Дед простил

   (1881)

Посвящение.

Не долго мне пришлось вкушать отдохновенье…
Давно ли, кажется, последний кончен труд —
И что ж? — в глазах стоит уж новое виденье
И новые мечты с собою вдаль влекут…
Куда? — не ведаю. На долго-ли? — не знаю.
Чьи это образы витают предо мной?
Кто-б ни были они — с приветом я встречаю
Неведомых гостей незваный, шумный рой.

Их лица, имена, их речи — все туманно…
Еще сливаются неясные черты…
Но миг — и сквозь покров окрестной темноты
Картины уголок осветится нежданно;
И образ явится, и близко подойдет,
И остановится в глазах, как изваянье,
И скажет… Но зачем загадывать вперед?
Когда начало есть — найдется окончанье.

Случается: бредешь тропинкою лесной,
Давно потеряно прямое направленье…
Страшиться нечего! — наверно след людской
Из чащи приведешь к жилищу, иль в селенье;
Там постучишься в дверь, в ворота, иль окно —
И незнакомая отворится светлица,
Предстанут чуждые, неведомые лица;
Как звать их? кто они? — Ужель не все равно!

Не век ведь с ними жить. Мирок их на мгновенье
Осветится и вновь исчезнет на всегда…
Спасибо и за то. Быть может, впечатленье
В уме не проскользнет без смысла и следа;
Быть может, что нибудь хорошее, святое
Сумеет от него душа на век сберечь —
И много лет спустя, воскреснет в ней былое
И прозвучит опять замолкнувшая речь.

Тогда не разберешь — то новое-ль мечтанье —
Мгновенный вымысел и мимолетный бред,
Иль затаенное в душе воспоминанье,
Давно минувшего случайно всплывший след?
Но сердце чуткое живей в груди забьется,
Действительности шум докучный замолчит —
И будничная жизнь на миг как бы прервется,
И тихий ангел в ней с улыбкой пролетит.

 

     Дед простил.

Семейное предание.

(Посвящается А. А. Катенину).

I.

Не весел что-то старый князь:
Его тревожат злые думы.
Глубоко в кресло погрузясь,
Молчит он, мрачный и угрюмый.
Пред ним молоденькая дочь
Сидит и книгу вслух читает;
Огонь в камине догорает;
А на дворе метель и ночь…

Залаял пес… Княжна вздрогнула,
Украдкой на отца взглянула,
Взглянула с трепетом в окно.
Как по ребенке мать родная,
Там вьюга плакала ночная,
Там было страшно и темно.
Старик очнулся. — «Что с тобою?»
Спросил он, пристально, в упор
На дочь уставив тусклый взор.
Поникнув робко головою,
В смятеньи, на вопрос его
Княжна шепнула; «ничего»…
Промчалось в тишине мгновенье,
И снова раздалося чтенье,
И снова, в думу погрузясь,
Умолкнул мрачно старый князь.

Та дума уж три дня, три ночи
Ему покоя не дает,
Как туча давит и гнетет —
И отогнать ее нет мочи.
Блаженно жизнь текла его:
Он ведал сон, покой, бесстрастье,
С ним дочь… и больше ничего
Он не желал — то было счастье!
Он пережил тревожных лет
Утраты, смуты и страданья;
Лишь изредка воспоминанья
Толкали мысль на старый след;
Но стихли страсти, кровь остыла;
Кончался день — вставала ночь…
Одна звезда ему светила,
Одна любовь его живила:
Его дитя родное — дочь!

