Крестьяне в программах русских социалистов после 19 февраля

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ.

I.

Цель этого очерка — показать, какую роль играло крестьянство в идеалах русской социалистической интеллигенции, шедшей в первых рядах армии прогресса. Дело будет, значит, идти не о практической работе этой интеллигенции среди крестьян, а о тех взглядах на крестьянство, которые лежали в основании упомянутой деятельности.

Мы не будем касаться причин экономического и социально-политического характера, которые вызвали освобождение крестьян. Но нам придется остановиться на той стороне дела, которая выражалась в литературной и программной деятельности, подготовлявшей и осмысливавшей эту крайне важную реформу. Самую главную роль в пропаганде ее играло, несомненно, то направление русской общественной мысли, которое мы можем назвать социально-народническим и которое выражалось во взглядах двух родственных, но не сливавшихся между собой отрядов этой идейной армии: взглядах Герцена, в эту пору уже очень идеализировавшего русскую общину и видевшего в ней даже средство обновить весь старый хозяйственный уклад культурной Европы; и взглядах Чернышевского, который, скептично относясь к универсальному значению нашей формы владения, тем не менее понимал всю практическую важность ее для России и потому требовал освобождения крестьян с достаточным количеством земли без выкупа или при самом умеренном выкупе и с сохранением общины.

Однако, как ни велико может быть давление убеждений и общественного энтузиазма в известные узловые моменты истории на общее течение дел, тем не менее, реальная почва экономических и социальных интересов оказывает очень сильное противодействие влиянию этих факторов и обыкновенно позволяет осуществиться социальным идеалам лучшей части общества лишь с большими урезками и компромиссами. Мы знаем, с каким глубоким чувством разочарования было встречено искренними друзьями народа с Положение», носившее на себе следы самого несомненного вмешательства в реформу сословных помещичьих интересов, которые, в конце концов, лишь слабо нейтрализовались реформаторским пылом либеральной бюрократии. И если крестьянство, движения которого так боялись официальные реформаторы, в общем, не проявило сильного революционного настроения (хотя в 4—5 губерниях дело и не обошлось без крупным бунтов), 1 Перейти к сноске то наоборот, передовая интеллигенция, считавшая себя выразительницею интересов трудящихся масс деревни, с самого же начала крайне отрицательно отнеслась к реформе, которая была искажена эгоистическими требованиями привилегированных классов и страхами центральной власти.

Каково бы, напр., ни было мнение о принадлежности Чернышевскому «Воззвания к барским крестьянам», написанного зимою 61 года (я считаю его вышедшим если не целиком из-под пера Чернышевского, то, во всяком случае, инспирированным им), но эта прокламация, особенно в своей первой части, представляла мастерски приспособленную к народному пониманию критику совершившейся реформы. Страстные и скорбные ноты проникают этот памфлет, рассчитанный на движение в недовольном крестьянстве. Приведу лишь несколько мест из этого воззвания, чтобы показать, как с самого начала 60-х годов мысль русской интеллигенции горячо обращается к нестроениям крестьянской жизни и ищет исхода из тяжелого положения, созданного наполовину недоконченной реформой.

Много тут рассказывать нечего. На два года останется все по-прежнему, — и барщина останется, и помещику власть над вами останется, как была, А где барщины не было, а был оброк, там оброк останется, либо какой прежде был, либо еще больше прежнего станет… Нескоро же воли вы дождетесь; малые мальчики до бород али до седых волос дожить успеют, покуда воля-то придет по тем порядкам, какие царь и помещики заводят. Ну, а покуда она придет, что с вашей землей будет? А вот что с нею будет. Когда отмежевывать станут, обрезывать ее велено против того, что у вас прежде было; в иных селах четвертую долю отберут из прежнего, в иных — третью, а в иных — и целую половину, а то и больше, как придется где… Где было тягло по две десятины в поле, оставят меньше одной десятины. И за одну десятину либо меньше мужик справляет барщину почти, что такую же, как прежде за две десятины, либо оброк плати почти, что такой же, как прежде за две десятины. Ну, а как мужику обойтись с половиной земли? Значит, должен будет придти к барину просить; дай, дескать, землицы побольше — больно мало мне под хлеб по царскому указу оставили. А помещик скажет: мне за нее прибавочную барщину справляй… Да и заломит с мужика, сколько хочет… Да на одну ли пашню надбавка будет? Нет, ты барину за луга подавай, — ведь сенокос-то, почитай, весь отнимут у мужика по указу. И за лес барин с мужика возьмет, — ведь лес-то, почитай, во всех селах отнимут; сказано в указе, что лес — барское добро, а мужик и валежнику подобрать не смей, коли барину за то не заплатил. Где в речке или в озере рыбу ловили, и за то барин станет брать. Да за все, чего ты ни коснись, за все станет с мужика барин либо к барщине, либо к оброку надбавки требовать, Все до последней нитки будет барин брать с мужика. Просто сказать, всех в нищие поворотят помещики по указу.

