Детство М. С. Щепкина

I.

В жаркий июльский день, по большой проезжей дороге, ехали две телеги. Солнце пекло немилосердно, и ямщики то и дело потряхивали вожжами и покрикивали на лошадей. Знойный воздух был напоен ароматом сочной, душистой травы…

— Стой, Андрюха!.. — вдруг, словно пробуждаясь от сна, проговорил плотный, широкоплечий мужчина, сидевший в первой телеге.

Он обернулся к своим спутникам и громко крикнул:

— Братцы!.. Абрам! Дмитрий! Никак полдороги проехали… Не пора ли и закусить?

— В самый раз, Семен Григорьевич! — отозвался с задней телеги Абрам, поглаживая окладистую, начинавшую седеть бороду.

Молодые парни живо отпрягли лошадей и пустили их на траву кормиться. В эту минуту с первой телеги спрыгнул на землю шустрый, румяный мальчик, лет четырех, и, подбежав к лошадям, стал легонько подхлестывать их кнутиком.

— Эй, Миша! Будет тебе баловаться!.. — грубо крикнул на него Семен Григорьевич. — Иди сюда!..

Мальчик неохотно приблизился, сел на траву и, вместе с другими, принялся уничтожать ветчину, сыр, гуся и другие припасы. После завтрака отец заботливо уложил его в тени, строго наказав никуда не уходить, пока они будут отдыхать.

Миша не долго лежал смирно; бездействие было противно его живой, подвижной натуре. Увидя, что все спят, он радостно схватил свой кнутик, осторожно, без шума, поднялся на ноги и, подбежав к лошадям, принялся за свою прежнюю шалость. Но и это очень скоро ему надоело и, бросив кнутик, он стал рвать цветы, гоняться за бабочками, ловить в траве кузнечиков, незаметно все далее уходя в степь. Густой, зеленый лес, раскинувшийся невдалеке, так и манил к себе мальчика. Он бодро направился к нему, но, достигнув опушки, вдруг остановился, увидя большую, черную собаку с щенятами. Миша испугался и заплакал.

— Ну, что плачешь? Собаки испугался? — послышался тонкий, детский голосок, и из-за деревьев вышел мальчик, к удивлению Миши, еще меньше его самого. — Она добрая, не кусается, — продолжал он. — А как ты попал сюда?

Миша хотел, было, ответить, но мальчик живо перебил его:

— Хочешь, пойдем ко мне? У меня есть папа и мама!..

Миша охотно дал увести себя в лес, но скоро ему захотелось пить и он стал просить воды.

— Потерпи немного, — ответил его новый товарищ, прибавляя шагу и увлекая его за собой. — Как только выйдем из лесу, тут сейчас и вода будет!..

Они шли так довольно долго, и длинная прогулка начала уже утомлять Мишу. Шаги его делались все медленнее; курчавая, белокурая головка поникла. Наконец, лес кончился, и он спросил:

— Где же вода?

Ответа не было. Товарищ его исчез, и он испуганно звал и искал его глазами. Миша заплакал, но вдруг заметил, что стоит наверху довольно крутой горы, а внизу, перед ним, серебристой лентой извивается река. Он живо спустился к ней, лег ничком на обрывистый, песчаный берег и уже хотел припасть сухими губами к живительной влаге, как услышал возле себя чей-то громкий голос:

— Эй, хлопец, утонешь!.. Тут глубоко!..

— Пить хочется!.. — ответил Миша, с испугом вскакивая на ноги, и опять заплакал. Но подошедший старик зачерпнул воды своей шапкой и поднес ее к лицу мальчика.

— Вот тебе и вода! — сказал он.

— Чей же ты сам и куда идешь? — стал он расспрашивать его, когда мальчик, утолив жажду, успокоился и даже повеселел.

Но из всех ответов маленького беглеца можно было понять только одно, что отца его звать Семеном Григорьевичем, а мать — Марьей Тимофеевной, что есть у него добрые барин и барыня, которые поят его чаем и кормят конфетами, и еще дядя Дмитрий и дядя Абрам; все они ехали куда-то далеко, обедали в поле и легли спать, а он ушел в лес.

