иван.
Почему же это? А твоему Орлу разве не город дал то, что есть в нем высшего? Это ему деревня дала?
Александр.
Полагаю, что не город.
Иван.
А я утверждаю, что город.
Александр.
Ну, уж…
Иван.
Да, город. Деревня нищая, она всем нищая. Дать может тот, кто культурнее.
Александр.
Я знаю, что такое ваша культура! Вот совсем на днях. Пиджак починил и понес. Захожу в квартиру, спрашиваю барина, — говорят: во дворе. Иду, а на дворе заспанные трепаные девицы. И не понимаю: чего это их так много? «Где», — спрашиваю, — «барин»? Указали. Отдал пиджак, получил рубль. И уж дома, ночью вспомнил, что это публичный дом, а барин этот самый — хозяин. Встал — и рубль за окошко. Не могу я! Все у вас в городе деньги такие — чья-нибудь плоть и кровь! Культура! Он мне дал не серебро, а плоть их! И так все. И так куда бы ни пошел. Мне никогда не давали за мою работу что-либо другое и никогда не дадут. Никогда!
Иван.
Ну, Саша! Только эти рубли от города и получил? И ничего другого?
Александр. (Возбужденно).
Вот другое: пиджак, крахмальные тряпки и вот это. (Александр так сильно дергает за конец галстука, что галстук обрывается). И это за мое тело, За мою душу. Да будь она проклята, эта культура, вот что!
Иван.
Значит, в дикари?
Александр.
К человеку, — вот, что это значит! И этого человека дает мне он (указывает на дверь), а не вы.
(Александр срывает крахмальную грудь, с воротничком, кидает на пол и уходит. Молчание).
Иван. (Вере).
Трудно с ним говорить.
Вера.
Уж очень он нервный.
Иван.
Ничего из этого хорошего не выйдет. (Молчит).
(Входит Александр. Он в русской рубахе, на ходу повязывает пояс.).
Вера. (Вошедшему Александру).
Саша, а я то как же? Александр. Ну, и ты со мною поезжай в деревню. Вера. Но я, Саша, никогда не жила в деревне, ничего не знаю.
Александр.
Научишься!
Вера.
Нет, Саша, никогда не научусь, не привыкну. Ты видишь — я какая? Куда я гожусь?
Александр.
Ах, да все это дело привычки! Надо только…
(Дверь слева распахивается, влетает возбужденная Мария. Бежит, хватается за Ивана).
Мария.
Нет, не могу я. Боюсь. Понимаешь, Ваня, боюсь.
Иван.
Чего боишься?
Мария.
Сама не знаю. То он мне антихрист, то спаситель, Я не могу ему в лицо смотреть. Ты понимаешь: лицо — такое доброе, и посмотреть нельзя — страшное. Он не человек’ Он, я не знаю кто…
Иван.
Ты не бредишь?
Мария.
Ты понимаешь — когда он говорит, то и страшно, и веришь, что он все может, что у него есть сила, он все устроит, всю жизнь, как надо. Мне страшно там, я оттуда убежала, и меня туда тянет, я чувствую, что я уже в его власти. Я вся дрожу… А сердце… Знаешь, я слушала его, думала: закричу, упаду, насилу выдержала.
Иван. (К Александру).
А все ты!
Мария.
Нет, нет я счастлива, что я его слышала, я не жалею. Я теперь новая. Я пойду еще его слушать.
Иван. (Резко).
Сиди здесь,!..
(Дверь вновь распахивается и в комнату входить отец Александра).
Отец. (Возбужденно Ивану).
Ну, что ты, ну, что ты? А вот (указывает на дверь, откуда доносятся голоса), он вот, да, он все… Жизнь, понимаешь? жизнь дал. Ты мне землю да фабрики, а он дал жизнь. Вечная жизнь!.. Саша, Саша, нет смерти, слышишь? Жизнь!.. Это только болван, осел какой-нибудь может сказать, что жизни нет. Жизнь есть!.. (Вдруг решительно поворачивается к двери и падает на колени). Ты! Ты — Спаситель! Ты, — все… очень просто… а другие — так, корытники.
Мария. (Ивану).
Вот видишь!
Иван.
Вижу, вы тут все помешались.
Мать. (Вбегает, отплевывается).
Прости ты меня, господи, а уж никто, как антихрист. Истинно, голубчики, антихрист. Такой страшный, что и не знаю. Фу, ты, Господи. Вот, ведь, наважденье-то! Голубчики мои, я, ведь, там плакала. Как дура, так вот и разревелась. (Всхлипывает еще и сейчас. Остальные молчат).
Пророк Елисей. (Входит об руку с Андреем).
Ах, брат, брат, знал бы ты, что он перенес. Да, если бы всю тяжесть эту на человека, так он бы в лепешку, истинно в лепешку. Его и били и мучили, в тюрьме и сумасшедшем доме держали, а взгляни на него: как младенец. Самая святая премудрость в нем почивает и ведет его. Нет, ты уж брось упираться. Ты поверь, признай. Другого такого нету, не найдешь. Поверь, друг…
Андрей.
Я очень люблю вас всех. Вы все, как дети. Но я все таки остаюсь сам собою. Я буду верить только себе.
Пр. Елисей. (Вздыхая).
Тугой ты, брат, тугой, А я, брат, так не рассуждал. Сказали: «Пришел Спаситель». Я приехал, увидал и поверил. Я его учувствовал. Ну, да ничего. Ты придешь, все придут, все поверят.
(Входят дворник и парикмахер. Дворник — небольшого роста, с всклокоченной головой, в очках на кончике носа. Парикмахер — высок, тонкий; в сюртуке: когда-то был лакеем у важного барина).
Дворник.
Загляженно! Прямо говорю, прикрасно… Если бы не самомнительность, — как есть Исаия.
Парикмахер.
Он, по моему, в болести!.. В сумасшедшую лечебницу его надо! А вам скажу: это антихрист. Подлинный антихрист. Остерегитесь, брат. Поверьте мне, остерегитесь.
Дворник.
Нет, замечательно! Слушаешь: мурашки бегают…
За сценой шум. Вбегает юродивый Николенька, трубит в кулак и кричит:
Радуйся, радуйся, Сион,
Дом твой Богом посещен,
Земля с небом сочеталась,
Со премудростью созналась.
С праздником, народ божий!
Тру-ту тру-ру-ру-ру, тру-ру-ру-ру-ру…
Тра-та-та-та-та-та, тра-та-ра-ра-ра…
(Пляшет).
Алексеенко.
А, пожалуй, Саше-то верно я сказал: лучше бы кое как, да только б не такая страсть.
(Двери широко распахиваются. Вылетает, женщина истерически плачущая и смеющаяся, за нею валит возбужденная толпа. Позади идет, окруженный женщинами, Орел. Он еще в экстазе. Лицо бледное, глаза горят. Весь судорожно подергивается).
Орел.
