Григорий Андреевич Лишин
(Биографический очерк).
Жизнь брата моего Г. А. Лишина была коротка: он родился в Петербурге 33 Апреля 1854 г. и умер, на 35 году, — 15 Июня 1888 г. Григорий Андреевич обладал истинно артистическою натурою; вспомним о нем, как о лице, оставившем по себе добрую память и приведем некоторые подробности его постепенного музыкального и поэтического развития, и этим, сколько возможно, восполним пробелы в биографических очерках, появившихся о нем в печати.
Ум, чувства и дарования Гр. Андр. воспитывались с самых ранних лет матерью его. Живя в многочисленной семье (1860—1870), когда она еще не успела разойтись по разным концам и разнообразным профессиям, Григ. Андр., как младший в семье, был вообще предметом особых о нем забот и первоначальное его образование было весьма хорошо обставлено, но здоровье его было слабое и не обещало цветущего состояния. Движения были мало оживлены, натура казалась лимфатично-малокровною. Семья на лето выезжала, обыкновенно, на дачу, близь Петербурга, в с. Мурино, и к осени обыкновенно он поправлялся, цвет лица оживлялся, он становился бодрее, но зимние занятия снова переутомляли его. Домашняя жизнь отличалась строгою выдержанностью и расчетливостью, что вызывалось обширностью семьи. Круг знакомства родителей был не велик, но избранный. Дома ни в чем не допускалось никакой распущенности. Мать была центром домашнего очага и каждый член семьи нес ей свои радости и скорби и для каждого у ней было слово утешения и совет; дети боготворили ее, не смотря на строгий ее тон, требовавший всегда и во всем выдержки. Не допускалось банальностей и lieux communs. В семье всегда оставались в памяти замечание ее: Ne faites pas de l’esprit à bon marché.
Воззрения, обмен мыслей, споры, принимавшие, при участии некоторых близких дома, характер весьма живой, выслушивались и младшим братом, что не могло не влиять на восприимчивую душу юноши. Друзьями в нашем доме в ту пору были: магистр Михаил Иванович Розанов и педагог Карл Андреевич Келлер. Оба они принимали деятельное участие в вопросах и фактах текущей жизни нашей семьи и любили прислушиваться к опытам брата Григория в вариировании музыкальных этюдов — к первым творческим его попыткам. Они поддерживали энергию матушки в занятиях музыкою с братом. Иногда возбуждался вопрос о чрезмерной нервности юноши и следует ли его, девятилетнего ребенка, брать в оперу. В то время Итальянская опера блистала знаменитостями: Патти, Николини, Тамберлик, и семье всегда было жалко лишать его этого удовольствия, хотя и замечалось, что музыка производила на него глубокое впечатление. Детские забавы и игры вообще отличали в нем преобладание воображения. Входить в роль героя, или волшебника, доставляло ему великое наслаждение. В развлечениях и играх его принимали нередко участие братья и сверстники его: Майнов, впоследствии известный этнограф, и двоюродный брат его, Конст. Ник. Лишин. Покровительницею и часто инициатором игр была матушка, баловавшая брата Григория в досуги, но за то, во время уроков его, обращалось особенное внимание на полную их законченность. Основательное знание Гр. Андр. иностранных языков принадлежало исключительно занятиям домашних. Ближайший руководитель и наставник Гр. Андр., священник Строительного училища М. И. Розанов, по общим предметам оставался репетитором его и в последующее время поступления Гр. Андр. в пансион. В детских рукописях Гр. Андр. мы находим рассказы и письменные работы из древней истории с поправками М. И. Розанова, всегда требовавшего возможной простоты слога. Рассказанное ученик должен был к следующему уроку представить письменно. Эта система занятий много способствовала развитию вполне грамотного письма ученика в самом раннем возрасте. Памятно, сколько утешений он доставлял дома, декламируя стихотворения разных классиков. Раз-другой прочитанное стихотворение, или тирады Мольера, Расина, он уже говорил наизусть. С отечественною литературою Гр. Андр. был ознакомлен хорошо и читал много. В позднейшем возрасте, его чрезвычайно занимало чтение наших критиков и IV том Белинского, помним, он читал особенно внимательно, с карандашом в руках. Гоголя и Грибоедова он уяснил себе в 16-летнем возрасте. Память у него была изумительная.
Специальное образование Гр. Андр. получил в училище Правоведения, где он и окончил курс в 1875 г., но этой специальностью он не воспользовался. Музыка была ему родственнее, чем служебная карьера и он всецело отдался музыке, которую и обогатил многочисленными произведениями.