И вспомнил он былые годы.
Когда — гвардеец молодой —
Он в царстве роскоши и моды
Блистал богатством и красой.
Пирушки, кутежи, обеды,
Смотры, порханье по балам
И неудачи, и победы
В кругу блестящих, светских дам —
Воскресло все! Живых видений
Пред ним вставал знакомый ряд.
Весь этот пестрый маскарад,
Всю эту смену впечатлений
Он в памяти перебирал,
Как главы старого романа.
Нарисовался сквозь тумана
Пред ним придворный, пышный бал,
Где он впервые повстречал
Ту девушку в наряде белом,
С улыбкой ясной на устах,
С лучом загадочным и смелым
В полумладенческих глазах.
Он вспомнил, как в толпе, случайно,
Он ей представлен был; потом,
Как стал влюбленный ездить в дом,
Как угадал с тревогой тайной,
Что был любим; как, наконец,
Красотке вымолвил признанье…
Сбылось заветное желанье
И с ней пошел он под венец.
Он вспомнил брачной жизни годы,
Любви несбывшиеся сны,
Рожденье дочери, невзгоды,
Измену ветренной жены;
Стыда и ревности мученья,
Развода явного позор,
Друзей насмешки, сожаленья
И света черствый приговор…
И от людской бежал он злобы…
Сокрыв остаток чувств и сил
В больной душе, он полюбил
Деревню, снежные сугробы,
Угрюмый прадедовский дом,
Шум ветра, пенье зимней вьюги,
Уединенные досуги,
Безлюдье, глушь и мрак кругом.
Он наслаждался тишиною,
Как травлей утомленный зверь.
Малютку-дочь он взял с собою
И ею счастлив был теперь.
Красою тихой и прелестной,
Свой озаряя уголок,
Она взросла в глуши безвестной,
Как вешний полевой цветок;
Взросла и с жизнью примирила
Питомца жизненных утрат,
И кротким светом озарила
Печальных дней его закат.
Что-ж ныне дух его тревожит?
Какая тайная печаль
Закралась в грудь и сердце гложет?
Ужель ему былого жаль?
Ужель покрытый сединами,
Усталый, сгорбленный старик,
Душой помолодев на миг,
За обольстительными снами,
Как много лет тому назад,
Опять умчаться был бы рад?

О, нет! В безмолвии, в пустыне,
В дремоте сладкой счастлив он!
За этот благодатный сон,
За свой покой дрожит он ныне.
Верна-ль охрана крепких стен?
Забыть ли он людской враждою
И обеспечен ли судьбою
От бурь и новых перемен?
С неодолимою боязнью
Он озирается вокруг;
Стучится-ль в дверь сосед? — тот стук
Он внемлет с тайной неприязнью:
Ах, погодите, — мыслить он, —
Стучать, шуметь!.. Я утомлен
Все этой скучною тревогой,
Мне жить осталось уж не много;
Молю, не троньте старика,
Чтоб смерть была ему легка!

Но жизнь могучая не дремлет:
Ее не сдержишь у ворот;
Она молениям не внемлет
И без призыва в дом идет!
И вот под кров уединенный
Ворвался человек чужой…
Веселый, дерзкий, молодой;
Он возмутил покой священный
Усталой старости. Кругом
Все изменилось, зашумело;
Живое что-то в дом влетело…
Зачем? — И в трепете немом
Старик тоскует; мрачно, грозно
Глядит на дочь… Уж поздно, поздно!
Она не видит ничего,
Она… чужая для него!
На тайный гнев, на взор ревнивый
Улыбкой ясной и счастливой
Ему ответствует она —
И, наконец, без состраданья
Ему-ж несет души признанья
И говорить: «Я влюблена!
Дозволь мне быть его женою,
Ему предаться всей душою,
Одною жизнию с ним жить.
Меня он любит… он признался;
Он сердце мне открыл; он клялся,
Что будет век меня любить!»
И щеки рдеют, льются слезы…
О, бред бессмысленный! о, грезы,
Обмана полные!… И в них
О старике-отце ни звука!
«Дозволь»… но это ведь разлука!
Ведь это смерть!… И кто-ж жених?
Кто счастья мирного губитель!..
Наверно — праздный расточитель,
Повеса, ветреник, глупец!
И для него она готова
Покинуть дом, отца родного…
Сыскался муж — забыт отец!

И старику обидно стало,
И сердце гневом воспылало…
«Нет, свадьбе этой не бывать,
Пока я жив!.. Уж гаснут силы;
Добресть хоть дайте до могилы
И в ней уснуть… Не долго ждать!»

