Из детства Линнея
В зимний вечер тысяча семьсот девятнадцатого года, в одном из деревенских домов Розгольта, в Швеции, вокруг стола расположилась, по обыкновению, вся семья местного священника, состоявшая из его жены, двух девочек семи и восьми лет и мальчика, лет двенадцати. Мать вязала чулок; обе маленькие девочки выбивались из сил, подражая ей. Тут же сидел белокурый мальчик с нежным, бледным лицом и большими выразительными глазами; все внимание его было обращено на тетрадь из белой бумаги, к которой он прикреплял травы и цветы.
Вдруг отец, читавший большую библию, поднял свою голову и, окинув мальчика сердитым взглядом, вскричал:
— Опять эти тетради и бесполезные травы!.. Я брошу все это в огонь и покончу таким образом с твоей ленью и непослушанием!
Сказав это, он сделал движение, как бы желая привести в исполнение свою угрозу; но мальчик прижал тетрадь к груди и умоляюще посмотрел на мать.
— Успокойся, добрый Николай! — мягко остановила она мужа. — Он хотел только привести в порядок растения, которые собрал сегодня утром; теперь же он займется латынью.
И она торопливо отложила в сторону гербарий, и заменила его тетрадью переводов и задач.
— Жена, — гневно проговорил священник, — думая защитить сына, ты сама обвиняешь его: ты говоришь о растениях, которые он сегодня собирал. Вместо того, чтобы писать перевод, или сопровождать меня к больным и умирающим, он, значит, рылся в снегу и бегал, как маленький бродяга, в ущельях гор, отыскивая бесполезные травы.
— Не говори, — возразила жена., так же мало знавшая ботанику, как и ее муж, — что между этими травами нет полезных и целебных: недавно наша маленькая Христина обрезала себе палец; мы приложили ей несколько листьев одного из этих растений, и рана зажила. А то, несколько времени тому назад, наша старая сестра Берта страшно обожглась и вылечилась тоже травами, которые ей указал Карл. Даже доктор сказал ей, что перевязка из этих трав хороша, и что нужно продолжать делать ее, он сказал даже, что тот, кто указал на употребление этих трав, поступил умно.
— Я хочу сделать из сына не доктора медицины, — прервал ее муж, — а доктора богословия, и такого же священнослужителя, как и я, почему и требую, чтобы он оставили занятье этими глупыми травами, а посвящал бы все время на изучение священного писания и латинского языка; если же он этого не исполнит, то я отошлю его в город, в латинскую школу, где его будут держать в ежовых рукавицах.
Мать хотела, было, возражать, но священники строго посмотрел на нее и снова погрузился в чтение библии.
В закоптелой комнате, служившей в одно и то же время кухней, столовой и гостиной, слышалось теперь только щелканье вязальных спиц да скрип пера. Мальчик весь ушел в свою работу и исполнял ее с лихорадочной поспешностью; видно было, что он хотел поскорее покончить с нелюбимым занятием.
Дописав заданную работу, он свободно вздохнул и положил тетрадь рядом с библией.
Отец быстро пробежал написанное и, кончив, пробормотал:
— Хорошо, очень хорошо… Я знаю, мой маленький Карл, что ты можешь сделать все, когда захочешь; вот почему я так сержусь, когда ты не слушаешься меня.
— Я буду всегда вас слушать, — сказал ребенок, взглянув с любовью на отца, — но не позволите ли вы мне разделить время моих занятий на две части: первую половину дня я буду заниматься изучением священного писания и латинского языка, другую же — я посвящу на изучение растений и цветов, которые составляют для меня те, же псалмы и стихи библии, воспевающие величие Бога.
— Ты просто сумасшедший, — вскричал отец. — Я уже тебе сказал, что это ребяческое занятие испортит всю твою будущность. Лучше не упорствуй, — ты знаешь мое решение, касающееся тебя… Я не изменю его.