Впечатления музыки на душу младенца, говорит Белинский, «неисчислимы», и думает, что именно мать Гр. Андр. внушила ему эти первые впечатления в самом раннем возрасте. Первые годы занятия музыкою уже дали на столько выдающиеся результаты, что дома признавалось полезным предоставить Гр. Андр. больший простор в развитии таланта. Занятия музыкою обнимали все, что требуется широкой программой, а именно: развитие слуха и усвоение начал гармонии; образцовый исполнения при нем пьес с их анализом. Быстрота чтения нот была у него удивительно развита. Впоследствии нам случалось видеть его письмо партитур. Без помощи рояля он быстро писал ноты для полного оркестра. По-видимому ему много помогло в этом знакомство с органною музыкою, которую он особенно любил, а также и игра на духовых инструментах. Корнетом и альтгорном он владел свободно. Четырнадцати лет он писал нам, что учился играть на корнете у Монтанари, что поступил в VII класс Правоведения; получил из восьми предметом восемьдесят один бал. На этом письме отец сделал приписку: «Напиши Грише намек на его почерк, который никакого характера не имеет; он хороший мальчик, только нужно делать частые напоминания о том и другом. В манерах не далеко ушел, На фортепиано и корнете играет хорошо, но это развило в нем самоуверенность не по летам. Его необходимо сдерживать. Страсти к музыке не имеет, так что нужно заставлять его играть; но играет хорошо. Если бы работал, был бы дельный исполнитель. Не совсем внимателен к другим. Вот тебе канва для письма, — ты можешь, сказать, что все это тебе приснилось».
Первым его учителем музыки, до 9-летняго возраста, была его мать — ученица Шопэна. Затем учительницею музыки, в 10-летнем возрасте Гр. Андр., была госпожа Гарднер. В этом возрасте он участвовал в концерте, в зале Бенардаки, в ее пользу. С 1865 по 69 год он продолжал занятия музыкою, под руководством Ю. Нагеля, и затем уже пользовался уроками Гензельдта, который, помнится, передавал матушке, что он счастлив видеть и слышать своего ученика, превзошедшего учителя. Такой отзыв Гензельдта, конечно, говорит больше о необыкновенной скромности самого учителя. В 1871 году я познакомил брата Григория с Мих. Павл. Азанчевским, бывшим в то время директором консерватории. Приятельски условившись проверить музыкальный познания брата, М. П. пригласил его к себе, на интимный музыкальный вечер, где мы застали: Ауэра, К. Ю. Давыдова, Чайковского и г-жу Ниссен-Саломан. Брату было уже 16 лет. Сложения мешковатого, неразвязный в движениях, всегда нетерпеливый, он в этом обществе не с первого шага почувствовал себя в своей среде, сознавая, что здесь ничего не пройдет незамеченным. Брат чувствовал, что он не перед любителями, а перед представителями высшей школы. В разговоре с артистами, имевшем несколько характер экзамена, Гр. Андр. пришлось переименовать школы, ему известные, и выслушать несколько замечаний о современном легком отношении к музыке и увлечены оперетками. Гр. Андр. довольно настойчиво отстаивал талант и музыкальное значение Оффенбаха, Лекока и сравнивал их с романистом Поль де-Коком, у которого литературная подкладка всегда была живая и нравственная. Сошлись, однако, на том, что в литературе и искусстве преобладающим тоном должна быть сама жизнь, представляющаяся мыслящему человеку серьезной работой, а не одной потехой. Впрочем, сказала Ниссен-Саломан, «каждый возраст имеет свои порывы».
Перешли к роялю. Гр. Андр., перелистывая ноты, обратился к Ауэру: — не сыграет ли он Danse Hongroise Брамса?
— С удовольствием, — ответил ему Ауэр, — если вы мне будете аккомпанировать. Кстати проштудируем вашу технику.
Пьеса эта в той аранжировке не была знакома брату, но, раз попавшись в ловушку, он должен был подчиниться испытанию.
Покуда Ауэр налаживал скрипку и когда замолкла проба смычка, Гр. Андр. сделал весьма бойкую интродукцию и, заканчивая ее, он обернулся к Ауэру, как бы выжидая, когда виртуозу угодно будет начать…
Ауэр рассмеялся и сказал: «мы, кажется, ожидаем друг друга», а г-жа Саломан обратилась к хозяйке дома, после исполнения Гр. Андр. собственной его интродукции: «cela promet»! 1 Перейти к сноске .