И дочь, умолкнув, удалилась —
Она как будто покорилась,
На сердце горе затая.
С тех пор прошло уже три дня;
Опять кругом все притаилось;
Но князь взволнован и угрюм,
Страх непонятный душу гложет
И отогнать старик не может
Неясных, но зловещих дум.

Княжна читала, но мечтанья
Ее неслись от книги прочь:
Там на дворе, где мрак и ночь,
Где слышны вьюги завыванья,
Она взволнованной душой
Ждала чьего-то приближенья,
Меж тем как тихой чередой
Катились тихие мгновенья…
И от докучных, тесных строк
Глаза не смели отвернуться;
Боялся дрогнуть голосок,
Боялось сердце шевельнуться.
Мечта одна лишь, не страшась,
Шептала внятно речь участья:
Крепись, мужайся… близок час
Освобождения и счастья!
И жутко становилось ей.
Она мечтанье отгоняла,
Она прилежнее читала;
Но в мыслях ярче и живей
Любимый образ рисовался
И голос твердый раздавался:
«Чего нам ждать? Бежим с тобой.
Скажи, скажи одно лишь слово
И к ночи будет все готово:
Должна между отцом и мной
Ты выбор сделать неизбежно;
Ты молвишь: да — и Божий храм
Свои откроет двери нам;
Ты промолчишь — и безнадежно
Я удалюся навсегда!
Реши, ответь»… И в жгучей муке
При страшной мысли о разлуке
Она спешит ответить: да!
И то не сон, не обольщенье
Тревожит юную главу —
Мечта твердит лишь повторенье
Того, что было наяву.
И близок час, и пес уж лает,
Кого-то чуя; мрак глубок;
Но друг надежный не далек,
Ему ничто не помешает.
Он юн и смел; он в эту ночь
Примчится властный, непокорный
И под покровом ночи черной
У старика похитит дочь!

Камин погас. Часы стенные
Пробили полночь. Со двора
Вновь лай донесся… «Спать пора»,
Вставая, молвил князь; седые
Взъерошил волосы рукой.
Неодолимая забота
Его гнела; казалось, что-то
Хотел спросить он… «Боже мой, —
Княжна подумала — когда бы
Теперь меня он приласкал,
Иль улыбнулся, иль сказал
Хоть что нибудь — ему могла бы
Тогда открыть всю душу я,
И, вдруг, он понял бы меня!
Он…» но в устах застыло слово,
На дочь старик взглянул сурово,
Сказал: «прощай», — и погружен
В свое раздумье, вышел вон.
Прошло безмолвных три часа.
Метель утихла. Небеса
Сквозь легких туч кой-где синели;
Вторые петухи пропели,
И запоздалая луна
В тумане поднялась лениво.
Недвижно, чутко, молчаливо
В красе таинственного сна,
По сторонам большой дороги
Стоит ряд изб; в них все темно,
Огни погашены давно.
В одной из хат старик убогий
Всю ночь тоскует и не спит,
Слез с печи и в окно глядит.
Глядит — и про себя дивится:
Сквозь тонкий ледяной узор
Он видит — чья-то тройка мчится
Вдоль по селу во весь опор.
Свистит ямщик, несутся кони,
Взметая рыхлый, свежий снег
И, мнится, будто страх погони
Их ускоряет быстрый бег.
Сидят в санях открытых двое…
Старик подумал: что такое?
Во след проезжим поглядел,
Но лиц узнать он не успел.
И тройки вновь, как не бывало:
Явилась… пронеслась… пропала —
Мгновенный призрак без следа, —
Невесть откуда и куда.
И вновь все немо и глубоко
В селеньи придорожном спит,
Лишь под окошком одиноко
Старик в раздумии сидит.
Сидит… пошепчет сам с собою,
Вздохнет о чем-то тяжело
И озаренное луною
Склоняет хмурое чело.