Сказав это, он поднялся и начал читать молитву, как делал это каждый вечер, так как семейство молилось всегда вместе. По окончании молитвы, дети, пожелав спокойной ночи отцу и матери, пошли спать. Карл спал в темном кабинете; это была маленькая комната, вся мебель которой состояла из постели, стула и этажерки соснового дерева, на которой лежало несколько книг и любимые тетрадки, наполненные травами. Лежа в постели, он все обдумывал средства для продолжения своего любимого занятия так, чтобы отец не считал этого непослушанием. И когда в комнату вошла его мать, чтобы перекрестить своего любимца, — она застала мальчика уткнувшимся в подушку и горько плакавшим. Она села на край детской кроватки и принялась целовать и утешать его.
— Успокойся, мой мальчик, — ласково говорила она, держа на своих коленях Карла, — не огорчайся так сильно…
— О, если бы ты знала, милая мама, как я был счастлив, когда, отыскав какой-нибудь новый цветок, я рассматривал корни, стебли, листья, лепестки, — каждую черточку этих сокровищ милосердного Бога!.. Знаешь, мама, весной особенно приятны эти занятия. Новые распускающиеся цветы — для меня целый мир. Растения разговаривают со мною, и я понимаю их язык… Уверяю тебя, милая мама, что они, как живые, имеют свои привычки, свои особенности, что они очень разнообразны и отличаются друг от друга так точно, как лица моих сестер разнятся от моего лица.
— Ты бредишь, мое милое дитя!.. — улыбаясь, вскричала растроганная мать. — Притом же в эти сильные холода земля так тверда, и ты слишком утомляешь себя, собирая жалкую и редко попадающуюся траву.
— О, милая мама!.. Разве я чувствую утомление… Посмотри! — воскликнул он, схватывая одну из своих тетрадей с растениями. — Чем бы только не рискнул я, чтобы обладать одним из этих хорошеньких цветов! Каждый день я нахожу какой-нибудь новый мох, новый лишайник… А отец хочет, чтобы я отказался от этих дорогих для меня занятий!.. Это все равно, если бы он просил меня отказаться от еды и жизни!..
— Ты будешь жить и будешь есть, с тою лишь разницею, что твой завтрак будет часом раньше, чем обыкновенно, — радостно отвечала мать. — Каждое утро, пока не встанет отец, ты можешь отправляться на твои любимые поиски; но в условленный час ты обязан быть дома, чтобы учить латынь.
Мальчик бросился в объятия матери…
Почти первый раз в жизни заснул он таким счастливым и видел прекрасный сон. Ему снилось, что он находится в обширной долине, окруженной горами; начинаясь маленькой покатостью, она постепенно подымалась все выше и выше, достигая почти неба. Он сидел у светлого ручья, журчавшего среди всевозможных растений и цветов. Было лето. Легкие золотистые облака плыли в голубом небе. Никогда еще он не видел такого неба в бедной шведской деревушке, которой он никогда еще не покидал со дня своего рождения. И он любовался и этими синим небом, где ярко светило солнце, осыпая его снопами своих лучей, и веселой деревушкой, украшенной цветущими деревьями и кустарниками. Как легко дышалось ему, и как радостно билось его сердце! Восхищенный и очарованный, он бродил по тропинкам, окруженным молодой, яркой зеленью, боясь смять какой-нибудь стебелек, листок, тычинку. А между тем, ему так хотелось сорвать все эти цветы, чтобы потоми изучить их. С наслаждением вдыхал он в себя их запах, любовался их красивыми формами, прелестными красками.
И вдруг тоска охватила его: никогда он не будет в состоянии удержать в памяти это бесчисленное разнообразие цветов, распределить их, дать им названия!
В отчаянии он остановился и начал тихо молиться.
— Боже мой! Боже мой! — говорили он. — Природа слишком велика для слабого человеческого глаза, и если кому-нибудь и удалось бы взглянуть на нее разом, то глубина и подробности ее ускользнули бы от него. Ты создал вселенную по Своему образу и подобию, а мы, бедные и жалкие, хотим измерить ее величие и описать красоту ее. Это невозможно! Мы знаем только отрывки Твоего произведения, остальное же ускользает от наших глаз. Прости же мне, о, Боже! мою дерзость!..
И бедный ребенок, подавленный величием окружающей его природы, упал на колени, восхваляя Бога, и долго оставался в оцепенении от восторга.
Вдруг раздались голоса, исходившие из распустившихся чашечек и из внутренности еще закрытых бутонов.
