Да или нет?
МОНОЛОГ.
—————
Действие происходить в Венеции.
Сцена изображает внутренность комнаты
с открытой дверью на балкон. Вечер.
—————
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Синьора Агнеса — молодая вдова.
Антото — молодой певец.
—————
Во время поднятия занавеса синьора Агнеса сидит на кушетке у стола с работой в руках. Когда занавес поднят, она бросает работу и, подойдя к камину, смотрит на часы.
АГНЕСА.
Уже девятый час, а в девять должна решиться моя судьба — то-есть, я сама должна ее решить. Антонио мне написал, что сегодня, в девять часов, он подплывет на гондоле к моему балкону, споет серенаду, и если я выйду на балкон — это будет знаком моего согласия, будет тем «да», которого он так долго от меня ждет; если же я не покажусь ему и на балкон не выйду — все между нами навсегда будет кончено. Антонио удалится, и мы нигде, никогда с ним больше не встретимся!
[Молчание].
Я долго колебалась, долго волновалась и мучилась сомнением. Наконец, решение мое принято, и на душе стало опять спокойно: я на балкон не выйду, я до гроба останусь верна, памяти покойного мужа, моего незабвенного Бальтазаро. Он так меня любил, так верил мне! Он был так счастлив со мной! И я тоже (останавливается на мгновение в раздумьи)… да, конечно, и я тоже была с ним счастлива, я тоже его любила, как лучшего, самого преданного и верного друга, который дышал и жил лишь для меня одной. Хотя в волосах Бальтазаро уже пробивалась седина, но это даже шло к нему; а в его груди билось юношески горячее, живое, благородное сердце! Если бы теперь я отдалась кому-нибудь другому, совесть стала бы упрекать меня в измене и неблагодарности. Этого не должно быть и этого не будет.
[Садится на кушетку].
Несчастный Антонио! — он не ожидает отказа. Хотя в письме своем он и пишет, что по любви ко мне, не желая быть причиной даже малейшей для меня неприятности, он облегчает мне способ ответить «нет», если бы я оставалась равнодушной к его мольбам; но все же его письмо дышит надеждой, почти уверенностью в моем согласии — и это меня, признаюсь, немного сердит. Письмо кончается словами: «итак до скорого свиданья». Стало быть, он не сомневается в том, что мы увидимся, то-есть, что я отвечу согласием. Но почему? Кто дал ему право на такую уверенность?.. Я никогда, ни одним взглядом, ни одним намеком не показала Антонио, что его люблю. Да я и не люблю его совсем! Конечно, он мне нравится, как и многие другие, может быть даже несколько больше, чем другие… но что же из этого следует? От такого предпочтения до любви еще очень далеко. Если бы я раньше не любила Бальтазаро, если бы тень его не стояла между мною и Антонио — тогда другое дело, может быть… очень может быть… мне кажется, даже почти наверное, я согласилась бы на его предложение… Не знаю, впрочем, согласилась ли бы я даже и в том случае, если бы была совершенно свободна и не была связана воспоминанием о моем дорогом покойнике. Каждый раз, когда наши разговоры с Антонио доходят до опасного мгновения и по выражению его взгляда, по волнению и звуку голоса я начинаю чувствовать, что вот-вот он сейчас упадет к моим ногам, признается в любви и потребует решительного ответа — мне становится как-то жутко, как-то страшно, и я резко переменяю предмет разговора. Смешно и странно сказать: я боюсь этого милого, доброго, веселого юношу Антонио! Я не верю в прочность моего счастья с ним. Если бы он когда-нибудь стал моим, его непременно у меня отнимут и даже очень скоро. Все женщины Венеции влюблены в Антонио; а он так молодо так легко и искренно увлекается, у него такой чистый, задушевный голос! О, как Антонио красив, когда поет и смотрит прямо мне в лицо, улыбаясь одними глазами. Нет, нет! — я ни за что не хотела бы его иметь своим мужем. Воображаю, какое было бы для меня мучение, если бы я его любила. Я, кажется, с ума бы сошла от ревности. Я и теперь прихожу в негодование при одной мысли, что он может так же петь и так же смотреть в глаза другой женщине, как поет теперь мне и смотрит на меня… Но ведь это непременно будет, этого не может не быть!.. Боже, какая путаница у меня в голове! В сотый раз возвращаются одни и те же мысли — и к чему? Ведь все решено, все кончено. Я никогда не буду принадлежать Антонио, и чтобы не было в том никаких сомнений, я сейчас же уйду из этой комнаты и возьму с собой свечу; когда Антонио подплывет к дому, все будет в нем темно, и я даже не услышу его серенаду.