— Вот так история!.. — разводя руками и качая головой, проговорил старик. — Что же мне теперь с тобой делать?

Он долго чесал в затылке, видимо, о чем-то раздумывая, и, наконец, взяв мальчика на руки, понес его к себе домой. Там он накормил его сотовым медом и уложил спать.

Далеко за полночь беседовал старик со своей женой, и порешили усыновить мальчика, если не отыщут его родителей; своих детей у них не было.

Между тем, Семен Григорьевич, проспав часа четыре, поднялся и, не видя возле себя сына, принялся громко звать его. Но мальчик не откликался. Тогда все бросились искать его, но и поиски оказались напрасными. Вне себя от горя, Семен Григорьевич упросил своих свояков и парней сесть верхами на лошадей и разъехаться в разные стороны, расспрашивая по окрестным селениям, — не видали ли где заблудившегося мальчика. Сам же он остался сторожить телеги, полный мучительной тревоги, с нетерпением ожидая возвращения своих спутников.

Семен Григорьевич Щепкин страстно любил своего сына, хотя обращался с ним строго, а порой даже и сурово. Первые дети его, сын и дочь, умерли один за другим, так что Миша был уже третий. Родился он 6 ноября 1788 года. Отец его был крепостным графа Волькенштейна, человека очень доброго, относившегося к своим крестьянам в высшей степени гуманно и милостиво. Войдя в доверие к помещику, он был сделан управляющим всеми графскими имениями в Курской губернии. Жена графа, тоже благоволившая к нему, женила его на своей любимой горничной, Марье Тимофеевне. Жили они очень счастливо, и Миша был их единственной радостью. Посланный надолго графом по делам в Суджанский уезд, он взял с собою сына, боясь, что не вынесет долгой разлуки с своим любимцем. Теперь же он горячо упрекал себя за это. Он вспомнил слезы жены, умолявшей его не брать с собой сына. Что скажет он ей, что скажет графине, так же неохотно отпускавшей мальчика?.. Наконец, что будет с Мишей, быть может, заблудившимся в лесу, полном всякого зверья. Мысль об этом не давала ему покоя, приводила его в отчаяние.

Более двух суток кочевал бедный отец по степи, в поисках сына, все еще не теряя надежды отыскать его. Наконец, уже на третьи сутки, он отправил Андрея к графу, прося его выслать в степь тридцать человек объездчиков, чтобы осмотреть все окрестный деревни, села и хутора, и если сына нет более в живых, то отыскать хоть его кости.

Но посланный парень вернулся скорее, чем Семен Григорьевич ожидал его. Он скакал во всю прыть, и еще издали что-то громко кричал. Увидя его, бедный отец задрожал. Что могла значить эта поспешность? Бояться ему, или радоваться?

Между тем, Андрей подскакал и с криком осадил лошадь:

— Мишенька жив!.. Нашелся!..

Семен Григорьевич, словно обессилев, опустился на траву и судорожно зарыдал.

Успокоившись, он забросал парня вопросами и, выслушав его рассказ, сейчас же отправился за сыном, с твердым намерением строго наказать его. Но, увидя Мишу живым и невредимым, с радостными возгласами бросившегося к нему навстречу, он только поднял его на руки, страстно прижал к себе и осыпал всего поцелуями…

 

II.

Два года спустя, в погожий весенний день, когда Марья Тимофеевна хлопотала по хозяйству, присматривая мимоходом за младшей дочкой, маленькой Сашей, Семен Григорьевич сидел у окна небольшого флигеля, на хуторе, и наблюдал за избой, в которой помещалась школа. Скоро он увидел, как в дверях ее будто кого-то подстерегая, показался Миша, боязливо огляделся кругом и быстро исчез за углом, откуда, по направлению леса, раздавались громкие, веселые крики ребятишек. Щепкин бросился за беглецом и, сделав ему по дороге осязаемое внушение, привел обратно в класс, где царил такой шум и гам, что трудно было разобрать хоть одно слово.

— Никита Михайлович, — с плохо скрытым раздражением обратился он к учителю, — совсем избаловался у тебя ребенок… Прежде хоть читал хорошо, а теперь бормочет так, что и не поймешь ничего.