А мужику куда идти, когда у него хозяйство пропало. В Москву, что ли, или в Питер, или на фабрики? Там уже все полно: больше народу не требуется, — поместить некуда… А мужику в деревне, без хозяйства да без земли — что делать, куда деваться, кроме как в батраки наняться. Ну, и нанимайся. Сладко ли оно батраком то жить? Ноне, сами знаете, не больно вкусно, а тогда и гораздо похуже будет, чем ноне живут батраки. А почему будет хуже — явно дело. Как всех-то погонят с земли-то, так везде будет сотни да тысячи народу шататься да просить помещиков, чтобы в батраки их взяли. Значит, уж помещичья воля будет, какое им житье определить, — они торговаться не могут, как ноне батрак с хозяином торгуется: они куску хлеба рады будут, а то у самого-то в животе-то пусто, да семья-то — приюта не имеет 2 Перейти к сноске.

Но рядом с этой критикой реформы со стороны «земли», есть и критика ее со стороны «воли»:

Волю, слышь, дали вам. Да разве такая и в правду-то воля бывает. Хотите знать, так вот какая… Миром все у них (у других народов, Н. Р.) правится. У нас исправник, либо становой, либо какой писарь, — а у них этого нет, а заместо всего староста, который без миру ничего поделать не может и во всем должен миру ответ давать…

В конце прокламации указывается мужикам и практический выход: держаться пока тихо, «булги» не подымать попусту, сговариваться промеж себя и промеж солдат, которые — тоже мужики, пока «промеж вас единодушие будет».

А в ту пору и назначение выйдет, что пора, дескать, всем дружно начинать. Мы уже увидим, когда пора будет, и объявление сделаем. Тогда и легко будет волю добыть. А до той поры готовься к делу, а сам виду не показывай, что к деду подготовление у тебя идет…. Значит, окроме вас, крестьян да солдат, никому и знать об этом не следует (там же, стр. 345 и 346).

Приблизительно в это же время, или несколько раньше, а именно в сентябре 1861 г., вышла прокламация «К молодому поколению», автор которой, известный поэт и публицист, М. Л. Михайлов, поплатился за нее каторгой, где и умер. В центре этого воззвания фигурирует опять-таки крестьянство. С точки зрения его интересов и его идеалов и рассматривается современное положение вещей: «Не народ существует для правительства, а правительство — для народа 3 Перейти к сноске. Но, борясь за интересы крестьянства, автор воззвания рассчитывает, прежде всего, на «молодое поколение».

Мы обращаемся к вам по преимуществу потому, что только в вас видим людей, способных пожертвовать личными интересами благу всей страны. Мы обращаемся к вам потому, что считаем вас людьми более всего способными спасти Россию. Вы — настоящая ее сила, вы — вожаки народа, вы должны объяснить народу и войску все зло, сделанное нам властью» (стр. 5).

И автор гордо выставляет идеалистическое profession de foi: «Не идеи за выгодами, а выгоды — за идеями».

Но сейчас, же указывает и на реальные основы мировоззрения, во имя которых он приглашает молодое поколение на самоотверженную деятельность.

И здесь-то развивается та точка зрения социального народничества, те взгляды на крестьянство, которые в своем энтузиазме носят на себе следы более Герцена, чем Чернышевского:

В нашей жизни лежат начала, вовсе неизвестные европейцам. Немцы уверяют, что мы придем к тому же, к чему пришла Европа. Это ложь. Мы можем точно прийти, если наденем на себя петлю европейских учреждений и ее экономических порядков; но мы можем прийти и к другому, если разовьем те начала, какие живут в народе… Припомните, как легко Рошер решил вопрос об освобождении крестьян… Отчего же наш народ недоволен царскою милостью, недоволен тем, от чего немцы пришли бы в восторг? А недоволен народ потому, что он не может представить себя без земельной собственности, он не может представить себя вне земледельческой общины. Ему нужно равенство прав и владения; он не верит и не хочет верить в законность такого порядка, по которому у 30 миллионов крестьян есть своя земельная собственность, а у остальных 23 миллионов земля чужая, принадлежащая какой-нибудь сотне тысяч владельцев. Вот отчего у нас нет страха пред будущим, как у Западной Европы: вот отчего мы смело идем навстречу революции; мы даже желаем ее (стр. 7—8).