П. Азанчевский подошел к роялю перевертывать листы и несколько раз во время исполнения пьесы наши взгляды встречались с его одобрительною улыбкою. По окончании пьесы и после других вещей, исполненных братом solo с полным успехом, профессора сердечно пожали руку юному композитору. M. П. Азанчевский, с которыми был дружен со школьной скамьи, советовал почаще отрывать брата, от рояля, как это мне случалось проделывать с Азанчевским и Мусоргским в школе подпрапорщиков, когда старшие классы чрезмерными требованиями игры доводили их «новичков», до полного изнеможения. «Здоровее читать ноты, чем играть их, так говорил мне Лист, — заметил M. П., — а я, к сожалению, мало его слушал и вот на кого теперь похож. Только мы знаем, как необходимо отдыхать от музыки»!
Относительно игры Гр. Андреевича Азанчевский серьезно отозвался, что ему консерватория не нужна, что по исполнению он выходит из ряда обыкновенная и имеет свои чары. Тут же он предложил брату пользоваться своею музыкальною библиотекою, как известно, отличавшеюся замечательною полнотою.
В том же году я познакомил брата Григория с А. Н. Майковым. Всегда внимательный к молодым талантам, маститый поэт отнесся особенно тепло к музыкальному почину Григория Андреевича. Еще перед этим посещением Ап. Ник. было известно, что некоторые его стихотворения будут положены на музыку и в этот приезд к нему брат исполнил романс «Весна». Вникнув в эту музыку, Ап. Ник. находил, что дело поэта и музыканта близки друг к другу и что музыка, сопровождающая его слова, выражает торжественность вступающей в свои права весны. Романс этот в первый раз исполнен в 1871 году В. В. Корсовым. Брат находил дикцию Ап. Ник. Майкова неподражаемою и, действительно, никто из современных тогда поэтов не читал так изящно свои произведения, как Ап. Николаевич. Многие из его произведений впоследствии мелодекламировались покойным братом.
Декламация самого Гр. Андр., под аккомпанемент рояля признавалась искусством, им самим выработанным. Отзывались, что мелодекламацией он «внес определенность и тождество поэтических и музыкальных идей» и что «музыкальное сопровождение при его декламации близко иллюстрировало текст». Жанр этот в то время был нов, как было ново и то, что одно лицо соединяло в себе автора, аккомпаниатора и декламатора. Года за три до его кончины нам довелось слышать его мелодекламацию в зале консерватории, на концерте, данном им и друзьями его с благотворительною целью. В тот вечер он вышел из рамки программы концерта требованиями повторений и когда он, аккомпанируя себе, читал стихотворение Лермонтова «Спор», — слушавшие были как бы наэлектризованы сходством музыки с мыслями поэта. Попытка объединить идею поэта с звуковою формою, действительно, удавалась ему. Стихотворение «Колодники» гр. Толстого, прочитанное им мелодекламацией, производило потрясающее впечатление. Слушатель отдавался обаянию идеи и как бы переносился в изображаемое событие. Такие высшие победы над слушателями даются лишь избранникам искусства.
В Петербурге, на одном из концертов, Гр. Андр. мелодекламировал стихотворение А. Н. Майкова «Нива». Ап. Ник. находился в публике. Когда Гр. Андреевичу был поднесен венок, он быстро сошел с эстрады и, подойдя к Ап. Ник. Майкову, возложил на него этот венок, и вся овация превратилась в сплошное чествование А. Н. Майкова, доказавшее, между прочим, что наибольшая доля достоинства в воспроизведении картин принадлежит их авторам, а не исполнителям. Мы не знаем, удаются-ли дальнейшие попытки мелодекламации; думаем, что чужая музыка, подобранная к словам, всегда будет отзываться некоторою деланностью. Здесь нужна оригинальность, обладание долею творчества и разнообразие, — иначе мелодекламация легко перейдет в скучное повторение одних и тех-же музыкальных мотивов. Опираясь на отзывы о мелодекламации Гр. Андр., мы можем повторить, что этот род искусства составлял его авторскую славу. И действительно: тут он являлся самим собою; музыка, слова, исполнение, все сливалось в одно целое — было видно, что тут он делился всею своею душою также щедро и искренно, как делился он в жизни с людьми всем, чем только мог поделиться. Вспоминая, как тепло относились к нему слышавшие его музыку и импровизации, мы невольно обращаемся к факту. Однажды, по окончании им концертной пьесы в Мариинском театре, весь оркестр, аккомпанировавший ему на сцене, встал и присоединился к вызовам и аплодисментам публики. Такая оценка музыкантов по профессии говорила ему больше, чем могли сказать рецензии. Раз почувствовавши успех свой перед тысячными массами, встречавшими его внимательно и громко провожавшими, — он увлекся этими успехами.