Учитель был удивлен. Миша считался лучшим учеником в школе, и он всегда ставил его в пример другим ученикам; читая им нотации, он всегда говорил, что если бы они учились так же хорошо, как он, то ничего лучшего нельзя было и желать.

— Ну, читай!.. — сердито крикнул Щепкин, протягивая ему книгу.

— «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…» — быстро начал мальчик, но дальше забормотал так стремительно, что понять его не было никакой возможности. Отец с досадой остановил его.

— Сам видишь, Никита Михайлович, как он читает!.. — проговорил взбешенный Семен Григорьевич и вышел вон из школы, сердито хлопнув дверью.

Учитель побледнел от злости, досады и боязни. Он держал школу частным образом, так как состоял в то же время ключником при хлебном магазине винокуренного завода. Место это было выгодное, зависело всецело от воли Щепкина, и он ни за что не хотел бы лишиться его.

— Дурак, сколько раз я тебе говорил, что надо останавливаться на точках!.. — крикнул он мальчику, сильно ударив его линейкой по худенькой ручке.

— А зачем останавливаться на точках? — спросил Миша сквозь слезы, мотая от боли ручонкой.

Никита Михайлович совсем растерялся. Он был учителем сорок лет, и вопрос такого рода никогда не приходил ему в голову. Не зная, что ответить, и стараясь как-нибудь вывернуться перед мальчиком, скрыть от него свое незнание, он стал ссылаться на святых отцов, которые были умнее нас, грешных, а потому и останавливаться на точках необходимо. Но мальчик продолжал упорно требовать объяснения.

— Помилуйте, да этого быть не может! — возражал он, тыча пальцем в книгу. — Вот, посмотрите, как тут точки расставлены: вот тут от точки до точки — три слова, а тут целых десять строк и ни одной точки, а их нельзя проговорить одним духом.

Но Миша не успел окончить своей мысли, — учитель ударил его по голове и крикнул:

— Коли ты святым отцам не веришь, так вот же тебе точки!..

После этого ученик уже не пытался более предлагать вопросы.

Вскоре, по настоянию матери, женщины, хотя и необразованной, но понимавшей все зло такого учения, мальчика отвезли в другое имение графа, Кондратовку, и отдали в науку местному священнику. Но и отец Дмитрий оказался не лучше Никиты Михайловича. Он был такой же невежда и так же груб в обращении, как и первый учитель. На другой же день он больно отодрал ученика за то, что тот нечаянно разорвал лист в псалтыре. Тогда родители поспешили отвезти сына в Белгород, где и отдали его в ученье к другому священнику. От него Миша прямо поступил в Суджинское народное училище 1 Перейти к сноске.

 

III.

В суровую зиму 1796 года, по одной из улиц Суджи, бежал восьмилетний мальчик, направляясь к деревянному домику, в котором помещалось народное училище. Это был Миша Щепкин. Наскоро раздевшись, он вошел в класс, откуда слышался гул детских голосов. Мальчики о чем-то громко спорили.

— Что тут у вас такое? — спросил он у одного из учеников.

— Горский принес книгу: комедия Сумарокова — «Вздорщица». А мы и не знаем, что такое значит «комедия».

Миша задумался. Ему вдруг вспомнилась картина из недавнего прошлого. Однажды, на праздниках, в доме графа Волькенштейна давали оперу, и он сидел между двумя маленькими нарядными графинями и, вперив глаза на сцену, с восторгом следил за тем, что там происходило.

— Комедия, — принялся объяснять мальчик товарищам, — это представление. Несколько человек выучат наизусть то, что написано в книге, а потом и разговаривают… A другие сидят и смотрят, как на всамделишное.

— А уж и врет же Щепкин!.. — заметил кто-то из учеников.

— Ах, ты врунишка-хвастунишка!.. — раздались громкие голоса.

В классе поднялся настоящий содом. Но так как в числе учеников, не соглашавшихся с Мишей, были и такие, которые учились гораздо лучше его, то он растерялся и невольно задал себе вопрос, — можно ли комедию играть так же, как и оперу, виденную им в графском доме. В глубине души он начинал уже сомневаться, хотя все-таки продолжал громко спорить с товарищами, всеми силами отстаивая свое мнение. Он так кричал, что разбудил учителя, квартира которого помещалась при училище. В самый разгар спора дверь внезапно отворилась, и на пороге ее показался сам учитель с заспанным, гневным лицом. Все ученики так и замерли на своих местах. Каждый почувствовал, что его уже наказывают розгами.