В ту ночь, под утро, пред рассветом
Приснился князю странный сон:
Через Неву в коляске, летом,
На острова катится он.
Красавица жена с ним рядом
Сидит, головку наклонив,
Он — молод, счастлив, горделив —
Ее ласкает нежным взглядом
Он знает: встречный им во след,
Любуясь ею, обернется
И вкруг коляски соберется
На «Стрелке» весь знакомый свет.
И вот они остановились.
Блестит, как зеркало, залив;
Его всю ширь позолотив,
К водам уж солнце опустилось.
Толпа знакомых лиц кругом
Меж экипажей праздно бродить.
Князь видит — кто-то к ним подходить
С усмешкой дерзкою… кивком
Его приветствует небрежно,
Княгине руку жмет — и вдруг
Она к нему склонилась нежно
И с ним целуется!.. Вокруг
Толпа неистово хохочет.
Князь драться, мстить и плакать хочет;
Но нет движенья, нем язык!
Все изменилось: он — старик,
Глядит усталым, мутным взглядом,
Уж не жена сидит с ним рядом,
А дочь тропой в лесу глухом
Бежит, обнявшись с женихом;
За ними вслед он поспешает,
Но дальше силы нет идти;
В глазах темно… все исчезает…
Лишь слышно дальнее: прости!

И князь проснулся; понемногу
Пришел в себя. Со всех сторон
Все было тихо… «Слава Богу,
Крестясь, сказал он, — это сон!»
И в то же самое мгновенье
Шагов раздалось приближенье;
Дверь отворилась… Князь глядит:
Пред ним слуга его стоит,
В смятеньи странном шепчет что-то,
Потупив в землю робкий взор:
«Княжны нет в спальной… видел кто-то
За садом тройку»… Что за вздор?
Старик тревожно усмехнулся:
«Я не совсем еще проснулся»,
Подумал он; взглянул вокруг,
Потом, не говоря ни слова,
Закрыл глаза, открыл их снова
И в ужасе поднялся вдруг.
«Где дочь?.. Кто говорить: не знаю?
Сейчас найти, позвать ее!
Иль нет… постой… не понимаю…»
Но он уж понял — понял все!
Он понял, что не спал — что было
Светло кругом, что ночь прошла;
Он понял, что беда пришла,
Перед которой сердце ныло;
Что ждать не захотела дочь
Пока умрет отец, что в ночь
Она с любовником бежала;
Что сон его был вещий сон!…
Но — мыслит князь — не все пропало:
Их на пути догонит он
И дочь возьмет… Без колебаний
Она вернется в дом к отцу.
Скорей же в путь!..
                                   И вот уж сани
Поспешно поданы к крыльцу.

И он помчался. Конь рысистый,
Взметая бегом снег пушистый,
Мотая гневно головой,
Несется, будто полон злобы,
Через ухабы и сугробы
По следу свежему стрелой.
Тот след ведет большой дорогой.
Князь жадно на него глядит,
Коня вожжою горячит
И озирается с тревогой.
Кругом не ладно — по полям
Волшебник-ветер вновь гуляет
И вихри снега там и сям
Уже высоко поднимает.
Он гонит стаи облаков,
Он будить спящие равнины
И на защиту беглецов
Подъемлет снежные дружины.
«Нет, шутишь! — мрачно мыслить князь —
Меня метель не испугает!»
A ветер злой, шутя, смеясь,
Хвостом коня пред ним играет;
Заносит след, вокруг саней,
Как скоморох, шумит и пляшет,
В глаза покровом белым машет
И свищет на ухо: скорей!
Вперед… туда… правей… левей,
Лови!… A. снег все непроглядней,
Все гуще падает кругом
И все смелей и беспощадней
Смеется вихрь над стариком!
Несется конь, несется вьюга;
В погоне дикой друг от друга
Не отстают… Поля, леса,
Дорога, воздух, небеса —
Смешалось все!.. Вдруг конь споткнулся,
Увяз и в сторону метнулся,
И лег… Старик сошел с саней;
Взглянул — ни следа, ни дороги!
С трудом передвигая ноги,
Среди сугробов, кочек, пней
Вперед пошел он, сам не зная
Зачем идет он и куда,
Упрямо по снегу шагая,
Как жадный волк, ища следа
Своей добычи… Жарко стало
Ему — и шубу сбросил он.
Глубоко, тяжко грудь дышала
И каждый вздох ее был стон.
А взор все ищет — не находит!
По сторонам тревожно бродит,
Завидит ямку — и скорей
Старик спешит пригнуться к ней:
Не след ли конского копыта
Иль оттиск санных подрезов?
Но все бело и все покрыто
Глубокой тайною снегов!
И превозмочь сердечной муки
Не в силах, он подъемлет руки
И дочь зовет… но вкруг него
Метель — и больше ничего!
Метель победу торжествует,
Метель пьяна и весела,
Метель поет, метель ликует,
Метель звонит в колокола.
Она зовет на праздник шумный
Своих неведомых гостей,
И пир волшебный, пир безумный
Гудит все громче, все грозней!