Ему сулили широкую будущность, нередко захваливали его, и, только в семье, под час, слышался более сдержанный тон и ему нередко указывалось на чрезмерное доверие его к овациям, на избыток уверенности слишком рано развившийся. С ростом таланта и более серьезными занятиями, самоуверенность эта сглаживалась, хотя в нем всегда замечалось сознание своего дарования и своей артистической задачи. Теперь легко находить, что он должен был дать меньше, но лучше, а тогда ему, живому человеку, казалось, что он должен многое успеть воспроизвести и с юношескою несдержанностью он выставлял всякую пробу своего пера на показ. «Выработается, успокоится», — говорили одни, ему близкие; «увлекается мишурою», — говорили другие. Отрочество всегда стремилось и будет стремиться само переживать все то, о чем постоянно твердит и предупреждает опыт, и в характере брата Гр. Андр. вера в собственный силы всегда брала верх над холодным размышлением. Мысль о том, что он нравственно обязан служить обществу своим дарованием, постоянно была у него руководящею и он сознавал, что искусство тогда только признается людьми, когда оно способно вызывать в людях лучшие чувства. Мысль эту, не раз слышанную от него, он однажды подтвердил следующим случаем: припоминаем слезы брата Григория пред св. плащаницею, на страстной неделе, в церкви Строительного училища, где священнодействовал от. Розанов, о котором мы упомянули уже, как о наставнике брата Григория. Импровизированная проповедь о. Михаила пред св. плащаницею призывала молящихся к внутренней проверке и пробуждению совести. Проповедь пастыря вызывала дремлющие силы стоявших пред изображением величайшего Учителя. Брат тогда высказал нам: «Велик Учитель, собою оставивший людям способность возвращаться к нему за многие века, и я сожалею о поэтах и композиторах, не умеющих действовать на душу, как этого достигает от. Розанов проповедью». Таково было внутреннее мировоззрение Гр. Андр. в 16-летнем возрасте на этику поэзии. Пришлось-ли ему самому, когда-либо, вызывать музыкою своею и мелодекламацией лучшие чувства и будить душевные порывы в людях — пусть судят те, кто слышал его.
Гр. Андр. лишился матери, когда ему было 18 лет. Чуткость ее к малейшим оттенкам дарования, заботливость о нем и влияние на дальнейшую жизнь — все это отлетело в прошлое вместе с юностью, с которою с тех пор Гр. Андр. и простился. Он долго чувствовал этот суровый перелом в жизни. В музыке его послышалась нота, до этого времени не звучавшая.
Этот год брат Григорий провел неразлучно с отцом: ездил с ним за границу и часть лета провел в родном имении, Черниговской губернии, в селе Нивном. Отсюда между прочим, и заимствованный им псевдоним: «Нивлянский».
Симпатичная наружность, необыкновенно выразительная дикция, острый ум и мягкий характер, — все это располагало к нему всех, его знавших. Но самому ему особенность видеть всех и все лишь в розовом свете и чрезмерная идеальность натуры — много вредили в жизни.
Идеализация его, может быть, бросалась в глаза многим знавшим его, потому в особенности, что то время носило отпечаток чисто материалистический и художнику приходилось отвоевывать свою веру в иные руководящие начала. Лиризм в поэзии терял цену также, как в музыке вытеснялась мелодия… Шаткое, ничего прочно не устанавливавшее время, несомненно, отражалось на искусстве и творчестве, — что понятно в особенности у нас, где самобытность в искусстве не представляется характерною чертою, а преобладает подражание во всех видах. — Семидесятые годы дали в подавляющем избытке так называемые гражданские мотивы. Они не признавались Гр. Андр. за произведения поэтические. Он смотрел на них, как на рифмованную прозу и когда ему, по настоянию некоторых куплетистов, приходилось писать им стихи в этом роде, то он внутренно болел от этой работы, хотя и называл этот труд печением блинов. Однажды нам довелось видеть, как Гр. Андреевичу, утомленному учебными занятиями, пришлось идти к роялю, по настоянию Монахова, измышлять ему куплеты; мы видели неохоту Гр. Андр. заниматься этим. Рядом уже разносилась доходившая до него молва, что талант его разменивается. Раз нам пришлось отказать позднему визиту Монахова, ограждая отдых Гр. Андр, после усидчивых занятий к экзамену. Г. Монахов признал тогда нашу заботливость неуместною и, удаляясь, находил, что очень жаль, что не может видеться с Гр. Андреевичем, так как куплеты «в требовании». Кстати заметим, что почти все куплеты, исполняемые с таким неподражаемым искусством И. И. Монаховым, были написаны Гр. Андр. еще будучи в Учил. Правовед. под псевдонимом Нивлянского.
