Детские годы Шекспира

I.
Домик в Стратфорде.

В один из жарких, июльских дней 1575 года, на улицах маленького городка Стратфорда, в самом сердце Англии, было заметно необычайное оживление. В Кенильворте давался ряд блестящих празднеств, устроенных с небывалою роскошью и великолепием хозяином замка, лордом Лейчестером, в честь королевы Елизаветы. Уже более недели продолжались эти празднества, возбуждая всеобщее любопытство. Жители Стратфорда и соседних местечек толпами стекались в летнюю резиденцию любимца королевы, чтобы взглянуть на редкие зрелища, которые, быть может, им предстояло увидеть лишь раз в жизни…

Но среди этой всеобщей суматохи, царившей на улицах и в домах, в небольшом двухэтажном домике, с оштукатуренными стенами, в улице Генлей-Стрит, было как-то особенно печально и тихо. В опрятно убранной комнате, за конторкой, сидел мужчина средних лет и сводил счеты. Как и всегда, он был угрюм и озабочен и весь ушел в свою работу; но сегодня, более чем когда-нибудь, взгляд его был особенно суров и мрачен. Звали его — Джон Шекспир. Он занимался продажей шерсти и считался одним из наиболее зажиточных людей в Стратфорде.

В нескольких шагах от него, у раскрытого окна, сидела жена его, Мери, молодая еще женщина, и работала, бросая по временам, украдкой от мужа, взгляд на улицу, чтобы раскланяться с знакомыми.

Тихо скрипнула дверь, и в комнату вошел мальчик лет одиннадцати, с выразительным лицом, живыми, темно-серыми глазами и волнистыми белокурыми волосами. Он робко остановился у двери, еще более робко взглянул на сидевшего за конторкой отца и, пройдя на цыпочках к матери, сел рядом с нею. Скрип двери и шум шагов, как ни были они осторожны, на минуту оторвали Джона от работы. Он поднял голову и, увидав сына, сурово спросил:

— Ну, что скажешь? Зачем пожаловал?

— Там, наверху, сестры так шумят, что мешают мне читать, — отвечал мальчик. — Хочешь следить за мыслью, а она убегает…

— Был бы немного умнее, так не убежала бы! — воскликнул отец и, довольный своей остротой, громко рассмеялся. — А в самом деле, Вильям, не мешало бы тебе хоть немного поумнеть… набраться, что ли, чужого ума, когда так мало своего…

Разговор оборвался. Вильям развернул бывшую у него в руках книгу и погрузился в чтение. Тишина, царившая в комнате, представляла странный контраст с уличным шумом, врывавшимся в окно и, видимо, беспокоившим мальчика. Он часто отрывался от книги, поднимал голову и точно прислушивался к чему-то… С какою силой тянуло его на улицу, к тем людям, которые спешили в Кенильворт! Как страстно, хоть одним глазком, желал он посмотреть на те чудеса, о которых так много рассказывали ему школьные товарищи, уже успевшие побывать там!.. Он часто бросал на мать умоляющие взгляды, как бы прося ее о чем-то; но всякий раз та отрицательно качала головой и что-то тихо ему шептала… Чуткий слух мальчика различал в этом шепоте целую фразу. — «Не бойся, успеешь»… — казалось, говорил он, и Вильям, тяжело вздыхая, терпеливо ждал.

Громкая песня раздалась за окном, нисколько секунд дрожала в чистом воздухе и замолкла. Мальчик вспыхнул и бросил быстрый взгляд на мать. Та уронила нитки и низко нагнулась, чтобы поднять их. Ей было жаль сына и не хотелось встречаться с его взглядом.

— Кто это так орет? — поднимая голову, сердито спросил Джон.

— Кто же, как не Натаве! — отвечала молодая женщина. — Веселее его никого нет в городе.

— Глуп, оттого и весел… — проворчал муж.

Послышался легкий стук в дверь.

— Войдите! — воскликнул Джон.

В комнату быстро вошел Том Натаве, молодой человек, с открытым, веселым лицом и смеющимися голубыми глазами. Он приветливо поздоровался со всеми и, обращаясь к хозяину, спросил:

— Не помешал ли я вам?

— Нет, ничего… Садитесь пожалуйста, — отвечал тот голосом, в котором ясно слышалась досада. — А я думал, что вас уже нет в городе… Ведь вы, кажется, хотели ехать в Кенильворт? Что же, раздумали?

— Совсем нет! — весело воскликнул Том. — Остановка, как всегда, за сестрой… Я-то готов совсем, а у нее там что-то не ладится с платьем. Знаете, ведь, какая она у меня капризная. Ну, а что же вы? Решили ехать в Кенильворт?

Хозяин ничего не ответил.

— Ах, простите, я и забыл, что у вас все дела!.. — с чуть заметной насмешкой воскликнул молодой человек.

— Да, у меня все дела! — сурово отвечал тот. — У меня нет ни минуты свободной! Завтра мне надо ехать дней на пять в одно место… Где уж тут о развлечениях думать! Не понимаю, что за охота тащиться туда и вам!

— Вы уезжаете завтра? — не отвечая на вопрос, быстро, с заметным оживлением спросил Натаве.

— Ну, да…

— О, позвольте тогда взять нам с собою Вильяма! Даю вам честное слово, что и я, и сестра будем беречь его пуще глаза.

Отец строго взглянул на сына.

— А, так вот в чем дело!.. — воскликнул он. — Вот почему у нас ничего не ладится, вот почему нейдет на ум ученье!

— Но, ведь, он теперь совершенно свободен! По случаю приезда королевы, их распустили на две недели и не задали никаких уроков. Отпустите его, пожалуйста, прошу вас! Мальчик все сидит дома, а там он развлечется, — просительным тоном сказал гость.

Вильям посмотрел умоляющим взглядом на мать; но та только пожала плечами и молча кивнула головой на отца.

— Батюшка! — начал, было, Вильям, весь вспыхнув; но отец быстро перебил его:

— Нет, Вильям, лучше не проси! Все равно, не пущу!