— Помилуйте, Иван Иванович!.. — воскликнул Миша, подбегая к учителю с комедией Сумарокова в руках. — Рассудите нас!.. Весь класс поднял меня на смех за то, что я об этой книге сказал, что ее можно играть, как будто все, написанное в ней, в самом деле случилось.

Учитель громко захохотал, чем еще более озадачил мальчика. Он стоял ни жив, ни мертв. Товарищи глядели на него так же насмешливо. Вволю насмеявшись, Иван Иванович обратился к ученикам:

— Дураки вы, дураки!.. Как же вы спорите о том, чего не знаете? Щепкин прав!.. Это, точно комедия, и ее можно сыграть так, что все примут ее за действительное.

Миша посмотрел на товарищей, и ему стало стыдно и за них, и за самого себя. «Как можно спорить о том, чего не знаешь?» — мысленно повторил он слова учителя, и тут же вспомнил, как спорил сам, защищая свое мнение, хотя и не знал наверно, что такое значит «комедия».

Между тем, эта комедия оживила весь урок, сделала его интересным и занимательным. О чем бы ни толковал Иван Иванович, он каждый раз сводил речь на драматическое искусство. И с каким вниманием слушали его ученики! Новая мысль, брошенная им, возбудила общий интерес, внесла в их среду что-то живое, свежее. Детям стало так весело, что они даже с грустью встретили звонок, возвещавший окончание урока.

Но какая радость охватила их, когда, сходя с кафедры, учитель обратился к ним с следующим предложением:

— Вот, что я вам скажу. Вместо того, чтобы бегать по улицам, озорничать и биться на кулачках, было бы лучше, если бы вы разучили эту комедию, да на масленице и сыграли бы ее у меня. Времени у вас для этого много: по средам и субботам после обеда классов не бывает. Сошлись бы, да без шума и сладили все хорошенько.

— Если позволите, мы сейчас разучим эту комедию!.. — хором закричали дети.

Восторг был общий. Но в комедии могли участвовать только семь лиц, а мальчиков и девочек в школе было около шестидесяти. Однако, каждый, покидая школу, был уверен, что играет в комедии, и на улице, весело подпрыгивая, спешил объявить новость всем встречным ребятишкам. Даже те, которые так горячо и задорно спорили с Мишей, добродушно признавались в своей оплошности.

Когда порыв восторга прошел, Миша приуныл при мысли, — придется ли ему участвовать в спектакле? Он с грустью вспомнил, как много в школе было детей дворян, чиновников, купцов и мещан, и ему казалось, что скорее выберут их, чем его. Веселое настроение духа покинуло мальчика, и только изредка мелькал слабый луч надежды, что и он не будет забыт. Он считался лучшим учеником, кроме двух других, но эти двое сидели в одном классе уже третий год, тогда как он всего полгода.

На другой день все сомнения мальчика рассеялись. В награду за хорошее учение ему дана была роль, а одна из женских ролей досталась его сестре. Скоро, в присутствии Ивана Ивановича, начались репетиции комедии. Учитель подробно объяснял маленьким актерам, как надо держать себя на сцене и исполнять роль!

Наконец, настал день спектакля, и в школе с утра поднялась невообразимая суматоха. Надо было все вынести из класса, повесить занавес, устроить сцену, приготовить места для публики, так как Иван Иванович пригласил все городские власти.

Спектакль удался вполне. Вся публика пришла в восторг от игры учеников, из которых особенно выделился Щепкин, благодаря своей бойкости — с самого раннего детства отличительной черты его характера. После спектакля, городничий обратился к учителю с просьбой позволить ученикам сыграть комедию в его квартире, в день обеда, который он давал по случаю бракосочетания своей дочери с богатым местным откупщиком.

 

IV.