[Берет свечу со стола, уходит и через несколько мгновений возвращается назад].
Я что-то здесь забыла… да… мою работу…
[Медленно, подходит к столу, берет работу, оглядывает всю комнату, подходит опять к двери, останавливается, оборачивается, возвращается и смотрит на часы].
Как тихо идет время! До девяти часов остается еще целых пятнадцать минут. — Там в спальне так душно… Я могу еще пока посидеть здесь, у открытого балкона, и подышать свежим вечерним воздухом.
[Ставить свечу на стол и садится].
Хотела бы я знать: видят ли покойники с того света, что происходите на земле? Продолжают ли они чувствовать так же, как чувствовали, когда были живы? Могут ли мертвецы страдать, любить и ревновать? Как было бы хорошо, если бы им дана была возможность как-нибудь выражать свои чувства, свою волю.
[За сценой слышится пение].
Что это? Неужели Антонио? (прислушивается). Нет, не он, это просто какое-то общество веселящейся молодежи катается по каналу и поет серенады. Послушаю.
[Пение].
Как я люблю эти знакомые, старые песни! Сегодня почему-то они с особенной нежностью ласкают мой слух и волнуют душу. Мне самой и петь, и плакать хочется… Кажется, будто этот теплый тихий вечер, это небо и эти серенады на воде призывают к радости, к любви и счастью… А я одна, одна! Никого у меня нет, с кем бы разделить мои мысли, мои чувства! Если бы Бальтазаро видел меня такою печальною, такою одинокою, я уверена, он пожалел бы меня. Неужели любить грешно? Неужели счастье — преступно? О, что бы я дала в эту минуту чтобы услышать голос Бальтазаро! Я обратилась бы к нему, не как к мужу — ведь он уж не живой — а как к хорошему, верному, любящему другу и спросила бы его совета. Пусть бы он сам решил за меня, что мне делать, что я должна ответить Антонио: да или нет?.. Пусть произнес бы он одно только слово да или нет!?
[Молчание].
А!.. я знаю, что я сделаю… Я придумала, как спросить Бальтазаро, и верю, что он мне ответит.
Не задолго до кончины он подарил мне альбом, в который своей рукой переписал несколько стихотворений любимых им поэтов.
Вот этот альбом. Я его раскрою, и первое открывшееся стихотворение пусть будет для меня ответом Бальтазаро — его решением: да или нет?
[Читает].
Если в мраке и стуже земной суеты
Из надзвездного царства любви и мечты
Позовет тебя голос нежданный,
Без боязни и дум ты доверься ему —
Не жалей никого, не внимай ничему,
Поспешай на призыв тот желанный!
Что угрозы и жалость! что страх и печаль!
Пред тобою расступятся небо и даль,
И в крылатых объятьях лазури
Ты умчишься… Куда?.. Сердцу незачем знать, —
Только б вспыхнуть лучом и на миг просиять
Вдохновением счастья и бури.
А когда все минует, и буря пройдет,
И, спаленное пламенем, сердце замрет
В безнадежной тиши и бесстрастье, —
Лучезарным виденьем сквозь холод и тьму
До конца будет в памяти сниться ему
То, сверкнувшее молнией, счастье.
[Закрывает альбом, опускает голову].
Бальтазаро!.. ты мне ответил! Благодарю тебя!..
[Раздается серенада Антонио. Агнеса подходить к открытой двери балкона и, прослушав серенаду, выходить на балкон и машет платком].
АНТОНИО [вбегает на балкон].
Агнесса! Стало быть, я счастлив? Ты будешь моей? Да?
АГНЕСА.
Да!
[Антонио склоняется перед ней на колени и целует ее руку. За сценой вдали слышно пение].
ЗАНАВЕС.
Граф А. Голенищев-Кутузов. На закате. СПб: Типография А. С. Суворина, 1912