— Напрасно, — заметил Том, — других таких праздников во всю жизнь не дождешься.

— Можно войти? — послышался за дверью чей-то звонкий голос.

Но, прежде чем кто-нибудь успел ответить, дверь распахнулась, и в комнату вошла красивая молодая девушка, лет семнадцати.

— Женни, уговори хоть ты нашего сурового друга, — обратился к ней Том, — а я отступаюсь…

— Что, что такое?! — быстро здороваясь со всеми, воскликнула та.

— Меня не пускают… — шепнул ей Вильям, когда она приблизилась к нему.

— Тебя не пускают? — переспросила она и, обращаясь к Джону, быстро, негодующим тоном, заговорила:

— Вы — варвар! вы — чудовище! вы… я не знаю, кто вы!..

Она никогда его не боялась и всегда смело обращалась с ним.

— Милый, дорогой, голубчик!.. — меняя тон и ласкаясь к Джону, продолжала она, — отпустите, отпустите его!..

— Полно, полно, Женни, оставьте! Вы уже не девочка… — хмуря свои брови, отвечал тот. — У мальчика и без того одни пустяки на уме, — продолжал он, бросая сердитый взгляд на сына: — он только и знает, что читает стихи да сказки… Вместо того чтобы заниматься делом, он готов всю ночь просидеть за книгой.

Пока отец говорил, мальчик сидел, грустно поникнув головой, и его лицо то бледнело, то вспыхивало нежным румянцем. Что же дурного в том, что он любит стихи? Ведь, он хорошо учится, он всегда первый в классе, и все учителя им довольны. Правда, он не сидит за уроками с утра до ночи, но только потому, что у него хорошая память. Правда, иногда он пропускал уроки: заглядится на синее небо, на свежую зелень, на красивую реку, на даль, чудную, яркую, всю пронизанную солнечными лучами, и забудет совсем про школу и уроки.

Другие мысли, другие желания охватят все существо мальчика, и потянут куда-то далеко, далеко…

Но отцу, ведь, известно, что он учится лучше всех и всегда знает свои уроки…

Вильям бросил быстрый взгляд на отца, но ничего не сказал и только ниже опустил голову.

Отец как будто смутился, — жестокие черты лица его смягчились; он подошел к сыну и несколько раз провел своей грубой рукой по его мягким, как шелк, кудрям.

— Нет, нет, дитя мое, я не прав перед тобою… я виноват… Я знаю, что ты никогда не будешь поэтом; ты не захочешь огорчить ни мать, ни меня… Вырастешь, станешь большим и займешься серьезным делом. А поэзия… поэзия вздор, мой милый!..

Лицо мальчика оживилось; луч надежды загорелся в глазах его.

— Милый батюшка, — с дрожью в голосе, сказал он, — отпустите меня, пожалуйста… Мне так хочется побывать в Кенильворте…

Женни тихо подкралась сзади к Шекспиру, обняла его и, заглядывая в его лицо, заговорила:

— Отпустите его с нами… Все его товарищи будут в Кенильворте… Кстати, знаете вы, — какой чудный сон приснился недавно Вильяму?

— Нет, не знаю и ничего не слыхал о нем…

— Он видел себя во сне, — заметно оживляясь, продолжала молодая девушка, — уже женатым человеком, купившим тот прелестный домик, который стоит на горе, у церкви. Он поселился в нем с женою, и скоро переехали к нему и вы. По какому-то случаю вам возвратили ваше дворянство, и Вильям приказал вырезать на дверях и воротах ваш герб: на красном поле копье с серебряным острием. Слухи о великолепии вашего дома дошли до самой королевы, и она приехала в Стратфорд с единственною целью повидаться с вами и взглянуть на ваш дом. Королева прогостила у вас три дня и, уезжая, выразила лично вам благодарность за удовольствие, которое она получила.

— Вот так сон! — воскликнул, видимо, довольный Джон. — Это хороший сон: он предвещает тебе славную будущность, дитя мое, — обращаясь к сыну, заключил он. Затем он подошел к нему, снова погладил его по голове и проговорил: — Так и быть уж, иди в Кенильворт.

Том и Женни быстро переглянулись, не будучи в силах скрыть свою радость; Мери с благодарностью взглянула на мужа; а Вильяму казалось, что он слышит и видит все это во сне.

— Ты, ведь, сегодня целый день сидишь за грамматикой, не правда ли? Ну-ка, покажи, сколько ты выучил? — спросил Джон.

Вильям в смущении протянул отцу книгу.

— Как, опят стихи?! — воскликнул он гневно. — Я думал, что он занят делом, а он опять сидит за своими стихами… Это просто невозможно! Марш наверх, в свою комнату, и не смей выходить из нее, пока я не выпущу тебя!

Вильям, понурив голову, грустно поплелся к себе; отец последовал за ним и скоро наверху щелкнул замок. Бедного мальчика заперли на ключ.

 

II.
Путешествие.

На другой день, рано утром, Шекспир уехал из Стратфорда. Немного позднее к его жене прибежала Женни и сообщила ей, что она упросила своих спутников остаться до обеда, и что все согласились.

— Может быть, мистер Шекспир простит Вильяма и отпустит его с нами, — сказала она.

— Он уехал рано утром, — тяжело вздыхая, отвечала мистрис Шекспир, полная ужасной тревоги за сына, — и я очень боюсь за Вильяма. Он такой нервный, чувствительный, — на него все так сильно действует. Бедный мой мальчик, если бы вы видели, что с ним делается!

Вильям был в страшном отчаянии. Он сидел в своей комнате, у раскрытого окна, и горько плакал. Бедная мать часто поднималась наверх; при виде слез сына, ее сердце разрывалось от жалости и ей самой хотелось плакать. Она ничем не могла помочь его горю и не знала, что делать. Приход Женни и Тома обрадовал ее.

Они оба стали настаивать, чтобы Вильяма выпустили на свободу и позволили идти в Кенильворт.