Под вечер в дом свой опустелый
Старик вернулся наконец
Косматый, бледный, помертвелый,
Без шубы, весь обледенелый
Один — покинутый отец!
Какой судьбой он жив остался,
Где в бурю целый день скитался
И как нашел обратный путь? —
Бог весть!… Без смысла и сознанья,
Склонивши голову на грудь,
Уже не чувствуя страданья, —
Живой мертвец, — вступил он в дом,
Лег на постель, — и все кругом
Густым туманом вдруг покрылось,
Все миновало, все забылось,
И только изредка, сквозь сон
Он смутно слышал вьюги стон.

II.

«Отец!.. я замужем. Я знаю,
Как пред тобой виновна я;
Но об одном лишь умоляю:
Не проклинай, прости меня!
Дозволь к тебе нам воротиться;
Мы припадем к твоим ногам,
И, верю я, твой гнев смягчится
И ты воротишь сердце дам;
Вновь дочь преступную полюбишь,
Ее на жизнь благословишь,
Ее ты счастье не погубишь,
Ты примиришься и — простишь!»
Так после свадьбы дочь писала.
Желанный не пришел ответ.
Она опять письмо послала;
Проходят дни… ответа нет!
Хоть мимолетная тревога
И пробуждается в груди,
Но — в жизни радостей так много,
Так много счастья впереди,
Так лучезарно сновиденье,
Блаженством сердце так полно,
Что о страдании, о мщеньи,
О неминучем пробужденьи
Не властно помышлять оно.
Она любима. Все с участьем
Любуются их юным счастьем.
Отец?.. Но сердце говорить,
Что и отец ее простить!

И вдруг примчалась весть иная
И рушился волшебный круг:
Князь умирает! Злой недуг
Его сломил; не принимая
Шесть дней ни пищи, ни питья,
Лежит он немо, без сознанья.
Врачей напрасны все старанья —
Его спасти уже нельзя!
Спасти нельзя… Но отчего же
Он умирает? Боже, Боже!
Ужель разлуки краткий миг
Перенести не мог старик?!
Ведь дочь к нему бы воротилась,
Ведь все мгновенно-б объяснилось,
Лишь только-б увидал он их,
Счастливых, светлых, молодых!
Лишь понял бы, что друг без друга
Им невозможно было жить,
Как невозможно птицам юга
Не мчаться вдаль и гнезд не вить.
К нему, к нему! Еще есть время.
Он жив и, может быть, их ждет.
С души греха он снимет бремя,
Он все простит, он все поймет!…
И темным ужасом объята,
К отцу вернуться дочь спешит.
Отец поймет!.. Но — нет возврата!
Труп не поймет и не простит!
В нем нет отца. Отец с собою
Взял счастье дочери своей.
«О, сжалься, сжалься надо мною!»
Она взывает, головою
Приникнув к мертвецу; но ей
Мертвец ответствует молчаньем
Ее мольбою и стенаньем
Не тронут он; его покой
Не возмутит уж плач живой.
Он презирает все живое,
Ненужный шум не слышит он, —
В иную думу погружен,
Он что-то познает иное.
Все глубже… глубже, все мертвей
Молчит он, мудрый и бесстрастный,
Земному вздору непричастный
Один — в глухой ночи своей!

