Дух законов

At first I saw dolphins when I was 16.

Почему-то всплыла именно эта английская фраза. Почему-то? Нет, всё правильно. Как-то раз случилось рассказывать это иностранцу, вот почему. Она ему так и сказала: first I saw dolphins… – и кусочки льда позвякивали в бокале, обещая разогнать послеобеденную жару. Шестнадцать, подумать только, как давно.

Теперь она очень стара. За окном какая-то нелепо нейтральная погода, не подходящая ни к какому времени года. Одинокая старость заперлась в тесной тишине квартирки на самой окраине городка; жизнь в городке постепенно замирала, квартирка пропиталась запахом старых тряпок. И больше уже ничего не хотелось, кроме одного – думать о дельфинах.

Она отошла от окна, задев рукавом слой пыли на подоконнике, и села в кресло. Дельфины были великолепны. С гладкими чёрными боками, такие блестящие и мокрые – они поразили её. Хорошее было время. Родители всегда улыбались. Они поехали кататься все вместе, мама была капитаншей, и по пути им встретились дельфины. Вспоминая об этом, она сама не заметила, как уснула.

Когда дверной звонок разразился воплем, она ещё спала, и поэтому не сразу поняла, что происходит. Пока она добралась до двери, гость успел впасть в раздраженное нетерпение и держал кнопку, не отпуская. По правде говоря, в такой час никто не мог прийти к ней, совсем никто. За дверью скрывался не иначе как опасный чужак. Шаркающими шагами она подошла к глазку, стараясь унять кашель. Из-за темноты ничего нельзя было разглядеть.

– Кто там?

– Это грабитель, открывайте, – послышался молодой голос.

Несколько секунд она сомневалась, что лучше: впустить или не впустить. Здравый смысл склонял её к первому, но, в сущности, оба варианта казались одинаково неприятными, и она колебалась между двух зол. Посетителю не понравилась эта пауза.

– Лучше откройте сразу, или я взломаю дверь. Вам ведь ни к чему отягчающие обстоятельства.

Аргумент привёл её в чувство, и она отперла. Мужчина вошел и по-хозяйски защёлкнул за собой замок. Он был её соседом по дому, они познакомились около двух лет назад. Когда-то она даже помогала его детям догнать школьную программу после того, как они проболели целую четверть. Но теперь это, конечно, не имело значения. В руке у него блестел нож.

– Давайте деньги, – приказал он, поводя лезвием.

Она стала рыться в кармане пальто в поисках бумажника. Ей не было страшно, просто очень неприятно; тошнило. Краем глаза она заметила, что грабитель нервничает. Видно было, что ему не по себе. Это удивило её.

– Вот, возьмите, – она протянула ему кошелёк.

– Мало, – сказал он, бегло изучив содержимое.

Она пожала плечами:

– Могу принести ещё десять, но больше у меня нет.

– Со мной шутки плохи, – прошипел он и приблизил нож.

Она плотнее закуталась в платок, словно это могло её уберечь, и ушла в комнату. Через минуту вернулась с единственной купюрой в руках. Грабитель тут же вырвал деньги.

– Только десять?

– Я же сказала: больше нет.

Он оттолкнул её и ворвался в дом, прошел по всем комнатам, внимательно осматривая. Но что ценного могло быть у старухи? Она ждала, что он разозлится, ничего не найдя, но нет. Напротив, он глянул вдруг такими грустными глазами, словно это она пришла грабить его нищету. Казалось, сам вид её одинокого неустроенного быта пробудил в нём совесть.

– Вы уж простите, что я так. Жизнь сами понимаете какая.

– Ничего, всё это ничего, только полицию не вызывайте, – попросила она; на глаза набежали слёзы.

Он сразу посуровел. Видимо, пытался до конца разыграть роль. Но голос его тут же сорвался на сочувствие.

– Жалко мне, но ничего не могу поделать, надо звонить.

– Ну зачем это вам? Деньги взяли – и бог с вами. К чему столько горя валить на седую голову?

Он вздохнул и стал совсем обыкновенным – тот же самый сосед, только нож в руке.

– Я ведь тоже… поймите, не со зла же, – сказал он. – Вы живёте на первом этаже, окна без решеток. На входной двери не замок – смех один, да и тот вы запирать забываете. Куда это годится? Все вокруг только и говорят: безопасность не соблюдается, старуха того и гляди, на грани преступления ходит. Я и подумал: пусть уж лучше так. Пускай уж лучше я приду и ограблю, чем потом за тяжелые увечья вам десять лет сидеть. А за ограбление – что там, много ведь не дадут.

– Вот оно что. Ну так я всё сделаю. И решетки поставлю, и замок врежу, завтра же сделаю, – упрашивала она.

Но он нервно мял в ладони отобранные деньги и не соглашался.

– Завтра поздно будет. К вам уже сегодня прийти собирались, ночью. Знал бы я раньше – помог бы как есть. А теперь вам в тюрьме даже и безопасней будет, – оправдывался он.

Но старуха уже не слушала его. Теперь она молча стояла и ждала, чтобы он ушёл. Патруль приедет не сразу. Может, через полчаса. Хотелось немного побыть одной.