Задатки таланта Гр. Андр. давали право надеяться на самостоятельное, а не подчиненное вкусам большинства развитие. Удовлетворение «рыночным» требованиям нередко ставилось Гр. Андр. в семье и людьми, сочувствовавшими его таланту, в упрек. Отец писал мне в 1872 году: «Юноше, способному вглядеться в самого себя, непристойно пускаться в известность мишурою, к которой склонны дюжинные люди, а не те, в ком признают талант. Простота его произведешь то, что неопытного выходца в свет хитрые будут понукать, как хотят, и повернут, куда вздумают».
Мы находим последние слова пророческими в отношении многих последующих эпизодов его короткой жизни. Семье были дороги проявления его таланта и, конечно, в семье Григ. Андреевичу приводилось слышать больше правды, чем в среде ему чуждой. Отцу нашему, Андрею Федоровичу, были особенно дороги проявления истинного дарования Григ. Андр. и вот собственный его слова, записанные им: — «Седьмой сын мой Григорий изучил законы, но душою он постиг иной закон — влиять на сердца силой вдохновенного слова и звука и, внимая его простым мелодиям, склонялось задумчиво не одно чело»…
Неумение отбиться от эксплуатирования его, может быть, и ранняя известность, чрезмерно возбуждающая самолюбие, — явление не редко встречающееся, — создали в нем, вместе с самоуверенностью, и беспорядочное творчество. После окончания братом Григорием курса в училище Правоведения, нам редко приходилось встречаться с ним. Удел каждой многочисленной семьи в известном возрасте — разлететься в разные стороны и Григ. Андр. пришлось почувствовать себя как бы оторванным от домашнего очага. Знойные требования его музыкальных способностей, жажда простора, рядом с легко дававшимся ему успехом, в среде, не умеющей относиться к талантам бережно, без ненужных и преждевременных захваливаний. кружило ему голову. Одна певица не может петь иначе как только под аккомпанемент Григ. Андр., другая, или другой — настаивают на том, чтобы придать характер их пению или игре; пианист идет к нему ловить мотивы, а тут еще надо написать кому-нибудь обещанный романс, там просят на благотворительный концерт, там надо перевести для Дир. Им. Теат. оперу, дальше оперетто, и все это творилось в сутолоке Петербургской жизни, между звонками: — «дома Гр. Андр.»? Большинство звонков к нему — это были приглашения участвовать в благотворительных концертах. — Нервы до поры и времени выручали, но и утомление чувствовалось им вдвойне тем более, что зачастую ночи шли в рабочее время.
Во время пребывания моего в Петербурге, в 1878 году, Григ. Андр. помещался у меня. Тогда от принял службу в иностранной цензуре. Ему приходилось прочитывать массу книг в особенности итальянских и давать по ним заключения. Это требовало быстроты работы; но, прослужив два года, он убедился, что соединять музыкальную профессию с другим делом невозможно и от дальнейшей службы в цензуре отказался. Заметим к слову, что чтение книг, проходивших чрез его предварительную цензуру, занимало его весьма серьезно. Служба эта давала ему возможность расширять свой кругозор, пополнить свое образование. Целью жизни он, однако, избрал музыку и к этой задаче, оставив службу, он и пошел неуклонно, покинув Петербург, чтобы попытать свои силы в среде, совершенно ему чуждой. Он дирижировал оркестрами в разных концах России, репетиторовал с артистами. Занятия эти ему ставили в упрек, но он нередко отвечал, что так надо учиться. Знатоки находили, что школа эта была ему полезна и хорошо выполнена. В это время бойкой его музыкальной деятельности у него несомненно были светлые дни, но он слишком жил в чаду своих успехов и конечно прием дирижированья был тогда едва-ли своевременен; принялся он и за это с свойственной ему страстностью, но не в ущерб ли теоретическим занятиям, к которым он вынужден был вернуться впоследствии. В Харькове Гр, Анд. с 1875 г. по 1876 г. дирижировал операми «Жизнь за Царя», «Русалка», Волшебный стрелок» «Фауст» и «Гугеноты». Далее проследим собранный Г. Мазаракий биографический материал, составленный им частью по сведениям, доставленным ему родными покойного и из газетных статей и заметок и приведем о нем выдержки из отзыва известного музыкального критика и знатока музыки композитора М. М. Иванова. Из благодарственного отзыва Саратовского Управления Красного Креста видно, что оно благодарит за благотворительный концерт (7 мая 1877 г.). M С. Ларионову. В. В. Байкову, К. А. Аленекова, Ф. К. Львова и Гр. Анд. Лишина. В Оренбурге и в Рославле 1878 г. были пожертвованы полные сборы обществу Попечения о раненых и больных воинах.