И та, чья воля так недавно
Неудержимо своенравно
Стремилась к счастью, на простор,
Чей детски чистый, светлый взор
Такой надеждой озарялся,
Кому навстречу улыбался
Весь Божий мир — о где-ж она,
Та беззаботная княжна?
Прислушайтесь: то не рыданья
Печали жгучей, — то стенанья
Навек разбитой жизни — в них
Ни слез, ни звуков нет живых!
Давно ли полон был веселья
Влюбленный взгляд тех чудных глаз?
Теперь, как в мраке подземелья
Заглохший светоч, он погас.
Погас — и красота увяла,
И не играет в жилах кровь,
И жизнь поблекла, и любовь
Для сердца напонятной стала!
На мужа юная жена
Глядит с враждебностью немою;
Отныне навсегда чужою
Ему останется она.
Для них уж нет уединенья!
Их трое: муж, жена… и он! —
Мертвец, не давший им прощенья,
Неумолим, непримирен
Стоит; лицо мрачнее ночи,
Застыл упрек в устах немых,
Стоит — и смотрит прямо в очи
И дышит холодом на них.
Они бегут того жилища,
Где им покоя больше нет;
Но мертвый с своего кладбища
Встает, несется им во след.
Они в шумящую столицу
На суету, в толпы людей,
Все дальше, дальше, заграницу,
К брегам неведомых морей
Бегут; но призрак грозный мчится
За ними всюду по пятам.
Ни отдохнуть, ни позабыться
Мертвец им не дает и там.
И у несчастной нет уж силы
Бороться с выходцем могилы:
Он овладел ее душой,
Ее умом, ее мечтой.
Он — мертвый — победил живого,
Того обидчика чужого,
Того лихого пришлеца,
Что дочь похитил у отца.
И только в краткий миг забвенья
Жена на мужа взглянет вновь;
Ей призрак шепчет: нет прощенья!
И меркнет взгляд, и стынет кровь.
Опять, опять воспоминанье:
Чу, — зимней вьюги слышен стон,
И лай ночной, и коней ржанье,
И вопль, и похоронный звон!

Но мчались дни, и у несчастной
Родился сын. На нем она,
Раздумья грустного полна,
Остановила взор бесстрастный.
Зачем родился ты на свет? —
Подумала — и вновь взглянула,
И мысль нежданная мелькнула,
Как неба дальнего привет.
Свет ночника уныл и ровен
Мерцал во тьме. Глубоким сном
Ребенок спал… «Он невиновен!
Он примирить меня с отцом!»
Пролепетала мать, и слезы
Потоком хлынули из глаз
И утешительные грезы
Слетели к ней в тот тихий час.
Предстал очам ее знакомый,
Когда-то милый край родной;
Свод неба светлоголубой,
Поля и мягкие подъемы
Лениво дремлющих холмов;
Необозримых нив раскаты,
Вдали туман и лес зубчатый,
И очерк смутных облаков.
С блаженной, радостной улыбкой
Она глядит: покой вокруг;
Лишь воздух видимый и зыбкий
Струится по полю; то вдруг
Обдаст лицо и грудь теплынью,
Запахнет кашкой и полынью,
И спелой рожью, то дохнет
Лесов прохладою далекой,
То с сенокоса принесет
Звук песни вольной и широкой.
Но с детства для нее милей
Тех песен крик коростелей,
И леса ровный шум и лепет,
Росистых трав и крыльев трепет,
Когда на полевой цветок
Садится слабый мотылек.
Да, все в том ласковом виденьи
Ей говорить о примиреньи,
Все манить и зовет домой.
Холодным небесам чужбины
Не исцелить ее кручины:
Душа стремится в край родной.
Там в старом, родовом селеньи,
Вблизи родных могил, она
За грех свой казнь нести должна,
Там может вымолить прощенье!
И на дитя она глядит
С надеждой робкой и тоскою,
Его любуется красою.
Ей верится, что дед простит!

Пустое, лживое мечтанье!
Семья вернулася домой
Под кров родимый; но душой
Все то же властвует страданье!
Ни сна, ни отдыха ей нет!
Ей опостыл иль Божий свет.
Проходят три тяжелых года,
Трикраты пышная природа
Весну встречает и цветет,
Потом зима опять приходит
И игры дикие заводить;
А мать несчастная все ждет,
Ждет, чтобы чудо совершилось,
Чтоб сердцу как-нибудь открылось,
Что ей мертвец вину простил,
Что внука дед благословил.