И была тьма. И пришел свет, и стала земля, и стало солнце, и стал человек. Но где жизнь, где человек? Я вижу противных душе насекомых, я вижу гадов, впивающихся в ноги мои, вижу окровавленные морды плотоядных и усталое стадо скотов, пресмыкающихся, а человека не вижу. И я говорю вам, я пришел разрушить землю эту и небо. Камня на камне не оставлю от твердыни этого звериного, противного душе моей царства. Я пришел убить жизнь вашу и убью ее. Древний Бог побивал вас камнями мором, огнем, посылал на вас потоп, а я сожгу вас словом моим, ибо уже истощилось терпенье мое. Слышите, я убью вас. Вы думаете, что Бог только кроток? Пет, он и в тигре, и в льве, и в урагане. Пико го не пощажу! И придет на вас море огня моего, и когда придет оно, я не выстрою ковчега нового и не посажу в него Ноя ветшего со зверями чистыми и нечистыми. На моей обновленной земле, под моим небом — я не дам плодиться породе вашей звериной. Нет спасенья вам, ибо я — меч и огонь, я — смерть и конец ваш!
(Кто-то перед Орлом на коленях кричит ему: «ты — царь, ты все можешь. Ему кричат: «Свят, свят, свят, Господь Саваоф». Мария отделилась от Ивана, ползет по полу к Орлу, припадает к его сапогу и так замирает. Среди женщин и плач, и истерический смех).
Орел.
И из небытия, из праха вашего я создам новую землю, небо и человека. И не будет стены между тобою, земля, и небом. Между тобою и небом отныне, не будет раздора. Я соединю вас, я даю вам единую жизнь… а вы, Орлы мои светлые, любите человека — мужчину и женщину, не губите жизнь. Любите все на моей новой земле, любите, как я возлюбил вас. Довольно беззаконию царствовать на земле, довольно попираться образу человеческому! Земля уже напиталась кровью, она задыхается от крови и слез, от смрада разлагающихся трупов, она ждет вас, как ждет иссыхающее растение живительной влаги. Человека любите, молю вас.
Пророк Михаил.
Вот тот, кого ждали все века, вот он, — творец радостной жизни. Он приходил к вельможам и они не приняли его, к книжникам и фарисеям — они посмеялись над ним, а пришел к нам — к букашкам маленьким — мы приняли его и благовествуем о нем. Так поклонитесь ему все.
(Все, кроне Ивана, Александра, дворника и парикмахера, падают перед Орлом с общим криком: «Ты — Спаситель, Творец. Веди вас, царь ясный, в обитель твою).
Александр.
Да… Так и надо. Надо, чтобы все гнилое жгли, убивали; надо, чтобы все в прах, все, всю вселенную. Гибни звериное царство. Пусть все новое.
Алексеенко.
Не надо, не надо. И зачем ты пришел? Лучше по старому, только бы не такая страсть.
Мария.
Ты даешь мне силу, ты даешь мне путь. Я иду за тобою!
Дворник.
Загляженно. Ну, и замечательно, должен сказать!
Иван.
Какой сумасшедший набор слов!
Парикмахер. (Еле владеющий собою).
Антихрист! (Делает шаг, наступает на руку соседу, спустившемуся на колени, и так замирает. Сосед дергает руку и отталкивает парикмахера от себя).
Толпа.
Ты — Спаситель, Творец! Веди нас в царство твое, веди на землю твою, Господи!
(Юродивый стоит около Орла, тревожно и призывно кричит. — Зовет к битве. Коленопреклоненная толпа тянется к Орлу. Один целует сапоги Орла и кричит: «Скажи мне — продай имение свое и раздай нищим, я сделаю, как велишь». А юродивый все трубит и трубит и все тревожнее и призывней).
Орел. (Простирая руки).
Орлы мои, мои орлы! Идите за мною. Вас будут жалить гады, вас будут мучить, у вас не будет крова, а вы идите за мною! Идите за мною, ибо я иду на новую землю, освященную вечным солнцем! Орлы мои, орлы!..
Толпа.
Идем, идем за тобою, царь наш ясный! Идем за тобою!
ЗАНАВЕС.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
Действующие лица:
Александр.
Вера.
Мария.
Отец Александра — Илья.
Старик — Архип.
Юродивый — Николенька.
Герасим — мужичонка.
Миша и Петя — молодые парни.
Голодный.
Толпа.
Проселочная дорога. С левой стороны стена лиственного леса. Прямо — крестьянские поля, вдали село. Дорога идет мимо опушки леса к селу. Между дорогою и полем — справа от дороги — Александр, Миша и Петя роют глубокую канаву. Еще солнце, но уже вечереет. У леса, на траве сидят Вера, Пр. Михаил, старик, отец и друг, последователи Орла.
Миша.
Говорят, учитель приехал, нынче будет большое собрание.
Петя.
Приехал. Я ходил на усадьбу за водою. Сам его видел.
Миша.
Беда сколько съехалось народу, и все волнуются. Говорят, его нарочно сюда вызвали.
Петя.
Из города много братьев наехало. У них там тоже, говорят, что-то не так… (Переходит на другую сторону канавы).
Александр. (Резко).
Ты иди, да не обсыпай края! Этак ведь никогда не кончишь!
Миша.
Извини, брат.
Александр, (Опомнившись).
Меня извини. Ах, какой я стал!
Миша.
Да ничего, брат. Что там, это пустое.
Александр.
Измотался я. Сколько исходил, а места себе найти не мог. До того доходило, люди — за стол обедать, а я не могу сесть. Ну, как я сяду, когда я за весь день палец о палец не ударил? И ведь как я искал работы! Так искал, как вот голодный хлеба ищет. А никто не брал. Богатый — потому что я хотел жизни в любви и братстве, а бедный — у него и самому себе не хватает работы. Везде я лишний. Измотался я!
Петя.
Брат Елисей хороший. Он все раздает. Я думаю, он скоро без рубахи останется.
Александр.
Пророк Елисей хороший. У него ясно, хорошо. Он богатый, я знаю, да эта погань от него летит, как вот летят щепки, когда дом рубят. Главное, чувствуется, дом-то рубят и настоящий, хороший дом, да вот…
Миша.
Что да вот?
Александр.
Опять, что-то сосет, нет чего-то, и еще куда-то хочу идти.
Миша.
Это от усталости. Вот отдохнешь и все пройдет.
Александр.
Нет, это не от усталости. Я чувствую, уперся в стенку и нет мне дальше ходу.
Петя. (Таинственно).
А ты не говорил с братом Андреем?
Александр.
Каким Андреем?
Петя.
Да вот, что из студентов-то?
Александр.
А, знаю. Ну, так что же?
Петя.
Нет, так.
Миша.
Мы ходим к нему на собрания. У него социалисты и вот мы молодые. Ты бы зашел как-нибудь.
Александр.
Не поможет. Нужно верить, что любовь творит чудеса, что можно победить без силы, вот этой самой силы (Протягивает руки). А как поверить?
Пр. Михаил.
Спаситель, братцы, поверьте, все устроит. Терпите и трудитесь, и все будет.
Архип.
Да долго ли терпеть-то? Все терпи да терпи… Теперь до того дошло, что и в экономиях запретил работать, а мы только этою работою и жили. Прямо скажу — ходу нет. Теперь до того дошло, что ложись и помирай. Одно слово: голод.
Отец.
