Капуцин
Утомительной дорогой,
Меж языческих руин —
Толстый, грязный, босоногий
Ковыляет капуцин.
Знойный полдень дышит адом,
Голый камень ногу жжет,
Пот с него катится градом,
А монах идет — поет.
И Те Deum трубным звуком
Раздается перед ним
По полям, по акведукам,
По развалинам немым.
Приподняв рога и спину,
Над недвижною травой,
Вол, внимая капуцину,
Помавает головой…
Сей монах благочестивый,
Босоногий капуцин,
Непременный и счастливый
Всех остерий гражданин.
Для него людская слава —
Только дым и суета,
Но Lacrymae Christi, право,
Возлюбил он для Христа.
Под лозою виноградной,
Любит он перед толпой
За бутылкою отрадной
Проповедывать порой.
Блуд и пьянство обличая,
Поражая суету,
Учит он толпу, вздыхая,
Воздержанью и посту.
Обещает он сторицей
В небесах награду им, —
Валаамова ослица
Замолчала-б перед ним!
Красноречием объятый,
Не умолкнет он, пока —
За бутылкою десятой —
Упадет без языка.
Но и туг он не спасует:
Пребывая под столом,
Он на небо указует
Колоссальным кулаком…
Жарче день; но, не смущаясь,
Всех остерий гражданину,
Бродит, потом обливаясь,
Босоногий капуцин.
Вдруг… Какая встреча… Боже!
Посреди старинных плит
Рослый, бравый, толсторожий
Подымается бандит…
За спиной его мелькает
Тусклым дулом карабин,
Но Те Deum повторяет,
Как и прежде, капуцин…
— Отче, стой! Я очень грешен
И, по-истине судить, —
Я уж двадцать раз повешен
Палачами должен быть.
Самому себе я гадок:
Грабил, жег и воровал,
И людей, как куропаток,
По дорогам убивал…
— «Да, грехи твои безмерны —
Но ужасней грех один:
Был ли ты для папы верный
И для церкви щедрый сын?
Ты ко храму-ль прилепился
И с каким монастырем
Ты избытками делился?..»
— Грешен, отче, я во всем!
Как-то папскому жандарму
Пулю в спину я пустил,
Грабил Рим, как грабил Парму,
И людей как мух давил…
К храму я не прилепился,
И с монахом никогда,
Отче, я не поделился
Барышами от труда…
Как-то раз среди ущелий
Капуцина подстерег…
— «О, мой сын, ты грешник велий!
Убивать мирян ты мог,
Но… коснуться до монаха!..»
— Я его не убивал!
Отче, умер он от страха —
Я кошель с него снимал!..
— «Все же этим злодеяньям
Несть предела и конца!
Но достигнуть с упованьем
Можешь райского венца.
Слушай, сын преступный, — ныне
Народился лютый зверь,
Даже в Риме, как в пустыне,
Он шатается теперь…
Всюду сеет яд сомненья,
Суемудрия чуму…
Имя — ересь, преступленье,
Вольномыслие ему…
В нас он мечет эпиграммы,
Оскверняет алтари,
Мнит везде ограбить храмы
И закрыть монастыри.
Он доселе невидимо
В книгах яд свой разливал,
А теперь, теперь из Рима
Выгнать папу возмечтал!..
Брось, о, чадо! злодеянья,
Разом прошлое затми,
На преступные стяжанья
Отпущение возьми,
А потом у калабрийцев
Поселись и не зевай,
Грабь и режь гарибальдийцев,
Либералов убивай!
Бей мечом, отравой, жалом,
Пулей, петлей, клеветой, —
С каждым новым либералом
Сто грехов с тебя долой.
И, поверь, настанет время,
И придет конец борьбе,
Прегрешений тяжких бремя
Все отпустится тебе.
Ты послужишь не Мамоне, —
Будешь воином Христа,
И в сияющей короне
Внидешь в райские врата!..»
И пустынною дорогой
Меж языческих руин
Дальше-дальше босоногий
Ковыляет капуцин!..
Вот он сел в тени платана;
Смотрит он, как на реке
Золотистого тумана
Стынет дымка вдалеке.
Белый город над рекою,
Виллы путника манят…
Чу!.. за ветхою стеною
Колокольчики звенят.
И монах довольный, мирный,
Смотрит, как в томящий зной
Выступает ослик жирный
С поселянкой молодой.
Что за грудь, какие ноги!
Точно статуя она
Показалась у дороги,
Грациозна и стройна.
Очи пышут страстью знойной,
А коса, а торс какой!
Веет силою спокойной
И здоровьем, и красой…
И монах, заплывший жиром,
Очарованный глядит:
— Ныне грех владеет миром!
Он навстречу ей гремит…
В сети души уловляет,
Губит юность до конца, —
И мирянка погибает,
Как заблудшая овца…
Ныне в мире несть спасенья,
И ликует сатана,
Исповедуй прегрешенья,
Окаянная жена!
Совершила грех ты велий,
Тут я жду тебя давно!..
— «О, святой отец! Ужели
Мне погибнуть суждено?..
Ночью раз мне жарко стало
И заснуть я не могла:
Что-то грудь мне волновало
И в очах стояла мгла.
Что-то жгло меня, томило,
Все куда-то я рвалась…
Так тревожно сердце ныло…
Я чуть слышно поднялась…
Я пошла, едва ступая,
Грудь пылавшую раскрыв,
И тоскуя и вздыхая,
В тень прохладную олив…
Там какой-то голос нежно,
Тихо звал: — «приди!.. приди!..»
И заныла я мятежно
У милого на груди!
Он шептал мне: — «ты прекрасна!» —
«Я люблю тебя!» шептал,
Обнимал меня так страстно,
Точно жег — не целовал!
— А потом?
— «Не помню, право!..
Та ведь ночь была темна!» —
И смущенная, лукаво
Улыбается она…
— А потом?
— «Потом с зарею
Вместе с ним проснулась я, —
С грудью грудь, душа с душою!..»
— Ты погибла, дочь моя!
Сатана твой царь отныне
И поверь: твоя душа,
Словно путница в пустыне,
Затерялась согреша.
Есть один лишь путь спасенья:
Следуй, грешница, за мной! —
И, дрожа от вожделенья,
Капуцин встает святой.
— Чудодейственная сила
Есть во мне! Ты повторить
Грех должна! Что осквернила —
То со мною освятить! —
Он ведет ее с собою
И, угрозой смущена,
Безответною рабою
Повинуется она…
Только ослик одинокий
Все вперед, вперед бредет
И на весь простор широкий
Оглушительно ревет…
Написано в 1866–м году (примечание автора).
Цикл «В Италии»
Стихи. Издание второе. 1865 – 1901 г. СПб.: Типография А. С. Суворина, 1902