Камера, в которую её поместили, была рассчитана на шестерых, но пока пустовала. Задней и боковой стенками она упиралась в серый бетон здания – угловая; другие две стены были зарешечены. Передняя, в которой помещалась дверь, выходила на тюремный коридор с рядом таких же клеток напротив, а вторая боковая смежалась с мужской камерой. Старуха села на скамейку в дальнем углу и смотрела на свои руки. Её появление вызвало интерес в камере рядом.

– Бабушка, а бабушка? Ты-то чем согрешила? – допытывался рыхлый толстяк лет сорока.

– Да заткнись ты, что лезешь ко всем, спать не даёшь, – одёрнул его заключённый в очках.

Ей не хотелось разговаривать; она отвернулась. Толстяк повторил свои попытки завязать разговор, из-за чего началась перепалка с соседом. Болтун жаловался на скуку и утверждал, что теперь не время спать. Другой отвечал ему таким злобным шипением, что слова почти не различались. Минут через десять они смолкли, но тут же начался смех и ругань в более отдалённых камерах.

Не прошло и получаса, как привели соседку. Ею оказалась пышногрудая особа в короткой юбке, до безобразия изукрашенная синяками. Разговорчивый толстяк вновь встрепенулся.

– А тебя-то за что, красавица? – полюбопытствовал он.

Наверное, это был не самый лучший вопрос, который можно задать в тюрьме, но бедняге этого ещё никто не объяснил, как следует. «Красавица» разразилась потоком брани, и толстый отстал. Она тоже присела в дальнем углу.

– Между нами говоря, – зашептала она, приблизясь к старухе, – за изнасилование загремела.

– В самом деле? – отозвалась та равнодушно.

Но безучастность соседки нисколько не смутила бравую девицу. Она значительно покивала и принялась вполголоса пересказывать свою историю, довольно обычную.

– Между нами говоря, изнасилования, конечно, не было никакого. Просто встретилась я со старым своим дружком, думаю – что не развлечься? Он, понятно, тоже не прочь, только потом про мужа узнал, сволочь, совсем с ума сошел. Синяков мне наставил, скотина, платье порвал – сообщу на тебя, говорит, про изнасилование. Ну а я-то что? Признаться – в тюрьму отведут, а сказать, что по доброй воле – муж до смерти уморит. Я и призналась. Супруг-то у меня ревнивый, как бы дружок и сам жив остался, – и она злорадно захихикала.

Старуха повнимательнее присмотрелась к девице и заметила, что одежда на ней и впрямь изодрана. В коридоре тем временем началось оживление. Постоянно кого-то приводили, били в ответ на крики сопротивления, лязгали металлическими дверями.

– Дискотеки закрываются, – пояснила девица. – И бары тоже. Самый пик преступности.

Тут к их камере подошел охранник.

– Две минуты, – сказал он, кивнув на сидевшую за изнасилование, и стал чуть в стороне, насколько позволял коридор.

Девица вскрикнула: она узнала мужа. Тут же вскочила и подбежала к решетке, плечи её задрожали. Она о чём-то невнятно говорила ему и плакала. Он выслушал с каменным лицом, кивнул и ушел. Она постояла у решетки ещё немного, пока могла слышать удалявшиеся шаги. Потом вернулась на скамейку и вытерла слёзы.

– Правда, он у меня хороший? – спросила она с такой умоляющей ноткой, как будто сама сомневалась в этом больше всех.

Но тут же внимание неверной жены полностью поглотил мальчик лет пятнадцати, которого поместили в соседнюю камеру. Может, из-за того, что он тоже плакал, она почувствовала к нему расположение и почти вплотную придвинулась к смежной стенке, надеясь получше его рассмотреть. Мальчик был хорошенький, и с первого взгляда становилось ясно, что он попал сюда за побои, причём довольно жестокие.

– Это несправедливо! Я же не преступник! Это они напали на меня, а не я на них! Это их надо посадить в клетку! – орал он в равнодушную спину охранника.

Это были настолько по-детски наивные обвинения, что охранник не реагировал даже окриком. От воплей мальчика проснулся мужчина в очках, тот, который постоянно пытался заставить замолчать толстяка. Он пришел в неистовство, губыі его страшно сжались и побелели.

– Тридцать лет я преподаю право в Высшей школе, и каждый год, в каждой группе найдётся один такой выродок, которому всё покажется неправильно! Вы только послушайте: он не преступник! Топить, топить вас надо, вы не признаете духа законов!

Мальчик боязливо отступил назад. Девица, напротив, придвинулась ближе к преподавателю в очках. Пышная грудь эффектно прижалась к прутьям.

– А в чём же тогда дух законов? – спросила она медовым голоском.

Преподаватель уронил взгляд в её декольте и отвернулся от мальчика. Мальчик перевёл дыхание.

– Дух законов в том, что каждый должен сам обеспечить свою безопасность. А кто не смог этого сделать – тот преступник, и его надо наказать за то, что он допустил совершить насилие над собой. Сажать жертв – куда эффективнее, чем ловить воров и убийц, как требует этот дурак.