Да я вам, очень просто, расскажу, да… то же вот случай из нашего братства. Повара Василия знаете? Так вот его снял с работы, в ресторане работал. Из города Василий — в деревню… да… Хотел, значит, там устроиться, ну, а устроиться-то, очень просто, и не смог. И вот опять, в город. Стад это в городе-то работками около братства промышлять, да только какой же это промысел на его семью? Ну, значит и заголодали. Да… Вот тут, значит, дочка его, Настя, приходит значит, и говорит, — на работу устроилась, очень просто. Обрадовались, значит, глядеть как не знают на нее. Да… И вот, значит, тут на днях кто-то и подсказал Василию, что Настя-то собой торгует. Ну, значит, дочку убил и себя зарезал. Да…
Архип.
А тут терпи да терпи! Как тут терпеть-то?!
Пр. Михаил.
И все ропщут, и все ропщут. Господи ты Боже мой!
Мальчик. (Вбегает взволнованный, перепуганный).
Брат Михаил, брат Михаил!
Пр. Михаил.
Что такое?
Мальчик.
Там народ! Тебя требуют, худо там. Иди скорее!
Пр. Михаил.
Да что худо-то?
Мальчик.
Худо! Иди, народ заволновался.
Пр. Михаил.
Заволновался. Эх, братцы, братцы! Трудно с вами. Ой, трудно! Ну, идем. Иду. (Мальчик и Пр. Михаил торопливо уходят).
Миша.
Что же это там такое?
Петя.
А это никто как приказчик Федор смуту завел. Он все это время злой такой был и все учителя ругал и грозился на него. Это никто как он.
Архип. (Ни к кому не обращаясь).
А все от того, что связались с Андреем! Всякие внешние дела пошли, а настоящее бросили. Теперь только и слышишь разговору — этот богатый, этот бедный, земля, хлеб, хлеб, земли. Да разве это наше дело? Погибель это, вот что! (Возбужденно к братьям). Ведь тут гибель, братцы. Дух-то гибнет.
Брат Иван. (Еле слышно).
А мне бы и землицы. Мне трудно так. Ой, как трудно!
Миша. (Архипу).
Вот ты про Андрея… А кто же тогда о внешнем-то будет заботиться, кто опасные дела-то будет делать? Надо кому-нибудь.
Архип.
Бог!
Миша.
Бог?
Архип.
Сказано, придет пострадать, спасет, ну и должен спасти. Мы что ли виноваты, что мы калеки?
Отец.
И он пришел. Среди нас.
Архип.
Слава Создателю: среди нас!
Петя. (Тише).
Нет, нам без силы ничего не сделать. Ну, как тут? Надо себя и их спасать!
Миша.
Да уж, надо.
(По лесу идет юродивый и призывно трубит. Он весь сияющий, на устах блаженная улыбке).
Юродивый.
Тру-ту-ту-ту! Тру-ту-ту-ту! Все в любви, милые. Все вот тут (указывает на грудь), желанные. Все тут. Тут и земля, тут и . солнце, тут и Бог, и человек тут. Все тут. Тру-ту-ту-ту! Тру-ту-ту! Овечушки, что вы разбрелись по лесу темному? Идите в стадо единое, овечушки! Тру-ту-ту! Овечушки!
(Юродивый исчезает в лесу, слышно: трубит уже издали. Из лесу — оборванный, шатаясь, как пьяный, выходит Голодный, за ним Орел, и поодаль — не спуская глаз с Орла — Мария).
Орел. (Голодному).
Подожди, брат. Тебе говорю.
Все.
Спаситель! Вот он!
Голодный. (Оборачиваясь, Орлу).
Ты, ты убил повара, ты довел, и Настю его — ты зарезал. Ну, так убей и меня. Пей и мою кровь, антихрист!
(Падает на землю, лежа пытается укусить Орла за ногу. К Голодному бросается Мария, но Орел делает ей знак, и она остается неподвижная, со сжатыми руками, молитвенная).
Орел. (Опускается перед ним на колени, кладет руку на голову).
Брат…
Голодный.
Ты меня убил! (Хватает Орла за руку и кусает).
Орел.
Вот и другая, бери. (Голодный хватает и другую. Орел разрывает рубаху, открывает свои раны). Видишь? Резали, били, железом каленым пытали. Места живого нет. А я — все тот же. Терзай и ты, я буду все тот же.
Окружающие.
Спаситель! (Пытаются оттащить Голодного от Орла).
Брат, что ты делаешь?! Побойся Бога, что делаешь!
Орел.
Оставьте!
Голодный. (Рыдает).
Ты все тот же, а я умираю!
(Перевертывается лицом к земле и, не глядя, отталкивает Орла, Орел все стоит на коленях. По дороге — от села едет телега, и в ней брюхом к небу — пьяный мужичонка Герасим, напевает веселое).
Герасим. (Пьяным голосом).
А, Божьи люди, здорово, голуби!
Миша.
Мир и любовь, братец!
Герасим.
Братец? Ишь ты, чтоб тебя в душу, как ласково! (Ждет ответа, но ответа нет). Ты что, это, братишка, делаешь?
Миша.
Канаву роем.
Герасим.
Границу, значит, кладете, та-ак. Отделиться от нас захотели?
Миша.
Это от скота. Чтобы наши короны не травили ваш хлеб.
Герасим.
А вы бы лучше по евангельски: чтобы наши коровки на вашу землю, а ваши на нашу. Ни-и черта вы не понимаете в евангелии, вот что! Мы в навозе живем, чего уж. А вы бы и нас, сообща бы, а вы нет: кана-ава. Эх, вы, шалапуты! Истинно, шалапуты!
Миша.
Иди к нам, мы рады!
Голодный. (Стонет).
Братья! У меня земли нет, хлеба нет, а у братьев есть. Я умираю, а братья сыты!
Орел. (Молча подымается и отходит в сторону).
Герасим. (Обрадованный, указывая на Голодного).
Вот, слышите? Ха-ха-ха! Слышите, вот где евангелие-то!
Александр. (Возбужденно, подскакивает к Герасиму).
Прав ты, дедушка, сто раз прав! Верно! Протер глаза!
Герасим.
Фу, ты, чтоб тя в душу, как ты меня испугал! Ты чего это?
Александр.
Тоже нашел! Дом Божий! (Смеется). Благо мне хорошо, а другие — наплевать. Дом Божий!
Герасим. (Машет на Александра рукою).
А, Ну тебя! (К Голодному). Помираешь, говоришь?
Голодный.
Ослаб, помираю.
Герасим.
Ну, и помирай, дорога тебе скатертью. Меньше народу — легче жить.
Голодный.
Я твой кусок съел?
Герасим.
Да вот земли хочешь, земля у меня, говоришь? А я, брат, за землю-то тебя в морду. Я т-те-бя за землю-то, знаешь ты, сукин, ты, сын? Это вот у них — межи долой, а ты перейди мою межу, так я т-тебя, даром что ты помираешь. (Сердито дергает лошадь, трогает, но сейчас же останавливается — и таинственно назад). Тут, братцы, какие-то люди, кажись, за вами следят. Попаситесь! До увиданья! Простите, ежели чего.
(Ложится на телегу, запевает песню, но теперь грустную, и уезжает).
Орел. (Задумчиво, ни к кому не обращаясь).