Мистрис Шекспир была в большом затруднении: с одной стороны, ей было жаль сына, но в то же время она боялась идти против мужа.

— Вы только не рассказывайте об этом вашему мужу!.. Мы вернемся раньше его, и никто ничего не узнает, — сказала Женни.

— А если кто-нибудь расскажет ему об этом?

— Не проговоритесь только вы сами, когда он приедет, а я уж берусь все уладить!.. — вмешался Том.

Он сказал, что, по возвращении из Кенильворта, сходит к мистеру Пинчу и обо всем с ним условится, чтобы тот знал, что сказать Джону Шекспиру.

— Ваш муж так любит и уважает мистера Пинча, что, когда узнает от него об этой истории, — все обойдется прекрасно, могу вас уверить… — заключил он, видя, что Мери уже готова уступить.

— Ну, хорошо, пойдемте!.. — сказала она.

Все отправились наверх.

Вильям все также сидел у окна. Перед ним, на столе, лежала развернутая книга. Это был томик стихотворений Гасконя, одного из любимых писателей мальчика. При шуме отворяющейся двери, он поднял голову и взглянул на вошедших. Его лицо было бледно, а глаза сильно заплаканы.

— Посмотрите, что сделал батюшка с моей книгой, — сказал он, кивая головой на лежавшую перед пим книгу. — Это мой милый Гасконь!..

Он бережно начал расправлять измятые листы.

— Я знаю, что я виноват, — продолжал он, — и что меня следовало наказать; но чем же виновата книга? Зачем швырять ее на пол? И за что? За то, что это стихи! A посмотрел бы он, как в Греции уважали поэзию, и как народ поклонялся поэтам!..

— Полно, полно, милый, успокойся!.. — сказала Женни, подходя к нему. — Мы пришли к тебе, чтобы взять с собою в Кенильворт.

Она нагнулась к нему и шепнула:

— Твоя мама отпускает тебя.

Вильям с недоверием взглянул на молодую девушку.

— Ступай себе, милый, ступай!.. — сказала Мери, ласково обнимая сына и целуя его в голову.

Невозможно передать радость мальчика. Он бросился к матери на шею и чуть не задушил ее своими поцелуями,

— Довольно, довольно!.. перестань!.. — улыбаясь, говорила она. — Вам уже пора идти… Пусти же меня, — я должна еще уложить вам провизию.

— К чему нам провизия?! — воскликнул Вильям.

Ему хотелось теперь только одного: уйти как можно скорее…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С каждым шагом вперед природа оживлялась все более и более, и окрестности становились все живописнее. Влажные глаза Вильяма устремлялись то вправо, то влево; он восторгался всем, что видел, и его восклицания поминутно оглашали воздух. Ему так хорошо было идти то лесом, то открытым полем с туманной далью, то по берегу реки; то по узкой тропинке выходить на прогалину, со всех сторон окруженную высокими деревьями, то внезапно забираться в такую чащу, что насилу оттуда выберешься. Кругом все кусты да деревья, и за ними почти не видно неба. Только кое-где, сквозь просветы ветвей, мелькнет клочок небесной лазури. Тишина такая, что слышно, как где-то тихо журчит ручей, как шелестят листья, потревоженные легким ветерком.

— Боже мой, как все это хорошо!.. — восклицал Вильям, любуясь то старым полуразрушенным замком, возвышавшимся над лесом, то отдаленной мельницей, казавшейся издали каким-то страшным чудовищем, то красивым изгибом реки, отражавшей в своей зеркальной глади и голубое небо, и цветы, и деревья, и притаившегося в кустах рыболова. Его восхищало и пение птиц, и стадо коров, лениво идущих на водопой, и глухой шум, доносившийся с мельницы. И ему еще не верилось, что они уже прошли несколько миль и так близки к цели своего путешествия.

В ближайшем к Кенильворту местечке все дома были переполнены посетителями, даже сараи, чердаки и конюшни. Наплыв приезжих был так велик, что городок не мог вместить всех, и часть принуждена была проводить ночь под открытым небом, где-нибудь на опушке леса. Эта участь предстояла и Вильяму с его спутниками, если бы на их счастье у них не оказалось знакомого лесника, приютившего их в своей сторожке.

На другой день, когда Вильям проснулся, все еще спали. В маленьком домике сторожа с высокой остроконечной соломенной кровлей было душно, несмотря на то, что решетчатое окошечко оставалось открытым всю ночь. Мальчик поспешил выйти на воздух. Утренний ветерок коснулся его лица и своей нежной лаской скоро освежил его. Кругом было тихо, и пыль, стоявшая в воздухе, застилала все кругом серым туманом.

Накануне, ложась спать, Вильям слышал, как кто-то близко около него говорил, что на сегодня назначена большая охота, катанье на лодках и ночной праздник в лесу. И теперь он поминутно оглядывался по сторонам, в надежде увидеть какого-нибудь всадника, или амазонку. Но было еще очень рано и никто не показывался вдали.

За завтраком он узнал, что все, назначенный на сегодня, зрелища отменены лордом Лейчестером по случаю страшной жары. Королева покажется только вечером, когда прохладные сумерки сменят жаркий день.

Вильям пришел в отчаяние: он думал, что, пожалуй, ему ничего не удастся увидеть. Что бы несколько вывести мальчика из охватившего его уныния, Женни предложила после завтрака всем пойти посмотреть окрестности замка.

Это предложение было принято с радостью. По плану, составленному Женни, общество хотело сначала пройти к гроту, потом к обрыву и, наконец, подняться к каким-то утесам. Но у грота оказалась такая толпа, что они решили идти далее, так как ждать было бесполезно. Не лучше было и по дороге, которая вела к обрыву: здесь была такая же давка, и о том, чтобы идти вперед, — нечего было и думать. Женни предложила прямо свернуть к утесам; но тут оказалось еще того хуже. Народ стоял сплошной стеной, — задние напирали на передних, и в этой толкотне и давке легко было потерять друг друга из вида. С каждой минутой толпа увеличивалась, давка становилась невозможной, трудно было дышать. Женни все время держала Вильяма за руку, боясь, как бы он не отстал от нее; но на одном повороте ее так крепко сжали, что она вскрикнула от боли и рука, державшая мальчика, разжалась.