Праздник, который устраивал городничий, взволновал всех жителей. Вечером этого дня весь город пришел в движение. Маленькие актеры, под охраною двух будочников, с большим трудом протискались сквозь толпы народа. Шум, говор, смех в первые минуты до того смутили их, что они даже струсили. Как играть перед такой публикой? Среди нее были предводитель дворянства, городничий, все заседатели и даже чиновники из губернской канцелярии.

Иван Иванович шепнул на ухо хозяину дома о приходе детей, и тот, обращаясь к гостям, громко сказал:

— Ну, дорогие гости, теперь я покажу вам такое чудо, какого еще никогда не бывало в нашем городе, — и все по милости моего друга, Ивана Ивановича. Милости прошу садиться!..

Гости шумно стали рассаживаться. В первом ряду поместилась аристократия города; за нею именитые купцы и мещане. Многим не достало места, и они решили смотреть из гостиной двери. Актеры должны были выходить из прихожей, битком набитой музыкантами и лакеями, и играть почти перед носом зрителей, так как в зале для них оставалось очень мало места.

Вся пьеса шла под несмолкаемый хохот публики; юным актерам хлопали беспрестанно; шум в зале стоял такой, что с трудом можно было слышать. По окончании спектакля, гости осыпали детей похвалами, долго их целовали, а сам городничий, притоптывая ногами, весело кричал:

— Славно, дети, славно!.. Спасибо, Иван Иванович!.. Ну, дети, вот вам на масленую рубль денег… да подайте большой пряник, что мне вчера принесли.

Рубль тотчас же был выдан. Потом принесли пряник аршина в полтора длины и с аршин ширины. Городничий собственноручно разрезал пряник на семь равных частей, по числу ролей в пьесе, и вручил по куску каждому из актеров. При этом он целовал каждого и приговаривал:

— Хорошо, плутишка!.. Молодец!..

Мишу, как сына крепостного, для отличия от прочих, он только погладил по голове, потрепал по щеке и позволил поцеловать свою руку, что считалось признаком величайшей милости.

— Ай, да, Щепкин!.. Молодец!.. — поощрительно добавил он. — Бойчее всех говорил!.. Хорошо, братец, очень хорошо!.. Добрый слуга будешь своему барину!..

Но, говоря это, городничий ошибался. Из маленького случайного актера, много лет спустя, вышел не добрый барский лакей, а гениальный русский актер, краса и гордость родного искусства — Михаил Семенович Щепкин.

Наконец, детей отпустили домой. Кое-как отыскав в прихожей свои шубенки, они, уже без проводника, вышли на улицу, с трудом прочищая себе дорогу сквозь толпу любопытных.

Как в чаду, возвращался Миша домой после этого спектакля. Все, что случилось с ним за эти дни, казалось прекрасным сном… «Что тогда было у меня на мысли, что меня волновало, я не могу выразить, — говорит он сам, — только мне было так хорошо, так весело, что и сказать нельзя».

На другой день брат и сестра отправились к своим родителям, погостить на масленице. Марья Тимофеевна, в слезах, выбежала встречать их. Дети так продрогли, что прислуга внесла их в комнату и стала раскутывать. Семен Григорьевич разрешил им поцеловать себя и сказал:

— Что, промерзли? Да что ты, Миша, врал в письме? Какую вы там комедию играли?

Мальчик хотел, было, начать рассказывать, но отец остановил его:

— Ну, ну, после расскажешь!.. Теперь отогревайтесь!.. Напой-ка их чаем, Маша, — видишь, как продрогли!..

Брат и сестра с удивлением переглянулись. Сколько раз привозили их домой продрогшими, но чаем прежде никогда не поили. Полные радостного волнения, сгорая от нетерпения поскорее удивить отца и мать своими подвигами, они за чаем с увлечением принялись рассказывать о спектакле, о своей игре, о похвалах гостей, и в заключение положили на стол два куска пряника и двадцать пять копеек.

Семен Григорьевич слушал рассказ детей с улыбкой, и шутя потрепав Мишу по щеке, проговорил:

— Пей-ка чай, да повтори, что ты там играл!.. Посмотрю-ка я сам, каков ты молодец!..

Желание отца привело мальчика в восторг. «Покажу же я себя, — подумал он, — уж коли городничий и прочие дворяне остались довольны, так уж тятя останется доволен наверное!..»