Смерть? Что Смерть! Неужели смерть страшнее скотской жизни? Жалеть? Что жалеть? Если жизнь — так только человеческая, божеская. (Обращаясь к присутствующим) Братья, доколе же на земле моей вместо человека с образом и подобием Божиим будет тварь? Человека надо! Доколе же буду ждать тебя, доколе буду призывать тебя на мою несчастную землю? Силы мои при конце, я изнемогаю. Приди, я зову тебя!
Пр. Михаил. (Вбегая, Орлу).
Насилу нашел! Творец, в твоем ковчеге не все так, в ковчеге твоем звери. Остерегись, Творец!
Орел.
В моем ковчеге — все так.
Пр. Михаил.
Звери и скоты в ковчеге твоем, Спаситель!
Орел.
Смерть им!
Пр. Михаил. (Не поняв Орла, недоуменно).
Убить?
Орел.
Сам убью!
Пр. Михаил.
Спаситель?
Орел.
Словом убью! (Тягостное молчание). У народа нет хлеба. Дай хлеба!
Пр. Михаил.
Где же я возьму:
Орел.
Собери и дай! Открой мельницы Елисея. (Подходит к Александру). Ты мне по душе. Ты из города?
Александр.
Из города, учитель.
Орел.
Иди в город! Потом и я приду. Мы ударим в главное звериное гнездо: город (и, указывая на Голодного). Помоги ему и накорми его, (К пр. Михаилу). Идем, Где народ? ходи сейчас туда.
Орел.
Говорю тебе: идем. Где народ?
Юродивый. (Входят).
Тру-ту-ту! Овечушки, все тут (стучит в грудь), все в любви.
Орел. (Юродивому).
Николенька. Я и здесь, (указывает на грудь) — и тут (указывает на мир).
Юродивый. (Забегает вперед Орла, торжественно выступая, трубит и призывает).
Тру-ту-ту. Овечушки, все тут, в любви. Тру-ту-ту.
(Уходят все, кроме Александра и Веры).
Вера. (Радостно).
Сашенька, домой?
Александр.
У меня нет дома.
Вера.
А мама?
Александр.
У меня нет мамы.
Вера.
А я?
Александр.
Никого нет.
Вера. (Плачет).
Александр.
Думал — деревня, а теперь и этого нет. Не то понимаешь, что канава, не канава, а то, что я думал, что могу сам по себе, без других придти к чистоте. Ан от мира-то не уйдешь. Сам-то я втолкался, а о других забыл.
Вера.
Саша, куда ни иди, везде будет все тоже. Ведь у вас, — у Орла и у тебя, это только мечта одна. Этого никогда не будет. А не будет — нечего и мучиться. Бросим все это, пойдем домой.
Александр.
Ушел из города в деревню, но и в деревне тот же хлеб. Во всем мире мне маленькому нет места. Ну, так создадим новый мир. Он посылает в город — и я пойду. Я разрушать пойду. Нет силы в любви — будет сила в руках; нет силы в народе — мы за народ сделаем. Я иду…
Вера.
А я как же?
Александр.
Что ты?
Вера.
Я не могу идти, за таким.
Александр.
Я один.
Вера.
А меня бросаешь?
Александр. (Целует ее).
Вера. (Рыдает).
Пусти, не надо. Мне нехорошо от этого.
(Оттуда, где слышен шум, выбегает Архип и отец. Оглядываясь бегут к сыну).
Архип. (Отцу).
Ну, их к ляду! Того и гляди…
Петя. (Александру).
Идем туда. Будем стоять за учителя. Все равно как, а только мы его не отдадим им.
Александр. (Оживленно).
Идем. Мы защитим его.
(Петя и Александр уходят. Вера некоторое время одна. Она не знает, куда и за кем ей идти. Сначала направляется за стариками, а затем идет за Александром).
Вера.
Он бросил меня, а я пойду за ним. Как же я буду одна? Я не могу одна. Саша! Саша!
(Ответа нет).
ЗАНАВЕС.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
Действующие лица:
Александр.
Мария.
Вера.
Иван.
Наталья.
Алексеенко.
Пр. Михаил.
Двор и задний фасад дома Ершовых. Окна и дверь в кухню, кухонное крыльцо. Слева вдоль всей почти стены — навес. Под навесом на террасе — всякий хлам; на веревках, протянутых от стойки к стойке, сушится белье. Против зрителей — забор. За ним вид города. Справа погреб от погреба остались только стойки да крыша. Доски разобраны и сложены в углу. Перед погребом куча земли: роют яму. В яме Алексеенко с лопатой. На ступеньках крыльца — отец.
Отец. (Сияющий).
Адам жил восемьсот лет, м-да, — Енох, никак, девятьсот, а я (безудержно, радостно смеется), а я буду вечно живой. Вот те клюква, скажи на милость! Вот ведь все строил вечный двигатель, а вот теперь сам вечный двигатель (Смеется; вскакивает и ходит вдоль навеса по двору). Я теперь могу сколико хочет, хоть до самого скончанья века — и ничего, очень просто. Адам, говорит, восемьсот, Енох девятьсот, а вы будете вечно, потому, говорит. Адам согрешил и умер, а вам только не грешить — и не умрете. Очень просто!
Иван. (Выходит из дому).
А, бессмертный!
Отец.
Истину сказал, да…
Иван.
Ну, а когда же ты сбросишь свои ветхие одежды и облечешься в ризы нетленные?
Отец.
Это уж, батюшка, его воля, когда он скажет. Да.
Иван.
А скоро?
Отец.
Скоро, скоро. (Бросается на грудь к Ивану и от радости дрыгает ногой).
Иван. (Освобождаясь от объятий отца).
Да ты совсем теленок.
Отец. (Недовольно).
Какой теленок?
Иван.
Да вот такой же, какой летом по полю бегает, хвост поднявши. М-му, м-му!
Отец.
Дурак ты, одно слово, и больше ничего. Да!
Иван.
Ну, ну! Не сердись, старина. Я, знаешь, ведь тебя люблю. Слушай-ка, пойдем выпьем.
Отец. (Вяло).
Я бы… Да нет, эх! Кто грешит, тот вечной жизни не наследует. Вот Адам согрешил — и умер, а был создан бессмертный. Да…
Иван.
Ну, а как же ты-то?
Отец.
Что я-то?
Иван.
Так, значит, и ты умрешь?
Отец. (Недовольно).
Это почему же?
Иван. (Улыбаясь).
Да ты то разве не грешил, безгрешен?
Отец.
Раньше грешил, а теперь безгрешен.
Иван.
Да ну, что ты!
Отец. (Передразнивая Ивана).
Да ну, что ты! Вот тебе и да ну!
Иван. (Хохочет).
Ей-Богу, лопну. Ты, ей-ей поглупел, старик. Раньше хошь и пьяница, а все таки умный был, а теперь дурак-дураком. Ты прости уж за откровенность.
Отец.
От дурака и слышу.
Иван. (Смеется).
Ой, не могу. Ну, как же ты? Вот и согрешил, обругался.
Отец.
Да ну тебя к черту, на рога, болван окаянный! Ну что, рад? Захотел отнять? Ну, на, возьми, возьми. Обдирай всего, всего обдирай! На, бей! Черт с тобой, мне не жалко, на.
Иван.
Ну, прости.
Отец.
Убирайся к черту!
Иван.
Старикашка, милый!