Это было одно мгновение; но когда молодая девушка пришла в себя и оглянулась по сторонам, Вильяма уже не было. Совершенно незнакомые лица окружали ее, и только бросив взгляд назад, она с облегчением вздохнула. В двух шагах от себя она заметила Тома; но Вильяма все-таки не было. Женни не на шутку перепугалась.

— Вильям!.. Где Вильям?! — дико вскрикнула она, обращаясь к Тому. Но тот, хотя и видел, что она кричит ему что-то, — за шумом ничего не мог расслышать. Наконец, собравшись с силами, она храбро бросилась вперед и через секунду упала прямо на руки брата.

— Женни, что с тобою?! — воскликнул он, с тревогой всматриваясь в ее бледное лицо. — Тебе нездоровится?

— Нет… ничего… — быстро проговорила она, — Где Вильям? Ты не видал его?

Том быстро оглянулся и, не видя мальчика, побледнел и растерялся.

— Боже мой, как же это так? — прошептал он, тревожно, с испугом озираясь кругом и разыскивая его повсюду глазами. — Ведь, его, пожалуй, задавят… он такой маленький!..

Они долго искали его вместе, расспрашивали о нем почти на каждом шагу; но все было напрасно.

Мальчик исчез…

 

III.
Встреча с поэтом.

Вильям исчез не случайно. Ему было невыносимо жарко, душно и просто страшно в этой громадной толпе. Его так давили и толкали со всех сторон, что он задыхался… «Уйти, убежать», — мелькало в его уме. Но о бегстве нечего было и думать. Женни крепко держала его за руку, а толпа была так велика, что пробиться через нее казалось невозможным. Когда же рука молодой девушки, сжимавшая его руку, случайно разжалась, и он вдруг неожиданно почувствовал себя на свободе, он так обрадовался, что, не думая о последствиях, бросился вон из толпы.

Еще минута, и он, наверно, потерял бы сознание. Кроме того, ему так надоели заботы и ухаживания, которыми он был окружен все это время, что ему страстно захотелось, хоть на некоторое время, уйти от всех и остаться совсем одному. Он знал, что его ни за что не отпустят, если бы он вздумал о том попросить, и потому решил уйти, не сказавшись. Он хорошо помнил дорогу к сторожке лесника и решил, что вернется к своим только вечером, а пока погуляет один, совсем один.

Эта мысль приводила Вильяма в восторг. Направо от него длинной линией тянулся лес; налево шли поля и горы. Над вершинами деревьев гордо возносился к небу блестящий шпиц. То был замок Лейчестера. Он стоял среди старинного парка, со столетними кедрами, буками и другими деревьями. В этом парке водились и лани, и волки. Пригорки, ручьи и овраги каждую минуту меняли прелестную картину. Парк тянулся на несколько верст и кончался лесом.

К этому лесу и направился Вильям.

Нарядные экипажи то и дело обгоняли его. Между просветами деревьев мелькали оживленные группы. Но чем далее подвигался он, тем реже попадались прохожие. Скоро они совсем пропали. Теперь Вильям был совершенно один, и шел все дальше и дальше, ни о чем не думая, довольный тем, что он один, что за ним никто не наблюдает, и он может делать, что ему угодно. Он наслаждался своим одиночеством и своей свободой, — он был счастлив в эти минуты, как никогда. Птицы порхали по деревьям; в зеленой траве весело стрекотали насекомые, летали бабочки, кружились стрекозы.

Вильям очень любил природу и с детства проявлял большие наклонности к естествознанию. И теперь, в лесу, найдя муравейник, он прилег на траву и стал следить за работой муравьев.

Вдруг ему послышался чей-то голос.

Он вскочил на ноги и стал прислушиваться. Кто-то декламировал стихи.

Он осторожно двинулся вперед, и, пройдя шагов двадцать, остановился, слегка раздвинул кусты и чуть не вскрикнул от изумления. На небольшой поляне, на траве, стоял человек высокого роста, сильный, хорошо сложенный, суровый на взгляд, но прекрасный, как статуя. Одет он был в темный шелковый камзол, такого же цвета короткие панталоны и темно-вишневый плащ, обшитый каймой из золотого суташа. Башмаки из красной кожи, с розетками из лент и высокими каблуками, украшали его ноги. В двух шагах от него стоял мальчик лет десяти, худой, бледный, босой, весь в лохмотьях. Он дрожал всем телом и пугливо озирался по сторонам, как заяц, попавший в западню, как птичка в клетке.

— Громче, громче, я ничего не слышу!.. — говорил мужчина, сердито размахивая палицей. — Ну, повтори еще раз эту фразу!..

Мальчик силился произнести какое-то слово; но волнение его было так велико и так дрожали бледные губы, что вместо голоса из его груди вырывался какой-то беззвучный шепот.

— Опять не можешь!.. Это просто наказание!.. Ну, что теперь я буду делать? — воскликнул мужчина, хватая себя руками за голову.

Он вдруг сделал несколько шагов по направленно к Вильяму и остановился, глубоко задумавшись.

Вильям немного подался вперед, но так неосторожно, что задел за сухую ветку. Послышался легкий треск, заставивший мужчину быстро обернуться.

— Ты здесь зачем? Что тебе нужно? — крикнул он, подходя ближе к Вильяму.

Тот молча продолжал смотреть на него.

— Ну, говори же, кто ты такой?

— А вы кто такой? — отвечал вопросом мальчик.

— Кто я? Я поэт и воин Гасконь, — честь имею представиться! — отвечал тот, отвешивая Вильяму низкий поклон. — А, впрочем, где тебе знать меня!.. — добавил он потом.

— Вы — Гасконь?! Знаменитый поэт Гасконь?! — воскликнул с восторгом Вильям.