— Иди к нам! — говорили они. — Мы твои, мы тебя любим за то, что ты нас любишь; за то, что ты понял нас, — понял, что мы живем и чувствуем… Не бойся, рви и разрушай нас: мы возрождаемся без боли. Каждое из наших разорванных волокон откроет тебе тайны, которые до сих пор едва ли кто-либо и подозревал. В нашем строении ты найдешь столько же чудес, сколько и в строении человеческого тела; подобно человеку, и мы имеем органы; подобно ему, мы имеем способности, нравы и высшее назначение, установленное непреложным законом. Изучай же нас, дитя, любящее нас: ты узнаешь, как мы рождаемся, как развиваемся, как достигаем красоты!..
Так говорили спящему ребенку великолепные кактусы, лотосы и магнолии, розы, лилии и гвоздики и все полевые цветы — ромашка, лютики, незабудки, фиалки, все мхи и лишайники; всякое растение, всякий стебель, всякая чашечка имели, казалось, отдельный голоси, и все это вместе соединялось в концерт — нежный, чарующий, приводивший маленького Карла в бесконечный восторг.
— Я вас понимаю и люблю! — отвечал он на эти таинственные речи, которые один только он мог слышать. — Я открою миру всю прелесть и величие ваших тайн!..
И он с любовью наклонился над цветами, желая их сорвать; но вдруг совершилось невиданное чудо. Казалось, все цветы пришли в движение, оторвались от своих корней и подошли к ребенку, окружая его как бы благоухающей оградой, и, взбираясь на его грудь, сердце и руки, сплели огромный венок вокруг его головы. Лицо ребенка сияло, украшенное этой эмблемой славной будущности. Он рос, все рос под этим венцом из цветов, и вдруг почувствовал на своем лице теплое дыхание; поцелуй едва коснулся его, но доставил ему невыразимое удовольствие; ощущение было так живо, что он проснулся.
Пред ним стояла его мать, полуосвещенная утренней зарей; она разбудила его своим поцелуем, — она, так хорошо понимавшая его.
— Пора уже, — сказала она ему, — начинается день; одевайся скорей, молись Богу, завтракай и беги в поле, пока не встал отец; в твоем распоряжении целый час… Иди же, иди, дитя мое, — там — в поле, в горах твое счастье и твоя любовь.
Мальчик, одеваясь, рассказал ей свой чудесный сон. И хотя мать ничего не поняла в нем, но решила, что это — предсказание будущей славы и счастья ее сына, и потому обещала помогать ему как можно больше в его любимых занятиях. Веселый и счастливый, с палкой в руках, отправился мальчик на свои поиски.
Так прошло несколько дней, в продолжение которых маленький Карл мог мирно собирать свои растения в горах. Но однажды утром отец почему-то проснулся ранее обыкновенного и очень удивился, не найдя своего сына дома. Напрасно бедная мать старалась смягчить его гнев, выставляя разные предлоги. Строгий священник твердо стоял на своем и объявил, что завтра же отправит сына в латинскую школу, в маленький городок Вексио. Мать залилась слезами; но отец не переставал повторять, что слезы не помогут делу, и что давно надо было сделать это. Возвратившийся вскоре домой Карл сейчас же понял, что, благодаря ему, в доме раздор, слезы и горе. Он начал, было, оправдываться перед отцом и давать ему обещания с этих пор слепо повиноваться ему во всем, но тот оставался неумолимыми. Наконец, отец ушел, отдав жене приказание собрать и приготовить все вещи сына, которого завтра он сам отвезет в город.
Ах, сколько горя причинила матери и сыну эта внезапная разлука! В особенности бедной матери казалось ужасными расстаться с ее единственным и так горячо ею любимыми сыном, — она не расставалась с ним никогда.
— Нет, нет, это невозможно! — не переставала повторять она, закрывая руками лицо, все орошенное слезами.
Карл видел отчаяние матери и, подавив свое собственное горе, старался ободрить ее, утешал, как мог:
— Милая мама, город, куда меня везут, не далеко отсюда, и мы будем часто видеться с тобой. Я буду прилежно работать, чтобы угодить отцу, и скоро опять возвращусь домой.