Отец.
Убирайся…
Иван.
Старикаша, ведь я это все к тому, что все это чепуха, уж лучше изобретать вечный двигатель…
Отец.
Да вот тебе вечный двигатель (Указывает на себя). Вот он, изобретен. Я вот теперь могу сколько хошь. (Выпрямляется, а затем вспоминает, что согрешил, останавливается и грустно опускает голову). Отнял…
Иван.
Что отнял?
Отец.
Свинья ты и больше ничего. Он мне жизнь дал, и вот ты не постеснялся, ограбил. Да, ты пойми, что я больше не могу быть скотом — я человек. Человек, пойми ты, черт тебя побери.
Иван.
Старик!
Отец.
А ну тебя к черту (Отец уходит в дом).
Иван. (Один).
Хороший был старик, а теперь совсем как полоумный. И все тут… Живешь, как в сумасшедшем доме, взял бы да и убежал куда-нибудь. Помочь? Да как помочь-то? Единственное — отправить их всех в сумасшедший дом. Один Сашка чего стоит! От еды отказался; это он, видите ли, город разрушает. Да тут скоро сам сойдешь с ума! (Из дома выходит Вера). Ну, что?
Вера.
Да все тоже.
Иван.
Не ест?
Вера.
Нет. Что же теперь делать-то?
Иван.
Я ж вам не раз говорил, вы все не слушаете. Ну теперь как знаете.
Вера.
Он как тень. Я боюсь, чтоб худого чего не было. Если бы ты знал, Ваня, до чего я измучилась. Ваня, ты будто на меня сердишься, а разве я виновата? Господи, Господи! Сколько я с ним выстрадала! Как ушла к нему, мать прокляла. За то, что не венчалась, попа не спросилась — любить и рожать детей! А я за Александром — и в деревню, и из деревни сюда, все за ним. А он — себя голодной смертью умаривает. Господи, что делать не знаешь, и научить некому, а ты сердишься?
Иван.
Сержусь на тебя? Сержусь, да только, за что? Уж больно досадно мне, что ты миришься с таким положением. Ты — молодая, красивая.
Вера. (Удивленно).
С каким?
Иван.
Да ведь ты теперь не жена.
Вера.
А кто же?
Иван.
Ну, нянька, сиделка, кто хочешь, но только не жена. Вера! послушай меня: уйдем, Вера — ведь ты для меня…
Вера. (Быстро).
Нет, нет, не говори, не надо. Я тебе скажу все тоже. Надо рабой — и буду ему рабой. Ты лучше научи, что делать, как помочь ему? Почему молчишь?
(И вдруг чему-то улыбается).
Иван. (Мрачно).
Я тебе говорил. Надо пойти к доктору и попросить, чтобы он его в больницу. Другого ничего нету.
Вера. (Как маленькая).
А как его оттуда больше не выпустят? (Иван от возбуждения вздрагивает).
Иван.
Ну, что чепуху-то говоришь. Очень он им нужен.
(Отворачивается от нее).
Вера.
Ваня, сходим со мной — я боюсь одна.
Иван.
Пойдем.
Вера.
Я зайду матушке скажусь.
Иван.
Ей скажи, а больше никому не говори, а то помешают. (Вера уходит).
Иван.
Все жил из-за нее. Не она — давно бы ушел. Что мне тут? На Машу глядеть не могу, все чужие, а Вера… Не могу больше. Не могу я! Если останусь — силой ее возьму. Не могу!
Вера.
Сказала. Идем.
(Уходят. Некоторое время никого нет. Потом Алексеенко вылезает из ямы, обчищается от грязи, оглядывается не видят ли, — и закуривает).
Алексеенко.
В грязи живем. Так облепила тело, что и душа грязнится. Пора, а то и душа погибнет, а вот сил нету. Немощный я. (Спускается в яму. Из дома выходят пророк Михаил и отец).
Пр. Михаил.
Ты насчет этого не сомневайся. Ну, согрешил, ну, что-ж такое. Было и ушло. Теперь ты опять чистый. Ведь сейчас уже не грешишь?
Отец.
Нет.
Пр. Михаил.
Ну, так чего же? Значит, и наследуешь вечную жизнь. Только уж ты, пожалуйста, больше-то не греши.
Отец.
Не буду.
Пр. Михаил.
Ну, вот и хорошо. Смерть — это что? Грех. Согрешил — умер, а я тебя именем Спасителя воскресил, ну, и живи, не греши.
Отец.
Не буду.
Мария. (Выходя на крыльцо — Отцу).
Тебя мама зовет.
(Отец уходит).
Мария.
Я, брат, Михаил, что-то ничего не понимаю. Как это все произойдет? Вот хоть бы Сашу взять. Ему приказано город разрушить, а он от еды отказался. Ведь так не город, а себя разрушит.
Пр. Михаил.
Ты, сестрица, верь Спасителю и более ничего. Верь, все устроит. До погибели не допустит. Ежели он мертвых воскрешал, так неужели живым даст умереть?
Мария.
Я верю!
Пр. Михаил.
Верь, голубушка, верь — в нем сила. Все в нем!
Мария.
А у вас-то как?
Пр. Михаил.
Что теперь у нас делается, так и уму непостижимо. После, как ты именем его на языческую деревню низвела огонь с неба, Спаситель на звериную толпу ангелов своих напустил, а я именем его народу дал хлеб. И теперь прямо валом валят. Сейчас он с утра до ночи учит. Проповеди такие, что и Господи ты, Боже моё!
Мария.
Значит, к концу?
Пр. Михаил.
К концу, сестрица! К концу. Не сегодня-завтра должно все решиться. Вот только у вас тут в городе заминочка выходит. Сашенька-то… Того… Нам теперича нужны злые ангелы, а он не смог. Хочу к социалистам потолковать сходить. Мы по духу-то на такие дела — насчет насилия-то — не можем, а им можно. Так вот, чтоб они взялись. А мы тем часом свое будем делать.
Мария.
А с Сашей-то как же?
Пр. Михаил.
А Сашеньке ты скажи, что он в заблуждении. Спаситель мне по всему братству велел объявить, — Сашенька, мол, сбился с пути.
Мария.
А что, как он умрет?
Пр. Михаил.
Ты не бойся. Ты верь. Из мертвых воскресит, ежели надо будет. Сестрица, родная, ведь сам Господь с нами! Нам ли сомневаться?
Мария.
Я верю!
Мать. (В окно к Маше).
Машенька! Ты бы Сашу на солнышко вывела. Давно просится.
Маша.
Сейчас, сейчас, мама.
(Уходит. Из ямы вылезает Алексеенко, отбрасывает землю а опять спускается в яму. Входят: Мария и Александр).
Александр.
Мама?
Мать. (В окно).
Что, Сашечка?
Александр.
Спасибо тебе, мама!
Мать.
За что, сердечный?
Александр.
Что родила меня. Я так рад, мама, что живу, что могу делать то, что делаю. Спасибо тебе, что родила. (Из окна доносится плач). Ты что, мама?
Мать.
Я так, Сашенька, так. Иди с Богом. Вот иди — с Алексеенкой посиди, он там в хозяйском погребе работает. Все про тебя спрашивал.
Мария.
Пойдем, я тебя провожу.
Александр.