— A разве ты слыхал когда-нибудь про него?

— О, еще бы! — восторженно продолжал Вильям. — Если бы вы знали, как часто меня наказывали из-за ваших стихов! Батюшка терпеть не может поэзии… А я, напротив, так ее люблю!..

И он с жаром начал декламировать одно из стихотворений стоявшего перед ним поэта.

— У него звучный голос… — подумал Гасконь. — Послушай, мальчик, крикни что-нибудь, — сказал он ему.

Вильям крикнул: его громкий, певучий голос далеко-далеко разнесся по лесу. Гасконь захлопал в ладоши.

— Браво, браво!.. Ничего лучшего мне и не надо! — воскликнул он. Потом, быстро обернувшись к мальчику, одиноко и сиротливо стоявшему у дерева, он сказал: — Ну, теперь ты мне более не нужен, — можешь идти домой!.. Напейся горячего чая, закутайся с головой в одеяло, хорошенько выспись и завтра будешь совершенно здоров. Ступай!

Мальчик мгновенно скрылся.

— Представь себе, этот лентяй объелся вишень, — обратился Гасконь к Вильяму. — И когда же? За несколько часов до представления!.. Хорошо еще, что явился ты, а то я просто не знал, что делать. У тебя сильный и звучный голос, a мне только это и надо!..

Вильям молча слушал, стараясь понять, в чем дело.

— Я сейчас объясню тебе все, голубчик! — продолжал, между тем, поэт, заметив удивленный взгляд мальчика. — Лейчестер просил меня написать похвальную оду в честь королевы и продекламировать ее в лесу. Сегодня, как ты, вероятно, знаешь, здесь будет королева. Ода готова, готова также и сцена, и только эхо не хватает… А в нем-то и заключается вся суть!..

— Как это, — нет эхо? — переспросил Вильям, ничего не понявший из его объяснений.

— Да ведь я же сказал тебе, что он болен; у него совершенно пропал голос. Какое же это эхо? — заключил он с досадой.

Он помолчал немного и затем, с новым оживлением, продолжал:

— Я был близок к отчаянию!.. Я бился с ним целое утро, насилу втолковал ему, что он должен делать, и вдруг узнаю, что он объелся вишень и охрип. Но судьба на этот раз была ко мне милостива: я нашел тебя!.. Понимаешь ли ты, — эхо нашлось!.. Это эхо — ты!..

— Я?! — с испугом воскликнул Вильям. — Да я никогда им не был, что вы?!

— Пустяки, голубчик!.. Ты прекрасно проведешь свою роль.

— Я никогда не играл, а тут сразу при королеве… Я боюсь!..

— Чего же бояться? У тебя есть решительно все, что требуется: звучный голос, отчетливое, ясное произношение… А ты смеешь еще отказываться! Послушай, мой друг, я вижу, что ты умный мальчик, — не даром ты так любишь поэзию… Твоя нерешительность совсем неуместна, — продолжал он серьезно, — бояться решительно нечего. Я запрячу тебя в самую чащу, так что никто тебя не увидит. Разве эхо когда-нибудь видно? Его только можно слышать. Суть моей оды вот в чем: я призываю Юпитера и умоляю его объяснить мне причину всех здешних торжеств и празднеств. Юпитер молчит. Я повторяю вопрос, но опять нет ответа. Тогда я обращаюсь за разъяснением к эхо, и оно дает мне ответ. Не правда ли, как это оригинально? Тебе лишь придется повторять то слово, которым я буду кончать каждый куплет. Понимаешь теперь?

Лицо мальчика озарилось радостной улыбкой.

— Да, да!.. Давайте же мне стихи, — я их выучу!.. — перебил он поэта.

Тот поспешно достал стихи и подал их Вильяму.

— Только смотри, не потеряй… У меня всего один экземпляр, и если ты потеряешь этот листок, — не с чего будет потом переписать.

— Не беспокойтесь, не потеряю.

Вильям уселся на траве, положил стихи к себе на колени и начал учить. Прошло несколько минут. Он вскочил и, возвращая листок поэту, весело воскликнул:

— Готово!..

Изумленный Гасконь недоверчиво покачал головой и попросил его прочитать ему всю оду. Тот исполнил его просьбу и прочитал без ошибки все стихотворение.

— Да ты просто гений! — воскликнул поэт. — Выучить так скоро и ни разу не сбиться!..

После этого они принялись репетировать. Вильям произносил свои слова так отчетливо, громко и ясно, что поэт был в восторге.

— Удивительно, бесподобно, безукоризненно! — восклицал он поминутно. Ему никогда еще не приходилось встречать такого удивительного ребенка.

Они прорепетировали всю пьесу несколько раз.

— Теперь будем отдыхать! — сказал, наконец, Гасконь. — Я думаю, что ты сильно устал и хочешь есть.

Вильям признался, что, действительно, немного устал и очень проголодался. Тогда Гасконь повел его в шалаш, расположенный несколько в стороне. На столе стоял завтрак: холодное мясо, зелень, фрукты, пирожки и вино. Вильяму захотелось холодной говядины и паштета из дичи; но поэт удержал его за руку, говоря:

— Поголодаем уж, так и быть, до вечера и только слегка закусим, чтобы несколько подкрепить наши силы. Сытные блюда очень вредны для голоса, а нам следует приберечь его для вечера, не так ли? Скушай вот эту птичку, — он положил ему на тарелку крылышко какой-то птицы очень скромных размеров, — возьми себе немного винограда и персиков и выпей вина. Этого будет вполне достаточно.

Он налил себе и Вильяму по маленькому бокалу вина и, поднимая свой вверх, сказал:

— Пью за твое здоровье, голубчик!..

— А я за успех вашей оды! — сказал Вильям.

Они чокнулись и выпили. Несколько мгновений поэт с ласковой улыбкой смотрел на Вильяма.