В Саратове публика, присутствовавшая на концерте 9 октября 1877 г., адресом благодарила Г. А. за доставленное эстетическое наслаждение, выразив, что она смотрит на него как на восходящее, русское, музыкальное светило. Это звучит громко, но что Гр. Анд. собственными силами сумел выполнить на практике им же созданную мечту — знакомить провинцию с красотами родной музыки, это несомненно имело свою цену и принесло долю пользы обществу.
Кн. Мещерский говорит: в наше время, когда говорить надо о музыкальном таланте, вам задают прежде всего вопрос: какого он лагеря? И в музыку забрались эти враги мирного наслаждения души человека, что Бог создал Сам, и дает создавать людям эстетического и прекрасного. Лишин был, бесспорно, музыкальный талант, и тем ценнее был его талант, что он один из немногих, и даже кажется единственный был музыкальный талант, который не принадлежал ни к какому музыкальному лагерю и любил музыку всею своею поэтическою душою, как любит юноша свой первый идеал любви. Он был и привлекателен этим чистым обожанием музыки… Оно давало ему то, что никто из наших музыкальных талантов, кроме Балакирева, не имеет, — смирение и поэтическую беспечность к своей музыкальной судьбе. Когда я называю Балакирева, я вспоминаю это почтенное имя со слов людей, которым верю, так как сам его не знаю. Но Лишина я коротко знал, и вдвойне оплакиваю его раннюю кончину: у него впереди была будущность развития, и затем с его кончиной угас один из общительных музыкантов, с которым приятно было говорить о музыке. Теперь эта возможность становится все реже и реже. Или наши знаменитые музыканты до того заносятся гордостью Бог весть в какие Олимпы, сочинивши несколько недурных вещей, что говорить о музыке, или просто сесть за фортепиано и сыграть для простых профанов считают оскорблением своего музыкального величия, и всех, что не они, считают музыкантишками, или же они до того скучны и нетерпимы, наши музыкальные таланты, что говорить с ними надо также внимательно и осторожно, как переходить с кочки на кочку по болоту. Лишин был душа человек в музыкальном мире, как во всех сферах сношений с людьми, и не заботился никогда о том, чтобы музыка дала ему карьеру. Он не знал, что значит ухаживать за теми, которые могли бы его выводить в музыкальный люд, как не знал и того, что значит написать музыку для того и другого удобного и выгодного момента; он сочинял, как играл, когда вздумается и, как я сказал, с детскою беспечностью любил свою музыку… Думаю, что эта детская беспечность в обращении с музыкою, эта любовь к общественности, эта врожденная ласковость его природы к окружавшей его жизни до известной степени помешали ему более сосредоточиться в музыкальном развитии; он слишком давал себя захватывать впечатлениям минуты и людям и не скупился на свой талант, а всякий талант требует известной бережливости, а подчас сосредоточенности… Его Дон-Сезар прелестная вещь по грации и поэтичности мотивов, но она же свидетельствует о том, сколько силы для творчества было еще впереди у этого молодого таланта, если-бы не смерть! Ужасно это беспощадное слово, когда оно означает, что хлад ее печати лег на человека, с жизнью которого, как с весною, все его друзья соединили улыбку и чистый луч теплого душевного света!.. В Мае месяце 1887 г. Гр. Андр. писал из Одессы, где он лечился на лимане: Постановка моего «Дон-Сезара» обещана зимой. В Павловске я дирижировал; в общем исполнил 14 своих оркестровых вещей. Говорят, под моим управлением видна жизнь в оркестре. Все лето, поощренный успехом отрывков из «Дон-Сезара», я переделывал в нем прозу на речитативы, чтобы можно было представить на большую оперу, что и думаю рискнуть зимою. Драматический кружок, кажется, будет ставить «Нулина». Вообще посеяно много, но пока уберешь урожай, много желчи накипает и кровь портится. Написал много новых вещей, все в широком стиле».
Нам передавали, что в Одессе, когда под час сильнее схватывала его болезнь, он говорил окружающим: «Я не хочу умереть, покуда не увижу на сцене своего Сезарушку». Желание это было выполнено: ему довелось видеть своего «Дон-Сезара» на Киевской сцене.