Нет, не надо! Я сам. Ты помоги матери.
Мария.
Тебе братья хлеба принесли.
Александр.
Мне не надо. Спасибо, мне не надо. Я со своего пути не сверну.
Мария.
Саша, но ведь и Спаситель ест!
Александр.
Это его дело.
Мария.
Он велел объявить по всему братству, чтобы за тобой не шли, что ты с правильной пути сбился.
Александр.
Это его дело, пусть объявляет.
Мария.
Его дело! А вот ты не ешь и силу потерял, с проповедью не выходишь.
Александр.
Мое дело делается.
(Александр медленно, покачиваясь, из стороны в сторону, с остановками идет к погребу. По дороге к нему подходят два молодых рабочих, приветствуют его и вместе с ним идут к погребу).
Мария.
Господи, Господи, совсем не живой! Страшно смотреть. Сердце жмется, тоска… Ваня так и льнет к Вере. От меня совсем ушел. До чего тяжело. Говорю: все будет хорошо, а сама боюсь, сердцем вся в тревоге. (Молчит). А что, если умрет Саша? Тогда для чего же было и звать, неужели только, чтобы умертвить? Спаситель, ты сохранишь его! Я тебе верю! (Уходит).
Александр. (Сидя на краю ямы, на досках).
Мир брату!
Алексеенко.
Сашенька! Здравствуй, голубчик мой! Давно хотел тебя видеть, да все не мог оторваться. Я ведь все в слободе работал, только сегодня пришел. Как же ты, друг?
Александр.
С Богом всегда хорошо!
Алексеенко. (Встревожено).
Но что ты какой? Ты что болен, что ли?
Александр.
Для кого как!
Алексеенко.
Нет, правда?
Александр.
А ты все суетиться? Господскую культуру держишь?
Алексеенко.
На прокормленье! И тебя, друг, думаю, даром-то не кормят. Тоже и ты служишь?
Александр.
Нет.
Алексеенко.
Так как же ты?
Рабочий. (С гордостью).
Не ест!
Алексеенко.
Да ну, врешь?
Рабочий.
Как перед Богом, не ест!
Алексеенко.
Саша, правда?
Александр.
Правда!
Алексеенко.
То-то я гляжу, что-то неладное. На лицо-то земля легла!
Александр.
Это не страшно! Страшней вот, если земля ляжет на душу.
Алексеенко.
Чудно это ты…
Александр.
Чудно? Ты думаешь я с ума сошел? Я вижу, все так думают. Никто не понимает. Поняли бы, если бы я вышел с бомбой, убийцей стал, и ведь чуть было не стал. Я шел уж. Иду, и вижу — покойника несут: Меня вот сразу и осенило: все понял, и опять Бог пришел ко мне. И вот с того времени я и стал такой. Меня никто не понимает, но придет время, поймут и меня. Поймут, что любовь, чистота выше всего на свете. Вы вот называете себя духовными, а духу не верите. А я поверил истине, поверил в дух Божий — и иду путем моим, А жизни вашей на насилии и рабстве не принимаю. Слышите это! Погибну, а не приму ее. Вот что это значит!
Рабочие.
Правильно!
Алексеенко.
Как же это так?
Рабочий.
Ну, вот ты отсюда куда пойдешь?
Алексеенко.
Нужники чистить звали на Кореневку. Туда пойду.
Рабочий.
Ну вот, ты пойдешь господские нужники чистить, а он от всякой работы отказался. Вот это как!
Другой рабочий.
Мы вот с братом в день съедаем по крошечке хлебца и по глотку воды выпиваем и то ставим в грех.
Александр.
Мне тебя жалко, я тебе хочу помочь.
Алексеенко. (Встревожено).
Что ты, что ты!
Александр.
Нет, хочу!
Алексеенко.
Да раз грех, так не надо! Брось! Мне по привычке в яме-то, а ты уж сиди! (Улыбаясь). Не пророк к народу в яму, а народ должен к пророку!
Рабочий. (Александру).
Я помогу ему. Ты сиди, брат!
Александр.
Нет, я!
Алексеенко.
Ну, уж ладно, вот лопата, край обчисть, чтобы сюда земля не валилась. Да только ты не очень…
(Александр берет лопату и отбрасывает землю. После нескольких взмахов лопатою он изнемогает и падает. Алексеенко и рабочие бросаются к нему).
Алексеенко.
Саша, Саша!
(Александр молчит. Он смертельно бледен, глаза закрыты, лежит без движения. Алексеенко бежит в дом, оттуда прибегает с матерью и Марией).
Мать. (Трясет Александра).
Саша, Сашенька! Господи, да что же это такое! Саша, Сашенька! (Брызгает на него водою). Несчастная моя головушка!
Мария.
Мама, это он так, он не умрет, он не может умереть.
Мать.
Гляди, не двигается!
Мария.
Саша!
Александр. (Очнувшись, тихо).
Что?
Мать.
Сашенька?
Александр.
Это ты, мама?
Мать.
Я, Сашенька. На, выпей маленько.
Александр.
Нет, не надо. Я не хочу… Я слаб… да…
Мать.
Господи, что это Вера-то не идет? Хоть скорее бы пришла.
Александр. (Медленно, с трудом поднимается).
Мама, спасибо тебе, что ты меня родила! Спасибо! А теперь я пойду в поле, туда пойду. Мне еды не надо. Я подышу воздухом, травой, а еды мне не надо. Я за еду не продам души. Я служил Спасителю, но от души не отказывался… Мама, я не умру. Я буду всегда жить. Я пойду в поле. Там цветы. Я туда, мама. Я там подышу, — на цветах ведь крови нет. А тебе спасибо! А где Веруша? Мне т-я-ж-е-л-о.
(Падает наземь. Долгую минуту все неподвижны. Один из рабочих припадает к Александру и слушает его сердце).
Рабочий. (Уверенно).
Умер!
Рабочий 2-й. (Проделав то же, что и первый).
Умер.
Мать.
Са… Сашенька! (Припадает к лежащему Александру).
Мария.
Саша умер! Не может быть. Они врут. Ха-ха-ха! Он же не может умереть! Вы не троньте его — я пойду к Спасителю. Спаситель придет, он все может. Вы не троньте. Я сейчас.
(У ворот двора на улице — Иван и Вера. Они только что подошли).
Иван. (Схватывая руку Веры).
Ты — моя! Я тебя возьму силой, если не пойдешь ко мне волей. Я не могу без тебя.
Вера.
Пуста! Пусти, говорю. Я никогда к тебе не приду.
Иван.
Придешь!..
(Мария, пак ветер, влетевшая на улицу, стоит, как вкопанная, перед мужем и Верой несколько секунд. Овладев собою, Мария тихо, опустив долу голову, идет к Орлу, а Вера и Иван, все еще удерживающий руку Веры, недоуменно смотрят вслед уходящей).
Вера. (Тихо).
Вот как?
ЗАНАВЕС.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.
Действующие лица:
Орел.
Мария.
Илья.
Пр. Михаил и пр. Елисей.
1-й крестьянин.
2-й крестьянин.
Петя.
Миша.
Старичок.
Девушка, дочь старичка.
Купчиха.
Андрей.
Алексеенко.
Федя.
Толпа.