Но, на беду Миши, Семен Григорьевич, будучи камердинером графа, прожил несколько лет в Москве и в Петербурге, где ему не раз приходилось бывать в театрах, даже присутствовать на спектаклях в Эрмитаже, и видеть лучших актеров того времени. Когда Миша стал читать затверженные слова роли, часто болтая без смысла, отец расхохотался. Между тем, Миша продолжал говорить все громче и смелее, самодовольно подмигивая сестре.

— Довольно!.. — закричал вдруг Семен Григорьевич. — И все вы так представляли?

— Все.

— И вас хвалили?

— Хвалили.

— И учитель был доволен?

— Очень доволен.

— Дураки же вы, дураки!.. За такую игру всех бы вас, да кстати уж и учителя, выдрать хорошенько!.. — решил Семен Григорьевич.

 

V.

В 1802 году Миша поступил в Курское губернское училище, состоявшее из четырех классов. В то время образование на этом и кончалось, так как гимназий, за исключением Казанской, тогда еще в России не было. Науки в училище преподавались по-старинному. Почти все предметы учитель диктовал в форме вопросов и ответов, а ученики обязаны были знать те и другие наизусть, и отвечать слово в слово, не смея вставлять своих рассуждений и добавлений. Всякий, позволявший себе отвечать по-своему, подвергался наказанию. Учителя, сплошь и рядом и сами не особенно далекие в науке, мало обращали внимания на развитие учеников.

Юный Щепкин в училище немного ознакомился с немецким и латинским языками; но через год училище должно было преобразоваться в гимназию, в которой прибавился класс французского языка. Однако, мальчику, как крепостному, не позволили посещать этот класс. Самолюбие Миши до того было оскорблено этим несправедливым постановлением, что с досады он бросил изучение и первых двух языков, латинского и немецкого. Хотя все четыре года он шел первым учеником, но что могло дать ему для умственного развития и научных познаний такое скудное образование? Только страстная любовь к чтению и врожденное призвание к театру поддерживали его, развивая даровитую, богато одаренную натуру, вопреки всем неблагоприятным условиям. Умный, живой, любознательный юноша невольно внушал к себе всеобщую симпатию. Благодаря этому свойству, ему удалось сойтись с приказчиком одной книжной лавки; он полюбил веселого юношу, привязался к нему и предложить ему брать на дом книги для чтения.

— Вы приходите ко мне в лавку почаще, — как-то раз сказал он Щепкину, — я вам буду давать книжки на дом бесплатно: прочтете и вернете мне.

Немного спустя Мише посчастливилось еще более: он получил доступ в библиотеку Ипполита Федоровича Богдановича, очень известного поэта того времени, автора поэмы «Душенька». Случилось это так. Как-то в воскресенье Богданович приехал к графу Волькенштейну. Входя в переднюю, он увидел Мишу с книгой в руках. Подвижное, выразительное лицо юноши поразило его, и он обратился к нему с вопросом:

— Ты, душенька, любишь читать?

— Очень.

Ипполит Федорович взял книгу и прочел заглавие: «Мальчик у ручья, или постоянная любовь». Это была чувствительная, трогательная повесть г. Коцебу, написанная в духе знаменитой «Бедной Лизы» Карамзина и имевшая в то время огромный успех среди читателей. Автор ее принадлежал к числу самых популярных тогдашних писателей, переводившихся на русский язык.

— Да, это довольно мило, — задумчиво проговорил он, — но тебе, душенька, в твои годы надо читать книги, которые бы поучали тебя, развивали твой ум… Или, может быть, они тебе скучны?

— Я читаю то, что дает мне продавец, — со вздохом ответил Миша.

— Ну, так приходи ко мне, — я буду давать тебе книги… Только будь аккуратен, не держи долго, не рви и не пачкай, — добавил Богданович.

В тот же день Миша отправился к Ипполиту Федоровичу и получил от него книгу: «Ядро Российской истории» 2 Перейти к сноске.

Миша прочитал книгу и принес ее обратно поэту.

— Вот, я прочел, благодарю вас, — сказал он.