В Нувелисте, № 4, 1888 г., упоминается, что в начале Марта того года в Киеве, успех постановки «Испанского дворянина» был, как сообщали местные газеты, громадный. Музыку этой оперы находят прелестной и по характеру подходящей к Визе — «Кармен». Многие номера оперы были повторены по требованию публики, наполнившей театр. Вызывали Гр. Андр. множество раз. Ему поднесли много букетов, серебряный венок от киевлян и лавровый — от почитателей его таланта: одесситов, москвичей и петербуржцев. Приведем здесь отрывок из письма, полученного нами из Киева в ответ на телеграмму по поводу успеха постановки пролога при открытии Одесского театра:
«Пишу тебе совсем больной. Ревматизм в ноге летом дал вздохнуть, а с этими безбожными холодами опять так заныл, что вот уж неделю лежу. Пребывание у одесских братьев оставило самое теплое впечатление. Я был глубоко тронут твоей телеграммой, пришедшей в самый разгар моей работы. Вышло действительно торжество, по отзыву всех присутствовавших». Четвертая опера Гр. Андр. — «Бахчисарайский фонтан» — им не окончена набросок же программы I акта «Бахчисарайский фонтан» хранится у Сергея Ивановича Плаксина, талантливого поэта, который был другом покойного Гр. Андр, и вместе с которым он начал писать либретто для этой оперы.
Г. А. Лишин обладал широкою талантливостью говорит М. М. Иванов, и живым, нетерпеливым характером. Если что помешало развиться этой талантливости, как бы можно было ожидать, то именно живость его характера, его темперамент и, вероятно некоторые условия его воспитания. Ему все легко давалось и это заставляло его относиться нередко небрежно к подготовительным работам, составляющим необходимый фундамент для всяких прочных шагов вперед. Жизнь же его складывалась тоже благоприятно или, казалось, могла так сложиться: он был воспитанником одной из привилегированных наших школ, училища Правоведения, давшего, — заметим тут же, — четырех композиторов: Серова, П. Бларемберга, Чайковского и Лишина. Он имел знакомства и связи и мог рассчитывать на хорошую и легкую служебную карьеру. Но его тянуло всегда к искусству, которое манило его с раннего детства. 13-ти лет он выступил публично как аккомпаниатор таких светил, как Тамберлик и Нантье-Дидье. Те, кто слышал его мелодекламацию где он всегда сам аккомпанировал себе, могли оценить изящество его игры, которой могли бы позавидовать, пожалуй, и некоторые специалисты-виртуозы.
Уменье владеть фортепьяно дало, без сомнения, первый толчок дремавшим композиторским способностям Лишина и вместе с тем помогло его быстрым салонным успехам. Композитор, умеющий хорошо играть (а Лишин сверх того еще и пел очень мило), всегда сумеет представить как следует и поддержать свои сочинения. К тому же, Лишин был поэт; он хорошо владел стихом не только русским, но даже и французским, имел воображение, формы и образцы у него слагались свободно, — особенно ему удавались лирические стихотворения и эпиграммы, которыми он отлично пользовался при случае. Одним словом, дарования его были разнообразны. Для того, чтобы успеть, ему оставалось только сосредоточиться на чем-нибудь одном. Но разбрасываться — именно в характере русских интеллигентных людей, так было суждено и Лишину, талантливости которого действительно хватило бы на весьма разнообразные занятия.
По окончании курса он, вместо того, чтобы думать о службе, неожиданно поступил вторым капельмейстером в харьковскую оперу.
После сезона он не вернулся в Петербург, как рассчитывал, а, поддаваясь живости своего характера, составил небольшую труппу, названую им летучей или передвижною оперою. С этою труппою, состоявшею из четырех певцов, он объехал. юг и восток России, знакомя с русскою оперною музыкою те глухие уголки провинции, которые до этой попытки не имели никакого понятия об опере вообще. Понятно, что оперы давались им не целиком, а в том виде, в каком позволяли средства передвижников; но и в подобном виде предприятие Лишина оказало нашему искусству не малые услуги. К дирижированию он имел особенную склонность и любил выступать во главе оркестра всегда, когда только ему представлялся случай. Так, в 1878 году московская театральная дирекция заказала ему аранжировку оберовской оперы «La part du diable» для московского Малого театра и он дирижировал при ее постановке. В том же году, и опять в Москве, была поставлена им оперетта «Под ясным небом Испании». О ней я ничего не знаю кроме того, что она выдержала 14 представлений сряду, но думаю, что музыка ее послужила для некоторых сцен оперы, написанной им уже впоследствии, для «Испанского дворянина» («Д. Сезар де Базан»), с полным успехом данная в Киеве в феврале 1888 года. «Испанский дворянин» обещал сделать поворот в судьбе Лишина. Оперу эту должны были дать и в Одессе в переводе на итальянский язык; вместе с тем успех его заставил г. Савина порешить поставку другой оперы Лишина, — не вполне им обработанной — на сюжет «Цыган» Пушкина. Возможность слышать свои произведения на сцене, а не видеть их на бумаге только или слушать их отрывки в салонах, должно было побудить молодого автора с удвоенными силами приняться за работу, но судьба не пожелала этого…
Успех его в Киеве и открытие нового одесского театра его прологом, для которого он нашел слова и музыку, был последним и вместе крупным торжеством в карьере Лишина. Одесские и киевские газеты и публика отнеслись с большим сочувствием к автору и, во время бывших тогда оваций ему, никто не ожидал, что дни его уже сочтены, что смерть его так близка…
Кроме двух названных опер Лишиным оставлена еще третья — «Граф Нулин», написанная в таком же легком мелодическом стиле, в каком написано большинство его произведений. Опера эта совершенно окончена и кажется вполне оркестрована: по крайней мере года два тому назад в Павловске играли большую сюиту. Композитор сам управлял оркестром и имел большой успех вместе со своей музыкою. Часть этой оперы, кажется, напечатана. О ней, как и о главном произведении Лишина, «Испанском Дворянине», как и вообще о его произведениях на месте, занимаемом ими в русском музыкальном искусстве, я скажу не в этих строках. Здесь я перечисляю те его работы, которые не ускользнули в эту минуту из моей памяти.