Слева — внутренность хаты. У задней стены кровать, на кровати стонет больной Орел. В правой стене дверь, и ближе — печь. Около печи возится женщина, топит печь соломою. От горячей соломы все в красном, мигающем свете. Справа от хаты крыльцо; на крыльце сидит Мария, в большом платке. Вдали на холмике, под деревом, группа последователей Орла. Еще глубже — сад. В саду предрассветная тишина, где-то жалобно стонет птица.
Мария. (Заглянуло в дверь и опять садится).
Душит его, стонет как! Это его смрад земной душит. Победит ли он, и что, как не победит? Господи, что я! Он силен, Спаситель, он все может! Но ведь Саше — попустил умереть? Зачем, Господи? Не пойму я, слаба. Так мы устали все, так исстрадались. Народ опять голодает. Тогда ночью — чудесным образом получили хлеб — и уж весь вышел, и опять голод. Если он не победит теперь, все перемрем. Господи, ведь еще три дня назад — как он говорил, какие были слова: жгли, огнем. А теперь — недвижимый. Братья приходят, ждут слова, а слышат стон. Ах, скорей бы прошло, скорей бы настал день, когда вострубит труба и мертвые восстанут, живые изменятся — и будет новая жизнь! (Обертывается к саду. Над деревьями — варя, все светлее. Изредка протяжно вскрикивает птица). Только бы он встал, он всех осветит, как солнце — от травки до человека. Только бы встал! (Заглядывает в дверь). Господи боюсь, я: что если…
Отец. (Подходит от дерева к Марии).
Ну, Машенька, как?
Мария.
Стонет! Боюсь я…
Пр. Михаил.
Ну, что ты! Грех так, сестрица! Мария. Господи, без него мне — куда же: только в землю? Господи…
Пр. Михаил.
Экие вы, братья! Ничего-то не разумеете. Тут все по писанию идет. Теперь вот у него крестные муки, Голгофа. Сейчас на него вся погань, весь тлен навалился. Сгорит он — борьба кончится, и жизнь новая настанет. Он изменится — и мы изменимся. Премудрость с телом соединится, все будет, все! Верьте в него, в нем все, он спасет — и нас, и себя.
(Слева на сцену входят толстая хорошо одетая дама — купчиха, Андрей, старичок-крестьянин и его дочь).
Старичок. (Купчихе).
Тут, сестра, Спаситель-то, тут он, батюшка!
Купчиха. (К хижине).
Господи, не отверзи меня, несчастную грешницу, допусти! Дай хоть взглянуть на тебя!
Андрей.
Как странно: она ему молится, как Богу!
Старичок.
Вы погодите здесь, а я пойду наведаюсь, не встал ли?
Купчиха.
И я с тобой, братик, пойду. Хоть взгляну.
(Идут к хижине. Купчиха молитвенно прижимает руки к груди, шепчет. Снимает перчатки — и опять надевает, руки дрожат).
Старичок. (Марии).
Ну, как, сестрица?
Мария.
Лежит. Стонет.
Отец.
В крестных муках! За грехи наши!
Пр. Михаил.
Да это не он стонет: грехи наши стонут. Ему то стонать?
Купчиха (на коленях).
Господи, как разбойника на кресте, помяни меня, грешную! Господи!
Старичок.
Господи-батюшка, видно, последние часы настали!
Отец.
Нынче третий день. Нынче должно все решиться.
Мария.
Все хорошо будет, он все может!
Купчиха. (Молча припадает губами к ступеньке лестницы и, пошептав что-то со стариком, отходит).
Господи!
(Пока старики говорят с Марией, Андрей говорит с девушкой).
Андрей.
Лиля!
Лиля.
Что?
Андрей.
О чем ты задумалась сейчас?
Лиля.
Да нет, я так!
Андрей.
Лиля, ты когда-нибудь думаешь обо мне?
Лиля.
Не знаю, может быть. А зачем вам это?
Андрей.
Ну, как бы это… ну… Я хочу, чтобы ты обо мне хоть иногда думала, потому что… Ну, потому что я думаю о тебе. Я, ведь, решил остаться здесь. Бросил институт, бросил город. Я здесь на земле буду работать. Я хочу чистой жизни, и еще хочу…
Лиля.
Вы обо мне думаете?
Андрей.
Да.
Лиля. (Тихо).
Что?
Андрей.
Что я тебя люб…
Лиля.
Ах! (Вскрикивает очень громко, испуганно зажимает себе рот рукой, оглядывается). Отец идет. Идемте в сад. Там будем…
(Уходят).
Мария. (Отцу).
Вон Андрей, ты бы пошел узнал, что у нас дома. (Отец уходит. Мария заглядывает в дверь, трет рукой лицо, будто что-то хочет стереть, сходит вниз со ступенек, ходит около крыльца, опять всходит на ступеньку — опять спускается).
(Слева входят два крестьянина).
1-й крестьянин.
Да что это он медлит-то, чего ждет-то? Довольно говорить-то, пора бы и делать!
2-й крестьянин.
Говорят, нынче все решится. Последние часы живем.
1-й крестьянин.
Да ну?
2-й крестьянин.
Право слово! Вот как подумаешь, так мороз по спине. Сам подумай: на твоих глазах — светопреставленье. Уж как-бы-нибудь он это потише, а то больно боязно.
(1-й крестьянин манит пр. Михаила. Пророк подходит к крестьянам).
Пр. Михаил.
Ну, что?
1-й крестьянин.
Да вот насчет этого самого. Когда, значит, будет?
Пр. Михаил.
Кто в духе, для того жизнь пришла, братцы. Не сумлевайтесь, пришла!
1-й крестьянин.
Значит, можно положиться?
Пр. Михаил.
Ну, на кого же положиться, как не на него! Верьте, братцы, все будет. Последние часы!
2-й крестьянин. (Толкает 1-го).
Слышь?
Пр. Михаил.
А как в братстве?
1-й крестьянин.
А во как: ежели еще несколько дней, то всем погибель! Прямо есть нечего!
Пр. Михаил.
Ничего. Верьте, братцы, все будет. Все сбудется! (Отходит к крыльцу).
1-й крестьянин.
Дай-то, Господи. Намаялись мы. И есть-то нечего, и по тюрьмам, и по сумасшедшим домам, и от своих же односельцев… Ну, прямо скажу, свету Божьего не видали.
2-й крестьянин.
Эти дни, говорю, страсть каку борьбу вел. Не иначе — порешил кончить. Все, говоря, кричал: «Будя, все разрушу, до основания разрушу!» Не иначе — порешил кончить.
1-й крестьянин.
Тут еще наши. Пойду скажу.
(2-и крестьянин идет к дереву, а 1-fl — влево).
Отец. (Подходя в Марии).
Спрашивал про наших, Говорят, Ваня ушел, взял мать нашу и ушел.
Мария. (Встревожено).
Куда?
Отец.
А кто его знает.
Мария. (Волнуясь).
А Вера?
Отец.
Никак к матери ушла. Да… А толком не знаю.
Мария.
Саша умер. Спаситель попустил ему умереть. Ваня ушел, мама ушла, Вера ушла. Весь дом распался. Никого нет, некуда пойти! Господи, дай силы, укрепи меня.
Отец. (Грустно).