— Ты славный мальчик, — сказал он, наконец. — Однако, я так бессовестно завладел тобой, что даже забыл спросить, не беспокоишь ли ты своим долгим отсутствием отца или мать? С кем ты пришел сюда?

Вильям сказал.

— Так, вероятно, эти знакомые теперь разыскивают тебя?

— Не беспокойтесь!.. — воскликнул Вильям. — Вечером я вернусь домой и все расскажу им. Если бы вы знали, как я счастлив, что встретился с вами!..

Завтрак был кончен, и Гасконь предложил немного пройтись по лесу. Вильям с радостью принял это предложение.

 

IV.
Эхо.

Когда они вернулись к шалашу, длинные тени ползли по роще, вставали между деревьями, тонким флером окутывали обширную прогалину. Солнце, в виде огромного огненного шара, спускалось к горизонту и готово было исчезнуть за холмами, возвышающимися на западе.

У шалаша уже толпился народ. Тут были и мужчины, и женщины, и дети. Одни несли в руках большие узлы с костюмами, другие фонари и факелы, третьи корзины с шкаликами, стаканчиками и плошками. Все суетились, кричали, бранились; но больше всех кричал и суетился какой-то толстяк, отдавая направо и налево приказания.

— Что это за люди? — спросил Вильям.

Гасконь отвечал, что весь этот народ участвует в вечернем представлении и что все они собрались сюда одеваться. Мальчику очень хотелось остаться и посмотреть на костюм и маски; но поэт увлек его за собою, сказав, что пора отправляться и им, иначе они опоздают.

Они направились к лесу, пересекли овраг и по узкой, прихотливо извивавшейся между деревьями, тропинке вышли на большую поляну, где была устроена сцена. Там и сям, сквозь просветы ветвей, мелькали белые статуи. К ним-то и должен был обращаться с вопросами поэт. Среди окружающей их зелени, в полумраке летних сумерек, они были очень красивы. Вильям, никогда не видавший ничего подобного, не мог отвести от них очарованных глаз. Гасконь объяснить ему, что королева приедет сюда, на поляну, что сам он будет стоять около одной из этих статуй, а Вильяма спрячет за деревьями.

Народ прибывал со всех сторон, и толпа все росла и росла. На всех лицах выражалось нетерпение, и поминутно взгляды всех обращались в ту сторону, откуда должна была прибыть королева.

Вильяму казалось, что он попал в какое-то волшебное царство. Эти высокие, зеленые деревья, этот свет и блеск кругом, бесконечные нити разноцветных огней, цветы и гирлянды, блестящие рыцари в шлемах и латах, красивые феи и нимфы в своих причудливых костюмах, трепетные отблески факелов на мраморе статуй, а дальше таинственный лес с его торжественной тишиной и мраком… Все это было похоже на сказку.

Звуки рогов донеслись откуда-то издалека. То были охотники. Толпа встрепенулась, зашумела, заволновалась. Между деревьями мелькнул олень, и почти в ту же минуту, следом за ним, пронеслись амазонка и всадник на бешеных вороных конях.

— Королева!.. Королева!.. — пробежало в толпе.

Это, действительно, была королева Елизавета. Вслед за ними, тем же бешеным галопом, в роскошных костюмах, промчалась пышная толпа придворных кавалеров и дам. Лес наполнился звуками. Тут и там, в разных концах, звучали рога, слышались крики людей, мелькало красное пламя факела, раздавался озлобленный лай псов и трещал валежник под копытами бешено скакавших лошадей. Сквозь деревья мелькал преследуемый олень; подобно молнии, проносился он между деревьями и исчезал в чаще с тем, чтобы появиться с той стороны, откуда его никто не ожидал.

Еще несколько минут, — и раздавшиеся выстрелы показали, что олень убит. Ловчий Лейчестера, знавший прекрасно местность, так расставил охотников, трубачей и собак, что, когда был подан сигнал и охотники затрубили в рога, собаки залаяли, а трубачи затрубили в трубы, — все эти звуки слились в такой могучий аккорд, пробудили такое громкое эхо, что все были поражены.

Поэт и Вильям уже давно стояли на своих местах. Для эхо было устроено возвышение; отсюда мальчик был совсем незаметен для публики. Перед тем, как оставить его одного, Гасконь еще раз подробно объяснил своему помощнику все.

— Будь же умницей, голубчик, и ничего не перепутай, а главное, не забудь, когда тебе начинать. Пожалуйста, стой на месте и никуда не уходи, так как королева может явиться каждую минуту, — сказал он ему, уходя.

— Хорошо… Хорошо… Я никуда не уйду… — успокоил его Вильям.

Шепот восторга и удивления пробежал по рядам зрителей, когда поэт, успевший переодеться, в красивой, задумчивой позе, стал на свое место, резко выделяясь среди всех своим костюмом, фигурой и ростом.

Стоя на возвышении и напрягая зрение, чтобы хоть что-нибудь увидеть, Вильям заметил, как между деревьями мелькнул олень, и кто-то пронесся за ним на коне.

— Должно быть, сейчас будут, — пронеслось в голове мальчика, и сердце его забилось сильнее.

Гасконь что-то приказывал одному из рыцарей, как вдруг послышалось это громкое чудное эхо. Почти в ту же минуту он почувствовал, как кто-то тронул его за локоть. Он поспешно обернулся.

— Вильям!? — воскликнул он.

Мальчик стоял весь бледный; губы его дрожали; глаза выражали отчаяние.

— Что такое? Что случилось, милый? На тебе лица нет!.. — с испугом сказал поэт.

— Мы пропали!.. Вы слышали это эхо? Где ж нам тягаться с таким? — с отчаянием прошептал Вильям, задыхаясь почти на каждом слове.

— Только-то?! Боже мой, как ты меня напугал!.. — воскликнул Гасконь. — Я просто не знал, что подумать. Успокойся, пожалуйста!.. Это эхо, хотя и громко, но бессмысленно, а наше будет, если и тише, то гораздо поэтичнее и полно глубокого смысла. Ступай, ступай!.. Я слышу топот коней: они возвращаются!.. Смотри-же, не бойся!.. будь смелее!.. — крикнул он Вильяму.