Сочинения его разнообразны. Кроме опер, у него есть симфоническая поэма для оркестра «Салимская гетера», написанная на текст г. В. Крестовского, отрывки «Реквиема», исполненные в одном из концертов в Петербурге, кантата «Вещий Олег» для хора, соло и оркестра, несколько хоров à capella, более сотни романсов и несколько фортепьянных пьес. Все они отличаются мелодичностью и несомненною грациею, а также уменьем дать достаточно яркие музыкальные образы. В этом роде особенно выдаются его баллады «Она хохотала» и «Колодники», свидетелем повсеместного успеха которых по всей России мне пришлось быть самому: Корсов бесподобно пел эти баллады и вслед за ним другие баритоны разнесли повсюду и их и репутацию их автора. Из романсов особенно популярны: «Первая любовь», «Дева и солнце» и «Нельзя поверить», выдержавшие множество — десятки — изданий.
Хотя Лишин жил преимущественно в Петербурге, но он редко оставался в нем долго, беспрестанно оставляя его для разных поездок и предприятий. То он концертировал по России с Тамберликом, то с г-жею Меншиковою, то ездил исполнять свои сочинения. Особенный успех имел он как мелодекламатор. Тут должны отдать ему справедливость даже и те, кто не особенно благосклонно смотрит на этот жанр: данное настроение всегда иллюстрировалось им верно, а декламировал он прекрасно.
Немаловажной заслугой Гр. Анд. являются переводы оперных либретто. Их он перевел до сорока. Известно, что переводы либретто были у нас в большом пренебрежении. Лишин показал, что и переводам оперных либретто можно дать поэзию. К своим операм он писал всегда сам тексты и они отличаются литературными достоинствами. Выше было замечено, что он занимался поэзией. Им написано не мало стихотворений. Из этих стихотворений особенно выдаются «Королевская месть» и «Памятнику Глинки», читанное им с таким большим успехом в Смоленске на торжестве в честь открытия памятника. Как теперь, вижу молодого поэта, в увлечении чувства, внезапно преклонившего колена перед г-жею Шестаковою, после того, как он кончил свои грациозные стихи. Порыв его был так естествен, что невольно вызвал единодушные долгие рукоплескания всей залы.
Резюмируя композиторскую деятельность Гр. Андр., г. Мозараки заключил, что в сочинениях Гр. Андр. преобладал лирический элемент, в котором всего лучше и выразительнее отражалась его художественная натура в этой области, особенно ярко природная склонность к чистой мелодии, при чем дарование его проявлялось с замечательным разнообразием, благодаря той легкости, с которой он овладевал музыкальною и стихотворною формою. Поэзия Гр. Анр. — это бегло написанные впечатления, но нередко печали и восторги поэта живы и выказывают в нем преобладание чувства.
Легкость стиха и юмор напоминают его, каким он был в действительности. Идеализм сказывающийся в жизни его, отражался и в его произведениях.
Но условные рамки угнетали его. Иллюзия овладевала им всею силою, когда он верил в созданный воображением идеал. И когда ему случалось разочаровываться в нем, а это видно из его стихотворений, разочарование это болезненно отражалось на его организме и отнимало его душевный покой. Его «идеал» должен был воплощать в себе труд и служение искусству и никогда в его произведены не воспевалась одна физическая красота; он преклонялся лишь пред красотою духовной искал ее вечно, и по мере сил и разумения пламенно служил ей.
Как чуток он был ко всякому проявлению дарования и как высоко ставил мысли и чувства, видно из активного его участия, в чествованиях памяти почти всех деятелей искусства.
В тексте 1 Это обещает!
Лишин. Поэзия. 2-е издание, дополненное и исправленное. СПб.: Типография «Самокат», 1908