Вот и бессмертный, а неладно. Раньше-то, кажись, легче было.
(Входит пророк Елисей. Он изменился, очень бедно одет).
Пр. Елисей.
Слава Богу: голый. Ничего нет. В жизнь новую иду, каким мать родила. (Обращаясь к хижине, где лежит Орел). И все — ты! Ты научил любить, ты открыл жизнь!
(Проходит к дереву. Юродивый — сосредоточенно, молчаливо, идет к хижине и у крыльца калачиком ложатся на землю. За ним тихо — Миша, Петя и их сверстники).
Миша.
Учитель совсем плох. Если с ним что случится, то я уж и не знаю, что и будет.
Петя.
Трудно будет.
Миша.
А я заметил: он и сам не верит, что может умереть.
Петя.
И я замечал. А ты знаешь, почему он может умереть? Потому что мир не воспринял его. Вот почему.
Федя.
А мне отец душу земли отказал, а я не взял Я миру ее отдал.
Миша.
Почему?
Федя.
А несправедливо так. Надо, чтобы или у всех было, или ни у кого.
Петя.
Это по-Божьи.
Федя.
А как сделал, так и мир будто другой стал — ясный такой.
Миша.
А мне в солдаты скоро, я от ружья откажусь.
(Проходят к дереву).
Мария.
Господи, что же он?
(Заглядывает в дверь. В этот момент Орел протяжно, как птица кричит; и, точно кем-то сброшенный, летит с кровати на пол и бьется на полу. Лицо синее. Глаза вот-вот выскочат. Пытается вздохнуть и не может. Мария стоит в дверях в немом ужасе. Отец, заглянув в дверь, в страхе бормочет что-то несвязное, а женщина у печки обмерла от страха. Пр. Михаил поражен не менее других).
Орел.
Душит меня смрад. Земля навалилась на меня, душит. Откройте все окошки, двери, задо… задохнусь! Сила моя, где ты? Как река льется из меня сила, весь изошел, изнемог. Зачем давишь меня, истерзанная земля, зачем восстала против меня? Окошки… откройте же, говорю, все откройте. Неужели же во всем мире нет воздуха, хоть бы раз вздохнуть! Все восстало против меня, все против… (Удалось вздохнуть, вскакивает). Восстали? Я готов! Меня убить? Мне смерть? Заройте в преисподнюю, я буду там вопиять, и Орлы придут, услышат. Я саму смерть претворю в жизнь… Примириться со смертью? (Кричит) Нет, смерти нет! Слышите, смерти нет! Ох, откройте все! (падает на пол и бьется).
(От дерева доносится пение псалма. С 1-м крестьянином подходит толпа сельчан и останавливается у крыльца, прислушиваясь к доносящимся до них словам).
1-й крестьянин. (По пути к хижине).
Сейчас, вот, говорю, сию минуточку все решится.
Из толпы.
Братцы, запевай псалом хвалебный. Славь Господа! (Кто-то затягивает).
1-й крестьянин.
Не сейчас, не надо. Вы, тише! Гляньте-ка, у крыльца-то суетятся. Уж не началось ли?
Из толпы.
Ну, вот, видишь, чуть бы и опоздали!
1-й крестьянин.
Пойдем, братцы.
(Заметив смятение у крыльца, от дерева народ бежит к хате. Иные заглядывают в дверь и, заглянув, тотчас же отскакивают. Толпе передается ужас заглянувших в дверь. Пр. Михаил из окна манит учеников Орла в хату и вместе с ними выносит Орла на крыльцо).
Пр. Михаил. (К толпе).
Молитесь, братья и сестры, молитесь, чтобы Господь послал победу вождю нашему!
Толпа. (Падает па колени со стоном и мольбою).
Господи! (Задние поют).
Орел. (С громадным усилием вздохнув).
Премудрость святая, ты слышишь стоны народа моего. Не отнимай меня от них, дай мне завершить веления твои, дай облегчить страдания истерзанного народа твоего. Ведь, земля затонула в слезах и крови. Не бери, оставь меня с ними, с народом моим.
Пр. Михаил. (Возбужденно).
Молитесь, братья и сестры!
Толпа.
Господи! (Все молятся и поют псалом).
Орел. (Рыдает).
Силы нету! (Подымается). Вздохнуть еще раз — один… Ухожу! Орлы… лучше не жить, чем так. Человека! Вздохнуть! Человека надо!
(Орел летит с лестницы на землю и лежит ничком, неподвижный. Толпа замерла).
Алексеенко, (Робко шагает из глубины сцены).
Толпа.
Кончено!
Алексеенко. (Радостно издали).
Кончено? Ну, вот, потрудились и достигли. А я понимать — все понимаю, а хоть бы что сделал. Как у нужника сидел, так и сижу! Слаб я! (Жалобно, как нищий). Братцы, а мне-то, мне-то как же? Нет-ли какого местечка, братцы?
Отец. (Держит холодеющую руку Орла).
Умер! Обман и тут!
(Кое-кто из толпы нагибается над Орлом, чтобы взглянуть в лицо, но сейчас же со страхом отскакивают).
Мария. (Стоит на крыльце, белая, с закрытыми глазами, покачивается).
Отец.
Значит, все обман… Жизни нет. (Рыдает).
Мария.
Он умер.
В толпе.
Пропали! (Глухой плач).
Алексеенко. (Пораженный).
Плачут! А?
Мария.
Нет, он жив. (Подбегает к покойнику, заглядывает в его лицо и с ужасом отворачивается. Видит Пророка Михаила и бежит к нему стремглав). Где же он? Где? Ведь, есть же он, он не может умереть! Скажите мне, где он? Я пойду к нему, я скажу, что вся земля ждет его. Где он?
Пр. Михаил. (Про себя).
А я здесь, а я жив! Я подыму знамя его и понесу!
Молодежь.
Все еще только начинается.
Юродивый.
Уже началось!
Елисей и Федя.
Уже началось!
(Все вместе).
Юродивый.
Чу! Соловей поет! Господи, ты, Боже мой, овес жнут, а соловей поет! (К пр. Елисею). Ты слышишь?
Пр. Елисей.
Нет.
Юродивый. (К Феде).
А ты слышишь?
Федя.
Нет,
Юродивый.
Чу! Это вот тут (указывает на грудь). Это вот тут. (Указывает на землю). Это жизнь, это он. Вселился в тело, В землю. (Бросается к покойнику, целует его лицо, его одежду, его ступив). Я ступни твои целую, они ступили по земле моей, я руки твои целую, они касались меня, я глаза твои целую, они глядели на меня… (Плачет).
В толпе.
Он умер! Антихрист! Обманул! Кончился!
Отец. (Лежит на земле, рвет на себе волосы, бьет ногами о землю и что-то кричит. Наконец встает, открывает грудь и говорит).
Пустой! Совсем пустой!
(Тихий плач толпы).
Юродивый. (Вдруг вскакивает, что-то вспомнив, трубит и говорит проникновенно).
Овечушки, все тут (Указывая на грудь). Все в любви!
ЗАНАВЕС.
Н. М. Кузьмин.
Мысль. № 1. Пг.: Издательство Товарищество Революционная Мысль. Типография Ю. Я. Римана, стр. 91-141, 1918