И автор, сам внук дворового человека, засеченного барином за служение миру, делит все население России на две партии: кучку людей, принадлежащих к правительственно-дворянской организации, и все остальное громадное население России, в которой он видит «лучшую рабочую силу страны». Следует поразительная по близости к знаменитой сэн-симоновской «Параболе» и, очевидно, вдохновленная ею гипотеза о том, что случится с Россией, если, с одной стороны, перемрут все высшие классы, но останется жив народ, и если — с другой — останутся существовать привилегированные сословия, но исчезнут трудящиеся элементы страны.

В заключение Михайлов развертывает во весь фронт свои требования нового и лучшего строя, во имя которых он зовет молодое поколение вмешаться в ход истории, направив все, что живо, если возможно, на мирный путь преобразования; а если это не удастся, то рекомендуя «звать революцию на помощь к народу». Эти требования таковы:

Мы хотим последовательного развития начал народного управления. Наша сельская община есть основная ячейка, собрание таких ячеек есть Русь… Мы хотим равенства всех перед законом, равенства всех в государственных тягостях, податях и повинностях. Мы хотим, чтобы правительство давало народу отчет в собранных с него деньгах. Мы хотим открытого словесного суда, уничтожения царской полиции — явной и тайной, уничтожения телесного наказания. Мы хотим, чтобы земля принадлежала не лицу, а стране; чтобы у каждой общины был свой надел, чтобы личных землевладельцев не существовало, чтобы землю нельзя было продать, как продают картофель и капусту; чтобы каждый гражданин, кто бы он ни был, мог сделаться членом земледельческой общины… Мы хотим сохранения общинного владения землею с переделами через большие сроки… Мы хотим уничтожения переходного состояния освобожденных крестьян; мы хотим, чтобы выкуп всей личной земельной собственности состоялся немедленно. Если операцию эту не в состоянии взять не себя правительство, пусть возьмут ее все сословия страны… (стр. 11).

Но где, же найти силу, необходимую для такого серьезного изменения в общественно-политической жизни? Автор отвечает:

Надежду России составляет народная партия из молодого поколении всех сословий; затем все угнетенные, все, кому тяжело нести крестную ношу русского произвола — чиновники, эти несчастные фабричные канцелярий, обреченные на самое жалкое существование и зависящие вполне от личного произвола своих штатских генералов; войско, находящееся совершенно в таком же положении, и 23 миллиона освобожденного народа, которому 19 февраля 1861 г. открыта широкая дорога к европейскому пролетариату (стр. 14).

Умереннее по тону и по взгляду на движущие силы переворота листки «Великорусса», которые выходили приблизительно в то же самое время и на которые успел еще ответить в «Колоколе» сам Михайлов. Авторы листков обращаются к «обществу», к «образованным классам», увещевая их составить адрес государю императору, с просьбой о существенных экономических и политических преобразованиях, а в противном случае угрожая этим культурным элементам неизбежностью народного движения. Если, действительно образованные классы не успеют создать такую сильную, хотя и мирную оппозицию в стране, которая вынудила бы правительство пойти на коренные реформы, то России, по мнению «Великорусса», предстоит фатально кровавая народная революция. И ее «отвратить патриоты не будут в силах и должны будут позаботиться только о том, чтобы она направилась благотворным для нации образом». Любопытно, однако, что эти люди, апеллирующие, прежде всего к культурным элементам страны и желающие, прежде всего мирного выхода из сложного положения, ставят во главу угла все-таки решение крестьянского вопроса, и, притом, решение очень радикальное.

Итак, для мирного водворения законности необходимо решить крестьянский вопрос в смысле удовлетворительном по мнению самих крестьян т. е. государство должно отдать им, по крайней мере, все те земли и угодья, которыми пользовались они при крепостном праве, и освободить их от всяких особенных платежей и повинностей за выкуп, приняв его на счет всей нации (стр. 27).

Ответом на эти листки и явилась напечатанная анонимно в «Колоколе» статья Михайлова, который, наоборот, утверждает, что «надо обращаться не к «обществу», а к народу, и не предлагать вопросов, а прямо отправиться от положительного начала; что «жить долее при настоящем порядке невозможно»… «В обществе, — аргументирует автор, — лишь незначительное меньшинство «по чувствам принадлежит к народу, но на деле не имеет с ним никакой связи. В этом все несчастье». Добрые желания меньшинства бесполезны при его бессилии, а народу не достает духа начинания, «инициативы». И, однако, в самом ближайшем будущем «меньшинство» должно найти выход из этого тупика. Путь один: сближение с народом.