Богданович внимательно осмотрел книгу и ласково улыбнулся юноше.

— Умница!.. Бережешь книги!.. Ну, расскажи теперь, что ты упомнил?

Благодаря своей прекрасной памяти и природной понятливости, Миша отвечал так обстоятельно, умно и дельно, что привел поэта в восторг.

— Хорошо, душенька, очень хорошо!.. Учись, учись!.. Это и в крепостном состоянии пригодится, — грустно проговорил Ипполит Федорович, целуя Мишу в голову. — Если ты чего не поймешь, душенька, не стыдись спросить у меня: я, может быть, и помогу.

С этого дня поэт очень полюбил юношу, крепко привязался к нему и постоянно наделял его книгами. И каждый раз требовал обстоятельного изложения содержания каждой книжки. Но не долго пришлось ему пользоваться добротою этого хорошего и просвещенного человека. Богданович захворал и вскоре скончался. Брат покойного, помня, как Ипполит Федорович любил Мишу, подарил ему подписной билет на журнал «Вестник Европы» за 1803 год, как бы в наследство от знаменитого поэта, симпатичный образ которого крепко запечатлелся в памяти юноши.

 

VI.

Между тем, страсть к театру все сильнее и сильнее развивалась в Щепкине. В это время театр в Курске находился в руках купца Барсова. Один из родственников его учился вместе с Мишей и, благодаря товарищеским отношениям, Щепкин мог бесплатно посещать театр. Сыграть какую-нибудь роль на публичной сцене стало его заветной мечтой. Наконец, в конце ноября 1805 года пламенное желание юноши осуществилось. Впервые он выступил в роли почтаря в драме «Зоя». В этот день никто из окружавших не подозревал в нем будущего славного комика Императорского московского театра; но Миша смутно сознавал, что роль почтаря Андрея решает его судьбу.

Дебют сошел удачно, — юного актера заметили, и Михаилу Семеновичу стали часто давать небольшие, но самые разнохарактерные роли. Стоило, бывало, заболеть какому-нибудь актеру в труппе, — и роль его передавалась Щепкину, который в несколько часов выучивал ее и всегда играл лучше того, кого заменял.

Семнадцать лет Щепкин подвизался на провинциальных сценах, переходя из одной труппы в другую, и публика везде любила его. Скоро его стали считать знаменитостью, особенно, в городах южной России. Получив недостаточное образование, ни разу не видев игры замечательных актеров, не знакомый ни с какой театральной школой, которая могла бы посвятить его в тайны сценического искусства, Михаил Семенович, благодаря только своим неимоверным усилиям, с которыми он предавался изучению сцены, роли и драматических произведений, сумел создать свою собственную, самобытную манеру игры, или, как называют, «сценическую школу».

Наконец, в 1823 году Михаила Семеновича пригласили в Москву, на Императорскую сцену, на которой он и оставался почти до самой смерти. Столичная публика приняла его восторженно. С течением времени его прекрасный талант все более и более развивался. Стремясь к совершенствованию, он вечно трудился и вечно учился. Без преувеличения можно сказать, что он из всего старался извлечь для себя пользу. «Вся жизнь Щепкина», — говорит хорошо и близко знавший его С. Т. Аксаков, — «и вне театра была для него постоянною школою искусства; везде находил он что-нибудь заметить, чему-нибудь научиться: естественность, верность выражения, бесконечное разнообразие и особенности этого выражения, исключительно принадлежащие каждому отдельному лицу, действие на других наших особенностей, — все замечалось, все переносилось в искусство, все обогащало духовные средства артиста». Он внимательно следил за беседами в обществе, в котором бывал. Под влиянием этих бесед, под влиянием мыслей, выслушанных им посреди шумных речей, или споров, Щепкин часто менял свой взгляд на изучаемую роль. «Иногда одно замечание, кинутое мимоходом и пойманное налету, открывало артисту целую новую сторону в характере действующего лица, с которым он до тех пор не мог сладить».