Но мать продолжала плакать, так как даже один день разлуки с сыном страшил ее. Однако, зная, что воля мужа непоколебима, она начала укладывать вещи сына в маленький чемодан, и прежде всего, положила на самое дно нежно им любимый, но роковой гербарий, ставший причиной их разлуки.
Когда отец вернулся домой, чемодан был уже готов; видя, как скоро исполнено его приказание, он немного смягчился. И хотя всем было грустно, но остаток дня и вечер все, же прошли спокойно.
Как всегда, отец читал библию; девочки вязали, сидя возле матери; Карл весь был погружен в переводы. Среди всеобщего молчания лишь изредка слышались сдерживаемые вздохи и отрывистые слова.
Когда наступил час отдыха, все вместе помолились Богу, и сын подошел к отцу пожелать ему спокойной ночи.
— Спи спокойно, — сказал отец, — завтра рано утром мы поедем в город.
Мальчик молча поклонился, глотая слезы.
Едва только заснул священник, как мать тайком пробралась в комнату сына и, сев на постель, начала ласкать его, умоляя беречь свое здоровье. Это было настоящее прощание, потому что на следующий день строгий отец ускорил отъезд. Так как было очень холодно, а дорога покрыта снегом, то наши путешественники поехали на санях. Быстрая езда и совершенно новая, незнакомая мальчику местность, по которой они ехали, окончательно развлекли маленького Карла. Но это радостное настроение мигом исчезло, когда он увидел скучный и мрачный город и вошел в мрачное здание латинской школы.
Священник поручил сына своему другу, ректору школы, прося его быть строгими и не баловать мальчика; исполнив, таким образом, как ему казалось, свой долг, он поехал обратно в деревню.
Впервые дни новый ученик чувствовал себя как бы покинутым; но это продолжалось не долго. Внимание и дружба нескольких учеников одних с ним лет, с которыми он успел сойтись, ободрили его. Он решился начать работать, чтобы угодить отцу, и в течение всей зимы усердно занимался латинским языком и богословием. Но наступила весна, и он снова почувствовал в себе как бы бурное и всемогущее вдохновение, далеко унесшее его из стен школы, и его опять неудержимо потянуло в долины и горы, начинавшие покрываться молодой растительностью. Он вдыхал в себя с жадностью свежий воздух, в котором слышался запах цветов и травы, и его невольно влекло к ним. Более, чем когда-либо, вспоминался ему теперь его дивный сон, и как тогда, он видел в нем предзнаменование своей славы. И, весь охваченный грустью, он думал: — «Нет, я не создан быть священником!.. Я должен другим образом поклоняться Богу и прославлять Его».
Сначала он всеми силами противился своему неотразимому влечению, но, однажды, когда все ученики отправились гулять в поле, он удалился от них, и скоро потеряли их из виду. Радостный и счастливый, блуждал он среди скал и в ущельях гор, устланных пестрым ковром всевозможных цветов. Очарованный природой, он забыл все на свете. Незаметно подкравшийся вечер, застигший его за исканием растений, напомнил ему о школе и царствовавшей в ней дисциплине. Испуг, вызванный в нем нарушением правил, был настолько силен, что он не посмел возвратиться и выпросить прощение у ректора. Между тем, наступила ночь. Полный беспокойства, дрожа от холода и усталости, он заснул в углублении скалы, поросшей мхом. Утром его нашел здесь школьный сторож и привел в школу, как бродяжку.
Ректор написал отцу о проступке сына. Священник, более, чем когда либо, считая его неисправимым, ответил ректору, что он видит очень хорошо, что из его сына никогда не выйдет хорошего богослова; в наказание же за его своеволие, он просил ректора сейчас же отдать его в обучение к башмачнику.
Мягкий и слабый от природы, Карл не противоречил и нашел даже при самом поступлении к башмачнику, что та полу свобода, которую ему давали во время обучения этому новому для него ремеслу, была очень приятна ему. Каждый день, до начала работ, он мог обегать поле, а по воскресеньям он мог с утра до вечера блуждать в горах. Вечер и ночь он посвящал распределению растений по сортам, надписывая название на каждом из них. Эта двойная и непрерывная работа ума и тела, незаметно для него самого, очень скоро отозвалась на его здоровье; да и жизнь с грубыми товарищами была для него пыткой. Его бранили, когда он казался молчаливым, упрекали в гордости и очень часто ссорились. Эта нравственная борьба, наконец, свалила его, и он заболел. Хозяин, считавший его лучшим своим подмастерьем, послал за самым искусным доктором.