Но… как соединиться с народом людям, на имеющим прочной связи даже промеж себя? Ответ в самом вопросе. Все эти личности… должны дружно сплотиться в один союз… Достигнув этою, уже не трудно будет сойтись с народом. В союзе непременно найдутся люди, близкие ему, может быть, люди из его среды. Одного энергического человека, знающего народ и имеющего его доверие, достаточно, чтобы связать с ним сплоченное меньшинство. Для образования союза нет другого пути, как составление тайных центров, обществ, братств… Наша опора — те несчетные массы, которые, благодаря полутору века правительственного зверства, распутства, помешательства, иезуитизма, террора, представляют градации от апатии до безвыходного отчаяния, которым нечего ждать от этого порядка, нечего терять с ним, а остается только глубоко ненавидеть его… Пусть конституции добиваются те, кому она может быть полезна. Нам не следует ни помогать, ни мешать им теперь. Пусть они идут своей дорогой, мы — своей. Конституция лучше самодержавия тем, что при ней будет больше простора для действия, если она принесет право собрания и свободу печати. Мы не знаем, вызовет ли сила обстоятельств конституцию, но мы внаем, что не она цель и последнее слово. Наша цель — полное освобождение крестьян, право народа на землю, право его устроиться и управляться самим собою, освобождение и свободный союз областей (стр. 38).

Наконец, самым крайним и, если можно так выразиться, наиболее романтическим выражением оппозиционного настроения, вызванного в интеллигенции половинчатым освобождением крестьян, является прокламация «Молодой России», вышедшая из кружка совсем юных московских студентов, Аргиропуло и Зайчневского.

У Герцена хватило политического такта и чутья ответить на эту программу юношей, считавших возможным возлагать для великой общественной революции «главную надежду на молодежь», как и должно, было отвечать, без ужаса и без скрежета зубов. Каковы бы ни были взгляды людей, стремившихся к новому строю, на необходимость самых крайних революционных мер, во всяком случае, Герцен имел право отметить чересчур абстрактную, висящую в воздухе сущность программы:

В помощь нашему делу нужна мысль Запада и нужен его опыт. Но нам столько же не нужна его революционная декламация, как французам была не нужна римско-спартанская риторика, которой они говорили в конце прошлого века, Говорить чужими образами, звать чужим кличем — это непонимание ни дела ни народа, это неуважение ни к нему, ни к народу. Ну, есть ли тень вероятия, чтобы русский народ восстал во имя социализма Бланки, оглашая воздух кликом из четырех слов, в числе которых три длинных для него непонятны? 4 Перейти к сноске.

И Герцен предвидит возможность печальной перспективы, когда народ, вследствие исторического разрыва, отделившего его от интеллигенции, поднимает руку на своих истинных друзей: «Темной ночью, в которой его воспитали, он готов, как великан в сказке, перебить своих детей, потому что на них чужое платье. Не за себя наши мученики несут тяжкую кару народной ненависти, а за других» (Ibid., стр. 339)

Но замечательно, что не только Герцен, ставший к тому времени эволюционистом, но и революционер Бакунин, недавно перед тем явившийся из Сибири на арену шумной политической деятельности, резко и почти в том, же духе отозвался относительно «Молодой России». В своей любопытной брошюре «Народное слово», носящей подзаглавие «Романов, Пугачев или Пестель?» и представляющей собою попытку привлечь на сторону революции центральную власть, требуя, чтобы царь стал земским, народным и революционным. Бакунин горячо обличает якобинизм наших молодых бланкистов:

Прокламация «Молодая Россия» доказывает, что в некоторых молодых людях существует еще страшное самообольщение и совершенное непонимание нашего критического положения. Они кричат и решают, как будто за ними стоял целый народ. А народ-то еще и по ту сторону пропасти, и не только вас слушать не хочет, но даже готов избить вас по первому мановению царя… Редакторов «Молодой России  я упрекаю в двух серьезных преступлениях. Во-первых, в безумном и в истинно доктринерском пренебрежении к народу; а, во-вторых, в нецеремонном, бестактном и легкомысленном обращении с великим делом освобождения, для успеха которого они между тем готовы жертвовать своею жизнью 5 Перейти к сноске.

Ниже мы подробно коснемся взглядов Бакунина и бакунистов на русский народ, т.-е. в сущности, на русское крестьянство. Но уже и теперь мы можем отметить тот факт, что для этого вечного революционера основной силой всякого переворота являлся народ, как совокупность трудящихся, народ, который если и не обладает нашим образованием, так зато инстинктивно идет в сторону лучшего будущего под давлением существенных потребностей.