– А может, он не так и не прав, а? – поддел толстяк. – Не всегда же можно уберечься, бывают и случайности.

Видимо, то был намёк на историю самого преподавателя, потому что тот побагровел и сверкнул на соседа недобрым взглядом. Девица засмеялась и слегка отодвинулась. Она сняла туфли и стала разминать затёкшие ноги.

– Ну и что, что случайности? – продолжал правовед. – Если ты шел ночью по пустырю и тебя там грохнули – значит, не надо было ходить ночью по пустырю, наука простая. А то, что же, всё шиворот-навыворот? Ты значит, гуляешь затемно хрен знает где, тебя отдубасили, а ты, значит, и ни при чём, виноватого пусть государство ищет? А потом ещё и в суд подать за то, что не нашли? Это, по-вашему, правильно? Государство разве может за каждым свечку держать? Вот и позаботьтесь о себе сами, граждане, правильно говорю? – он довольно осклабился.

Мальчик видимо злился, но молчал, старуха безучастно сидела в своём углу. Девица ухмылялась и нервно помахивала зажатой в руке туфлей с высокой шпилькой.

– А сам-то, сам-то, – хихикнул толстяк, тяготясь тишиной.

Но преподаватель не обратил на него внимания. Он схватился руками за прутья и приблизил лицо к решетке, не сводя взгляда с девушки. За стёклами глаза его казались маленькими и лисьими.

– Ну так как, красавица? Соглашаешься со мной?

Девица расхохоталась и вдруг – грохнула каблуком ему прямо в лицо. Это было так неожиданно, что он даже не успел вовремя отпрянуть, и шпилька, увенчанная металлической набойкой, расшибла одно из стёкол в очках. К счастью для правоведа, оно только треснуло и не осыпалось в глаз. Под хохот девицы он ушел в дальний угол, извергая брань и проклятия. Она же снова прильнула к решетке.

– Поберегись, гражданин, поберегись, интеллигентик! – визжала она. – Эй, охранник! Наш хмырь виновен в покушении на убийство! Покушение на убийство! – и снова смех.

– Никакого покушения, она разбила мне очки: мелкое хулиганство, – возразил тот, когда к ним подошёл охранник.

– Нет, покушение! Каблук острый, длинный, если бы не твои очёчки, интеллигентик, моя туфля у тебя в мозгах бы уже торчала!

С этими словами она выставила в коридор обе туфли, не дожидаясь, чтобы охранник отобрал их. Он же молча записал что-то в блокноте, они так и не поняли, что именно – хулиганство или покушение. В любом случае, «красавица» напакостила преподавателю и была этому очень рада.

Сквозь девицын хохот и ворчание правоведа старуха услышала, что её кто-то зовёт. Она подняла глаза: это был мальчик.

– Бабушка, бабушка, – шептал он.

– Что тебе? – отозвалась она устало.

– Ты старая, ты должна помнить. Было же когда-то такое, что сажали настоящих преступников?

– Ну, было, – сказала она неохотно.

– Лучше ведь было, правда же? Правда, бабушка?

Она помолчала, как бы сравнивая в уме, и покачала головой.

– Нет, было почти что так же. Совсем мало разницы.

– Быть того не может, – усомнился толстяк.

Она снова покачала головой.

– Всё точно так же. Говорили только, что надо вот так и так, и всем показывали это красивое лицо, а с изнанки-то, на поверку, точь-в-точь как сейчас.

– Всё равно, – не унимался толстяк. – То хоть изнанка была, всё равно ведь лучше, чем так, а, бабушка?

– Как ни верти, а изнанка всё ближе к телу будет, – возразила та.

На это он ничего не сказал, только раздраженно передёрнул плечами. Мальчик сел, обхватив колени руками, и о чём-то задумался. В углу преподаватель пытался скрепить стекло так, чтобы оно не выпадало из оправы.

Неожиданно девица встрепенулась: по коридору несли труп мужчины. Дотащив, его бросили в последнюю камеру, как раз напротив них. Тело, возможно, ещё не успело остыть; на полу остались следы крови. Собственно, нельзя было с точностью утверждать, что это труп, но все почему-то решили именно так. Девица подошла к решетке и умоляюще сложила руки. Охранник приблизился к ней, проявляя снисхождение. Она что-то зашептала ему; он коротко ответил и удалился.

Девица вернулась в большом возбуждении.

– Вы знаете, кто это? – сказала она тихо-тихо, приблизив губы к уху старухи. – Это мой дружок, из-за которого я села. Теперь его посадили за убийство.

– Разве же не глупо сажать в тюрьму труп, причём за собственное убийство? – сказал мальчик вполголоса.

Неясно было, то ли он услышал сказанное девицей, то ли основывался на своих выводах.

– Нет, не глупо, – отозвался правовед со злобой. – Закон для всех один, так и знайте.

Девица нагло ухмыльнулась, и он замолчал, хотя туфель у неё больше не было.

Старуха закрыла глаза и стала думать о дельфинах.