Доктор Ротман был очень ученый человек. Он нашел мальчика в сильной лихорадке, сопровождавшейся бредом, и признал в явлениях болезни сильное возбуждение мозга. В этом он убедился еще больше, когда нашел на маленьком столе мальчика гербарии и заметки. С удивлением прочел он несколько страниц и сильно задумался, потом взял руку больного и пощупал пульс, который сильно бился.
Карл продолжали спать, и чудный сон снился ему, — быть может, еще лучше того сна, который он видел в доме отца. Но, — странная вещь! — сон этот не доставлял ему большого удовольствия, а даже казался насмешкой над его теперешней участью. Он видел себя окруженным четырьмя могущественными людьми, державшими скипетры в руках, и на головах этих людей были короны. По этими коронам, по оружию и по одежде их, Карл, много спустя, узнал в них королей Швеции, Франции, Англии и Испании 1 Перейти к сноске. Все четверо улыбались ему, рассыпали у ног его сокровища и, наконец, возложили на его голову венок. Восхищенный этим, он чувствовал сильное головокружение, и вследствие этого сон его был страшно тяжел и беспокоен.
Добрый доктор с сильным волнением наблюдал мальчика во все время его сна, после чего дал ему выпить успокоительных капель. Вскоре дыхание спящего сделалось свободнее, и он проснулся без всякого усилия. Лихорадка прекратилась, благодаря заботам сострадательного доктора, который очень скоро привязался и полюбил мальчика. Как только он вылечил его, то дал ему прочесть сочинения Турнефора, знаменитого французского натуралиста, и когда Карл с удивлением и восторгом стал пересказывать прочитанное, то доктор сказал:
— Будет время, когда вы будете более знамениты, чем он!..
— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул мальчик.
— Я хочу сказать, мой милый, юный друг, что я читал ваши заметки, просматривал ваш гербарий и предсказываю вам, что со временем вы будете сами знаменитым натуралистом.
Карл посмотрел на него с недоверием, и с грустью сказал:
— Вы смеетесь надо мной?
— Я?! — с жаром вскричали добрый доктор Ротман. — Напротив, я хочу предложить вам следующее. Я вас увезу с собой, — вы кончите курс в Лундском университете и сами будете профессором.
Такую же уверенность доктор высказал и отцу Линнея, к которому он отправился, с целью убедить его — не мешать сыну, следовать своим природным наклонностям, в чем и имел полнейший успех.
Предсказание доброго доктора сбылось. Через несколько лет после этого разговора кафедру ботаники в одном из шведских университетов занял молодой профессор. Слава о его прекрасном преподавании гремела далеко. Этот профессор был Карл Линней!
* * *
Карл Линней, знаменитый натуралист и естествоиспытатель, родился в 1707 году, в ночь с 12 на 13 мая, в маленькой деревушке Розгольт, возле обширного Мокленского озера, в дикой и глухой части Швеции. Малютке не было еще и года, когда в нем впервые пробудилась страсть к цветам. Они были его первой и единственной игрушкой, — к ним одним он протягивал свои маленькие ручонки, улыбался при виде их и только ими и играл всегда. Когда он плакал, то любящая мать не иначе могла успокоить его, как показав ему первый попавшийся цветок.