Тщательная работа над каждой пьесой доходила у Щепкина до того, что он, по словам Нестора Кукольника 3 Перейти к сноске, «на всякое свое слово, всякое телодвижение всегда готов был представить мотив вполне уважительный». Свои сценические приемы Щепкин брал из самого верного источника — из глубокого наблюдения над действительной жизнью. Этому много помогали его природная любознательность, его редкая любовь к наблюдениям. Он всеми силами старался впитывать в себя, говоря словами поэта, «все впечатления бытия», чтобы как можно ярче отражать на сцене действительную жизнь. А знал он ее, по свидетельству современников, в совершенстве. Не было ни малейшего преувеличения в словах Щепкина: «Я знаю русскую жизнь от дворца и до лакейской». Этому знанию жизни удивлялся даже такой знаток России, как Гоголь, называвший Щепкина замечательным человеком, у которого «куча воспоминаний, историй об разных углах России». Он не раз давал знаменитому писателю для его сочинений сюжеты. Так, на основании рассказа Щепкина о случае, происшедшем с его бабкою, Гоголь рассказал в «Старосветских помещиках» о том, как перед смертью Пульхерии Ивановны к ней явилась кошка. Рассказывают, что когда Щепкин прочел эту повесть, то при встрече с автором сказал ему шутя:

— А кошка-то моя!..

— Зато коты мои!.. — ответил Гоголь.

Под влиянием же рассказа Щепкина и другой знаменитый русский писатель Герцен (Искандер) написал одну из лучших своих повестей — «Сорока-воровка», в которой рассказывается история крепостной актрисы. Воспоминаниями Михаила Семеновича из быта провинциальных актеров воспользовался и граф Соллогуб для своей повести «Собачка». Наконец, в известной комедии Островского «Бедность не порок», тип Любима Торцова выведен под влиянием рассказа Щепкина об одном парикмахере, которого он хорошо знал.

Сознавая недостаточность своего образования, Михаил Семенович все годы стремился к духовному самосовершенствованию. Для этой цели он постарался сблизиться с лучшей, передовой частью русского общества своего времени. Так, он дружески сошелся с Жуковским и Лермонтовым; хорошие отношения связывали его с Грибоедовым. А с Гоголем артиста соединяла горячая любовь к своей родине, Малороссии. Его дружба с Белинским не прекращалась до самой смерти великого критика. К этому избранному кругу лучших умов тянула Щепкина неутомимая жажда образования.

Белинский и его литературные друзья глубоко ценили в Михаиле Семеновиче не только артиста-художника, но и человека с замечательным природным самобытным умом и прекрасными душевными качествами. Все свои роли, даже самые незначительные, он всегда репетировал самым тщательным образом, глубоко убежденный в том, что без старательной обработки ни один актер не достигнете художественного исполнения роли. В продолжение всей своей долголетней службы он не только не пропустил ни одной репетиции, но даже ни разу не опоздал. Театр был для него такой же потребностью, как и пища. «Жить для Щепкина, — говорит один из его друзей, — значило — играть в театре; играть — значило жить».

Щепкин скончался 11 августа 1863 года, и погребен в Москве, на Пятницком кладбище. Громадная толпа народа провожала похоронную процессию. Прах его покоится недалеко от могилы, в которой нашел вечный покой его лучший друг Грановский. Это было всегдашнее желание покойного.

— Ради Бога, молю похоронить меня поблизости к могиле друга и учителя моего, Тимофея Николаевича!.. — так говорил он не раз родным и друзьям.

На его памятнике имеется надпись:

Михаилу Семеновичу Щепкину.
Артисту-человеку.

Л. Черский.

 

В тексте 1 Суджа — уездный город Курской губернии.
В тексте 2 Вот полное заглавие этой книги: «Ядро Российской истории, сочиненное ближним стольником и бывшим в Швеции резидентом, князем Андреем Яковлевичем Хилковым, в пользу российского юношества и для всех, о российской истории краткое понятие иметь желающих, в печать изданное, с предисловием о сочинителе сей книги о фамилии князей Хилковых». Напечатана в 1770 году.
В тексте 3 Довольно известный драматург того времени.

Детские годы знаменитых людей. Томик III. Бесплатное приложение к журналу «Путеводный огонек» за 1912 год. М.: Издание журнала «Путеводный огонек». Типо-Литография «Печатник», 1912

Добавлено: 22-09-2020

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*