И создает она приметы:
Хотелося бы ей во всем,
Что совершается кругом,
Читать решенья и ответы:
Недуг ли тяжкий поразит
Кого-нибудь — и невозможно
Спасти ту жизнь — она тревожно
Молитву жаркую творит.
С боязнью страстной и тоскою
Повсюду кары ищет след
И мнит себя одну виною
Всех зол, и недугов, и бед.
Ей в жизни все едино стало.
По целым дням она, бывало,
Сидит недвижно, затая
В душе заветное желанье,
Сидит и смотрит внутрь себя
И слушает свое страданье.
Летят часы, проходят дни…
Не властны, мнится ей, они
Страданий тех исполнить меру.
Она сама теряет веру,
Ждет — и не ждет… Но наконец
Над нею сжалился отец!

В то лето за грехи народа
Постигла местность ту невзгода.
Был гневен Бог: Он запретил
Дождю и грому. Три недели
Безбрежно небеса синели
И землю солнца луч палил.
И вянул лист на ветке томной,
И оскудел живой лоток
Гремящих вод и луг поемный,
Томимый жаждою, поблек.
Под вечер пыльною дорогой
Бредя с работ, на мглу долин,
На нивы тощие с тревогой
Глядел унылый селянин.
Вернувшись к хате, озирался
С порога ветхого крыльца,
И зной заката отражался
На коже потного лица.
В избе жара; никто ни слова;
Ложится краткой ночи тень…
Петух поет в сенях — и снова
Встает сухой, палящий день.
И стар, и млад вздыхает, тужит;
Молебен в воскресенье служить
Приходский поп — и чуда ждет
Бедой испуганный народ.

И в изнемогшей от страданья
Больной душе в последний раз
Среди толпы, в молитвы час,
Проснулась жажда упованья.
Душа поверила опять
В возможность близкого прощенья
И робко, полная сомненья,
Склоняясь к сыну, шепчет мать:
«Молись, чтоб небо омрачилось,
Чтоб Бог на землю дождь пролил;
Молись, чтоб чудо совершилось, —
То будет знак, что дед простил!»
Хоть и не ясно понимает
Ребенок смысл ее речей;
Но молится он горячей,
К земле головку преклоняет,
И в общем горе и беде,
Лишь сердцем чуя их значенье,
Он деда просить о прощенье
И молить Бога о дожде;
Потом с заботливым вниманьем
Глядит на мать… Пора домой,
И оба, полны ожиданьем,
Идут из церкви за толпой.

Уж близок полдень. Вдоль селенья
В раздумьи бродит праздный люд;
Ни смеха не слыхать, ни пенья;
Томит, страшит всех Божий суд.
Неурожая призрак бледный
В глаза хозяевам глядит
И голод в окна хаты бедной
Клюкой зловещею стучит:
— Теперь, мол, некогда — зимою
Зайду в побывку по пути;
Готовьтесь, детушки мои,
На печке полежать со мною.
Уживчив я — как забреду,
Пожалуй, долго не уйду.
— Недобрый гость, ступай-ка мимо.
Небось, в усадьбы к господам
Стучать не вздумаешь! — Вестимо,
Мне, старику, не место там.
Издавна возлюбил я хаты
Убогих сел и деревень.
Меня не впустят в те палаты,
Где люди сыты каждый день. —
Так шепчет призрак и лукаво
Кивает на господский дом,
Что близь селенья величаво
Стоит, красуясь над холмом.
Но и в дому том горе злое
Живет и властвует давно.
Неотразимое, немое —
Ужасней голода оно!
Не слышно там ни игр, ни шума.
Хозяин, молча и угрюмо,
Скучая под окном сидит;
Ребенок в детской не шумит.
Из церкви он пришел с заботой,
И все молчит, и ждет чего-то;
А мать в безмолвный, темный сад
Ушла, чтоб быть в уединеньи
Чтоб сердца тайное волненье
Ничей не мог подметить взгляд.