Но тот уже со всех ног несся к своему месту. Не успел он добежать, как громкий приветственный крик пронесся по всему лесу.

Королева приехала…

 

V.
Королева Елизавета.

На королеве была темно-синяя бархатная амазонка, обшитая жемчугом, и шляпа с белым пером и жемчужным аграфом; в пышных белокурых волосах сверкал бриллиантовый полумесяц. В одной руке она держала хлыст с ручкой, украшенной рубинами, а другою управляла уздечкой, ловко сдерживая горячего вороного коня. На коне была богатая сбруя. Седло и чепрак сверкали драгоценными камнями. Рядом с королевой ехал красивый мужчина в расшитом золотом камзоле, в шляпе и охотничьих сапогах. Это был лорд Лейчестер, любимец королевы Елизаветы.

Блестящая свита окружала их. На дамах были роскошные амазонки; на мужчинах дорогие камзолы. Золото, серебро и бриллианты так и сверкали, переливаясь всеми цветами, придавая еще более блеска и без того великолепной картине.

Королева со своим спутником проехали немного вперед и заняли приготовленные для них места, Вокруг них в живописном беспорядке расположилась свита. С коней никто не слезал.

Лейчестер подал знак, и представление началось. Когда очередь дошла до поэта, он с необыкновенным воодушевлением и силой прочел свои стихи; эхо прекрасно ему вторило. Ода имела громадный успех и произвела сильное впечатление. Поэта осыпали похвалами и громкими криками одобрения. Кончая последний куплет, Гасконь приблизился к королеве, преклонил колено и разбил в ее честь свою палицу. Это вызвало всеобщий восторг. Но, к несчастью, один из осколков палицы попал в голову Альманзора — так звали коня королевы — и тот, испугавшись, поднялся на дыбы. Слова замерли на губах поэта. Вне себя от гнева, Лейчестер хотел броситься на него, но был остановлен королевой, успевшей уже усмирить коня.

— Ничего, ничего, это не беда!.. — закричала она, ловко сдерживая Альманзора.

Пока поэт говорил экспромтом новые стихи, извиняясь перед королевой, произошло еще одно приключение.

Досказав свою роль, Вильям продолжал стоять на возвышении. Отсюда ему так удобно было смотреть на всех. Заглядевшись на королеву и на ее чудного коня, он не заметил, как выронил листок с одой поэта. Едва он успел опомниться, как ветер подхватил бумажку и понес ее. Вильям ахнул и бросился за нею. Все видели, как какой-то мальчик, точно с неба упавший, перебежал поляну и скрылся в кустах. Все подумали, что это начало нового представления и ждали, что будет дальше. А листок, между тем, продолжал лететь, грозя спуститься на один из факелов. Мальчик с громким криком бросился к державшему факел солдату и вырвал его. Ода была спасена; но факел был вырван так неосторожно, что зажег парик на голове аркадского пастушка. Пеньковые кудри быстро вспыхнули; пастушок заорал и бросился в толпу. Кто-то крикнул: «пожар!» — и толпа, как один человек, колыхнулась. Поднялась ужасная суматоха и давка. Взбешенный Лейчестер бросился на Вильяма и схватил его за руку, думая тут же с ним расправиться; но королева остановила его.

— Не трогайте мальчика! — вступилась она за Вильяма.

— Кто ты? — ласково спросила его Елизавета, делая знак, чтобы он подошел к ней поближе.

Вильям молчал, потупив голову, не зная как следует говорить с королевой. Его выручил Гасконь.

— Это мое эхо, ваше величество! — сказал он, преклоняя перед королевой колени. — Я нашел его здесь в лесу, совершенно случайно. Но кто он такой и откуда, — я сам не знаю.

Тогда королева повторила свой вопрос. Ласковая улыбка не сходила с ее гордого, прекрасного лица и ободряла мальчика. Ей очень понравилось его живое, открытое лицо, с волной белокурых волос и умным серьезным взглядом.

— Мой отец — торговец шерстью. Зовут его Джоном Шекспиром. Мы живем в Стратфурде на Эвоне. Он служит там старшиной и предан вашему величеству всей душой! — громко проговорил Вильям, опускаясь на колени перед королевой.

Елизавета улыбнулась и сказала несколько слов одному из придворных; тот подал ей небольшой футляр.

— Возьми себе это на память, — сказала она, протягивая Вильяму руку с подарком.

В футляре, на черном бархате, лежала золотая медаль с изображением королевы.

— Это тебе за то, что ты так прекрасно исполнить свою роль, — добавила она.

Вильям почтительно прикоснулся губами к ее руке и спрятал медаль. Королева спросила его потом, не хочет ли он чего-нибудь попросить у нее. Мальчик вспыхнул от радости и прерывающимся голосом сказал, что очень желал бы видеть все те представления, что будут даваться завтра и послезавтра. Елизавета приказала Лейчестеру исполнить его желание.

— Но я не один… со мною мои знакомые… Им также хотелось бы посмотреть… — торопливо сказал Вильям.

Королева ласково кивнула ему головой и опять что-то шепнула Лейчестеру.

— Хорошо, дружок, твое желание будет исполнено.

Женни и Том стояли все время в толпе. Когда послышалось эхо, их поразило в нем что-то знакомое. Но ни тот, ни другая, однако, не догадались, что это был Вильям. Они не узнали его даже тогда, когда он бежал через поляну. Подхваченные толпой во время суматохи, они очутились вдруг в первом ряду, среди пастушков и рыцарей.

Едва королева покинула место праздника, поэта окружила толпа. Все его поздравляли и осыпали похвалами.

— Вот кому я обязан своим успехом! — ответил Гасконь.

Женни видела, как он поднял на руки какого-то мальчика и принялся его целовать. Каково же было ее изумление и радость, когда она узнала в этом мальчике Вильяма.

— Вильям!.. Вильям!.. — воскликнула она.