Деревенская церковь с красивой белой колокольней и домик священника были окружены небольшим, но прекрасно разросшимся садом. Летом, когда распускались цветы и деревья, а воздух пропитывался благоуханием всевозможных цветов и вся природа походила на волнующийся океан свежей зелени, — это место представляло из себя как бы маленький земной рай, подобно оазису в пустыне, ярко выделявшемуся среди дикой природы. Здесь прошли первые годы будущего натуралиста; здесь развивался и играл маленький Линней. Однажды, будучи четырехлетним мальчиком, он сопровождал отца и мать, которые, в обществе нескольких друзей, предприняли небольшую прогулку в соседнее селение. Когда небольшое общество группами расположилось на траве, отец Карла, будучи в душе страстным садоводом, начал, между прочим, рассказывать соседям некоторые подробности о разведении и содержании растений. Рассказ возбуждал всеобщий интерес, — все были заняты, и никто не обращал внимания на ребенка. У Карла же глаза, устремленные на отца, сверкали таким неестественным блеском, что заметившая это мать с тревогой прижала к себе мальчика; но ребенок взглядом умолял не мешать ему слушать, указав на отца, державшего в руках какое-то растение. С этой памятной минуты страсть Карла к цветам и растениям усилилась вдвое, и у него появилось непреодолимое стремление к ботаническим познаниям. Каждый день он расспрашивал отца и узнавал от него названия растений и разные другие подробности об их жизни. Наконец, в 1717 году началось учение; как оно шло, уже известно. Окончив гимназию в 1727 году, Линней получил следующее свидетельство: «Школьная молодежь может быть сравнима с деревцами в питомнике. Случается иногда, хотя и очень редко, что некоторые молодые побеги, несмотря на усиленный уход, не принимают культуры и остаются дичками; но, пересаженные на другую почву, они изменяются и вырастают в прекрасные садовые деревья. Единственно в такой надежде посылает ректор молодого человека с этими свидетельством в университет, где перемена воздуха, может быть, поспособствует в будущем его успешному развитию». С таким-то сомнительным аттестатом Линней явился в Лундский университет, который, впрочем, очень скоро, по расстроенному здоровью, он принужден были оставить. Оправившись, он перешел в Упсальский университет, в котором, через несколько лет, занял, в качестве профессора, кафедру ботаники. Его аудитория привлекала студентов всего мира, a Упсальский ботанический сад был приведен им в блестящее состояние. Он трижды был выбираем ректором университета и до конца жизни оставался его единственными покровителем и попечителем. В 1739 году он, принимая деятельное участие в основании шведской академии наук, был избран первым ее президентом. Но усиленные работы, отнимавшие у него не только день, но очень часто и ночь, незаметно все более и более подтачивали его и без того расстроенное здоровье, и в 1778 году, 10 января, он тихо и безмятежно скончался, с цветком в руках, окруженный семьей и друзьями. Вся Швеция откликнулась на его похороны, почтив смерть своего сына и учителя слезами и всенародным годичным трауром. Но его сочинения и ученые труды, сделав его имя известным и знаменитым на весь мир, и до сих пор живут среди нас и долго еще, если не всегда, будут жить среди людей, любящих и преданных науке.
В чем же бессмертная заслуга этого гениального ученого, известного чуть не каждому мало-мальски образованному человеку?
Линней был гениальный методолог и классификатор, а это обозначает вот что:
До Линнея наука была как бы без хозяина, — в ней царили невероятный беспорядок и путаница,
Линней же внес в науку и оставил в ней после себя свет, порядок и систему.
Каждому растению, каждому животному он указал его место в науке, дал ключи к отысканию этого места и научил всех пользоваться таким ключом.
Благодаря его знаменитой книге «Система природы», состоящей всего из 14 страниц, получается возможность легко разбираться не только в существующем гигантском материале ботаники (наука о растениях) и зоологии (наука о животных), но еще и указать заранее надлежащее место всякому вновь открываемому растению или животному.
Линней предложил двойное название каждому растению или животному: одно — общее, родовое, другое — частное, видовое. Например, смородина, Ribes, название — родовое, а красная или черная смородина — Ribes rubrum или nigrum — видовые названия.
Книга Линнея «Система природы» является как бы азбукой ботанического и зоологического языка, и ее должен знать каждый, кто вступает в беспредельный мир растений или животных, с целью наилучшего их изучения.
Остальные труды Линнея имеют не меньшее значение. И всей своей славой Линней обязан, главным образом, неуклонному терпению и любви к порядку, точности и аккуратности.
Л. Ч.
В тексте 1 Впоследствии эти четыре короля осыпали Линнея почестями.
Детские годы знаменитых людей. Томик IV. Бесплатное приложение к журналу «Путеводный огонек» за 1912 год. М.: Издание журнала «Путеводный огонек». Типо-Литография «Печатник», 1912