И вот, окружена толпою
Недвижно дремлющих дерев,
Она заглохшею тропою
Идет… Как внятен стук шагов!
Как сердце бьется одиноко!
Как все враждебно и жестоко
Молчит. Хотелося бы ей
Природы видеть пробужденье,
Внимать свист ветра, шум ветвей
И грозной бури приближенье;
Но полдень нем: в его огне
Ни лист, ни ветвь не шелохнется;
Лишь мысль не спит, лишь сердце бьется
В невозмутимой тишине.

И вдруг… Но нет! — то призрак ложный,
То бред больной и невозможный!
Почудилося ей, что сад,
Внезапным трепетом объят,
От сна очнулся; что тревожный
Поднялся шум со всех сторон.
Все ближе к ней, все громче он
Катится быстрою волною —
Широк, могуч, неудержим —
И вот, весь сад охвачен им,
Как смелой, радостной мечтою.
И весело вдруг стало ей
В том шуме листьев и ветвей.
Ей внятен он, как речь живая;
С ним вместе мчится весть благая,
Прощенья весть!.. Но все кругом
При этой мысли дерзновенной,
Поражено волшебным сном,
Опять умолкнуло мгновенно —
И вновь уныния полна,
Поникнув робко головою,
В тиши заглохшею тропою
Идет и слушает она.
Засуха, зной… Во мгле туманной
Лик солнца красен, воздух спит;
Но, чу! — какой-то грохот странный
Издалека в тиши звучит.
Ужель гроза? — Не видно тучи,
Но снова ветерок летучий
Ясней в молчании немом
По саду пробежал; потом
В томительном недоуменьи
Опять все стихло на мгновенье;
Природа внемлет и молчит —
И снова гром в дали гремит.

Гремит! — Она остановилась,
В груди дыханье притаилось.
«О, повторись желанный звук!
Рассей последнее сомненье.
Отец! прости!» — И в отдаленьи
Гремит опять, — и все вокруг
На вещий глас тот отозвалось,
Все вновь мятежно взволновалось;
Весельем Божий мир объят.
Тревога, шум… Ликует сад,
Цветы, деревья — все ликует!
«Простит» — вещает с неба гром;
«Простит» — разносится кругом,
А сердце… сердце все тоскует,
Как будто не ему в ответ
Смягченный Бог гремит привет!

Прекрасна туча грозовая,
Полнеба грудью обнимая,
Идет — и небо тесно ей!
Она живет, растет и дышит
И крылья мощные колышет
И хмурить черный вал бровей.
То взглянет вдруг и заморгает,
Заговорить… то вновь смолкает
В раздумьи страстном — и грозна
Ее живая тишина.
Идет, надвинулась, сверкнула
Могучим взглядом; грянул гром —
И все смешалося кругом,
Все в тьме и буре потонуло.
Не потонуло лишь одно
Несчастной дочери моленье,
К отцу доносится оно
Сквозь шум, и грохот, и смятенье!
И жизнь страдальческую в дар
Приемлет Бог… Все позабыто,
Все прощено, все пережито…

Искуплен грех — и пал удар!
Перед страдалицей мгновенно
Разверзлась огненная твердь —
Улыбка… взгляд… и вопль блаженной
Небесной радости, и — смерть!
За миг пред тем она стояла
В борьбе с последнею мечтой…
Теперь, склонясь к земле сырой,
Она спокойная лежала.
Промчалась буря. Солнца лик,
Из края тучи уходящей,
Блеснул — и радостно звенящий
В саду раздался детский крик:
Ребенок ищет мать; тропою,
Где шла она, он пробежал
И вдруг под липою густою
Ее в траве он увидал.
И сердце детское забилось;
Он знает: чудо совершилось!
Он к ней головку наклонил
И к мертвой, как к живой, ласкаясь,
Шепнул ей тихо, улыбаясь:
«Вставай-же, мама, — дед простил!»

Сочинения графа А. Голенищева-Кутузова. Том второй. СПб.: Типография А. С. Суворина, стр. 129-162, 1894

Добавлено: 18-07-2018

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*