Вильям тоже увидал ее и Тома и бросился к ним. Они хотели встретить его выговором; но он с такою радостью принялся их целовать и благодарить за то, что они взяли его с собою в Кенильворт, что у них не хватило духу бранить его, и Женни, в свою очередь, осыпала его поцелуями. Он сейчас же, торопясь и волнуясь, рассказал им все, что с ним случилось. Когда он дошел до поэта, то Женни и Том, не знавшие Гасконя, перебили его:

— Да кто такой этот Гасконь?

— Ах, Боже мой, да поэт… тот, который читал… Да вот он, тот высокий… — говорил торопливо Вильям, указывая рукой на поэта, который уже успел снять с себя цветы и дубовые листья и стоял теперь в своем обыкновенном платье.

— Если бы ты знал, как я рада, что ты нашелся… — сказала ему Женни.

Усталые, голодные, но радостные и счастливые, они все вместе направились к хижине лесника.

 

VI.
Возвращение.

Отец Вильяма вернулся домой двумя днями ранее, чем его ожидали. Бедная Мери была так поражена, что с нею чуть не сделалось дурно. Муж сказал ей, что он не застал дома того, к кому ездил, а потому и вернулся раньше.

— Представь себе, — говорил он жене, — этот Смит тоже отправился в Кенильворт. Я даже ушам своим не верил. Ну, уж если такие серьезные, деловые люди, как мистер Смит, бросают дела и скачут Бог весть куда, так детям сам Бог велел… Пошли-ка ко мне Вильяма… Ведь, соседи еще не ушли? Я попрошу их, чтобы они взяли его с собою. Мальчик, в самом деле, все сидит дома… пусть повеселится немного… Приведи его поскорее сюда, — скажи, что я его прощаю.

Мери стояла бледная и не трогалась с места. Несколько мгновений в комнате царила тишина.

— Не сердись на меня, — наконец, сказала она, вся дрожа от страха. — Я знаю, что я виновата, но мне так жалко стало бедного мальчика…

— Что такое? — сурово спросил ее муж.

Тогда Мери рассказала ему все. Невозможно передать гнев, охвативший Шекспира после рассказа жены. Он поспешно вышел из комнаты и так хлопнул дверью, что в окнах задрожали стекла. Мери видела, как он сел в тележку и куда-то уехал.

Не успел он скрыться из виду, как Вильям и его спутники вернулись домой. Сын бросился на шею к матери и стал ей передавать свои приключения. Она никогда не видала его в таком возбужденном состоянии и не спускала глаз с его разгоревшегося лица.

— Как я счастлив!.. Как там было весело, мама!.. — восклицал он поминутно. Мать улыбалась, слушая своего любимца, ласкала его, прижимала к себе, покрывала поцелуями. Мысль о муже и о том, что скажет он, вернувшись домой, была далека от нее в эти радостные мгновения.

В ту минуту, когда Вильям старался припомнить слова королевы, с которыми обратилась она к нему, передавая медаль, под окнами послышался звук тележки…

— Батюшка, — сказал Вильям и сразу умолк.

Мери побледнела; Женни и Том молча переглянулись между собой.

Дверь отворилась… Вопреки всеобщему ожиданию, Шекспир спокойно поздоровался со всеми и даже спросил, — довольны ли они прогулкой. Сев на свое место, он подозвал к себе Вильяма и, когда тот робко подошел к нему, привлек его к себе одной рукой и спросил:

— Ну, рассказывай, что ты видел…

Вильям мгновенно оживился и бойко стал рассказывать все по порядку. От времени до времени отец одобрительно качал головой.

— Да, уж если такие люди, как мистер Смит, бросают свои дела и скачут Бог весть куда… — бормотал он, пока сын рассказывал.

Когда мальчик дошел до представления, брови отца сдвинулись. Всем показалось, что гроза, так долго сдерживаемая, готова разразиться. Но чем далее подвигался рассказ, тем все более и более прояснялось его лицо. Когда же Вильям вынул подарок королевы и подал его отцу, он изумился и долго смотрел то на сына, то на медаль, как бы не веря своим глазам. От Вильяма не ускользнуло волнение отца, а его прояснившееся лицо и что-то вроде улыбки, промелькнувшей на губах, сделали его храбрым.

— Возьмите, пожалуйста, эту медаль себе, — сказал он. — Возьмите ее, возьмите, — просил он отца.

Шекспир был тронут чуть ни до слез.

— Я спрячу ее и буду хранить, пока ты не вырастешь.

Он, молча, обнял сына, поцеловал его и вышел из комнаты, глубоко растроганный. Но он скоро вернулся назад с какою-то книгой в руках; это был большой том в дорогом, красивом переплете.

— Я хотел подарить тебе эту книгу в день твоего рождения, — сказал он, передавая ее сыну, — но уж так и быть, возьми ее теперь… Это — Чосер 1 Перейти к сноске.

— Батюшка! — только и мог крикнуть Вильям.

Эти сказки уже давно были его заветной мечтой…

———————

Джон Шекспир, предсказывая Вильяму славную будущность, не ожидал, что имя его сына будет покрыто вечной славой. Вильям Шекспир (родился в 1564 году) был один из величайших гениев. Почти триста лет минуло со дня его смерти, и много пройдет еще веков, — a драматические сочинения Шекспира будут считаться гениальными произведениями человеческого ума. До сих пор их ставят на сцене, читают, изучают их с величайшим интересом; до сих пор они производить на зрителей и читателей глубокое, потрясающее впечатление.

Л. Черский.

В тексте 1 Джеффри Чосер — знаменитый английский поэт, живший от 1360—1400 гг. Замечательнейшее его произведение: «Кентерберийские сказки в стихах». («Cnterbery Tales»).

Детские годы знаменитых людей. Томик III. Бесплатное приложение к журналу «Путеводный огонек» за 1912 год. М.: Издание журнала «Путеводный огонек». Типо-Литография «Печатник», 1912

Добавлено: 23-09-2020

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*