Со всею своею наукою мы бесконечно беднее народа. Народ наш, пожалуй, груб, безграмотен, я не говорю — неразвит, потому что у него было свое историческое развитие, покрепче и посущественнее нашего: он никаких книг, кроме немногих своих, еще не читает. Но зато в нем есть жизнь, есть сила, есть будущность; — он есть… А нас собственно нет; наша жизнь пуста и бесцельна. У нас нет ни дела, ни поля для дела. И если будущность для нас существует, так только в народе. Итак, народ может и без нас обойтись, мы без него не можем. (Ibid., стр. 226).

Любопытно, что то историческое требование, тот клич раствориться в народе, который станет лозунгом всей русской интеллигенции в 70-х годах, провозглашается еще здесь, еще в начале 60-х годов, Бакуниным с свойственной ему решительностью мысли и идейным энтузиазмом;

Наш долг теперь крепко сомкнуться и единодушно готовиться к деду. Поклясться друг другу не отставать от народа, идти с ним, покуда сил станет… Сойтись с народом, слиться с ним во едину душу и во едино тело — задача трудная, но дли нас неизбежная и неотвратимая… Любите народ, он вас полюбит, живите с ним, и он пойдет за вами, и вы будете сильны его силою… Мы, друзья, выдержим до конца и безбоязненно твердым шагом пойдем к народу, а там, когда с ним сойдемся, помчимся вместе с ним, куда вынесет буря (стр. 234—235).

Если позволительно приписывать психологический смысл самой грамматике, то, может быть, не мешает обратить внимание читателей на ту форму, какую Бакунин придает великому историческому кличу, говоря здесь пока «идти к народу», между тем как в конце 60-х и начале 70-х годов этот клич примет уже свой популярный, столь всем известный вид «идти в народ». Там, несмотря на страстное желание слиться с массой трудящихся, еще шли к народу, как к чему-то вне стоящему. Здесь пойдут в народ, т.-е. постараются раствориться, исчезнуть в его могучей инстинктивной силе для того, чтобы внести в него сознание и определенность задач.

Но не будем забегать вперед. После возбуждения, овладевшего умами на рубеже 50-х и 60-х годов, волна энтузиазма идет на убыль. Реакция поднимает голову. Польское восстание только ускоряет тот решительный поход центральной власти и привилегированных сословий против передовой интеллигенции, который обозначается почти с самого же начала 60-х годов. В 1863 г. общество «Земля и Воля» еще протестует в своих листках против «мнимого разрешения крестьянского вопроса, лишения народа его собственности — земли и избиения крестьян» 6 Перейти к сноске. Но скоро оно сходит со сцены. Исчезает в снегах Сибири и величайший социалистический защитник общины, Н. Г. Чернышевский. Крайние элементы теряют то значение, какое они приобрели было в обществе, благодаря своей решительности и самопожертвованию. Будничная жизнь с ее грубо-реальными требованиями стягивала вниз, на почву действительности и борьбы интересов тех прогрессистов из высших сословий, которые в кульминационный момент движения были увлечены общею тягою в сторону прогресса. Выразители истинных интересов народа, т.-е. фактически в то время крестьянства, поплатились за свой великий порыв ссылкою, тюрьмою, смертью. И, однако, жизнь неудержимо шла вперед. Лишенная своих вожаков, обезглавленная умственно, радикальная оппозиция продолжала служить народу, насколько могла и умела. Правда, в это смутное неопределенное время в ее рядах замешалось много элементов, своею незрелостью мешавших ясности ее мировоззрения и портивших определенность ее задач. И все же страстная любовь к народу текла неиссякаемым, хотя и сильно сузившимся ручьем среди тех куч мусора и кровавой грязи, которую фатальность русской истории нагромождала на пути прогресса.

Так, если блестящая пропаганда Писарева являлась в известном роде индивидуалистической реакцией против широко-общественной точки зрения Добролюбова и Чернышевского, воплощавших лучшие стремления социалистической молодежи, то все же наряду с этим односторонним радикализмом продолжали жить и действовать люди, не выпускавшие из рук тех нитей преемственности, которые связывали их с партией с «Современника». В противоположность ошибочному представлению о лицах, получивших название «каракозовцев», как о безумных политических фантазерах, люди итого кружка на самом деле оставались верны той социально-народнической политике, которая пропагандировалась руководителями «Современника».

Возьмите хотя бы доклад следственной Муравьевской комиссии, старавшейся раскрыть все «корни» дела и поэтому делавшей во многих случаях из мухи слона. Этот доклад в самом правописании своем носит следы того, что его авторы смотрели на социальные вопросы под невежественным углом зрения Управы благочиния. «Социалистическое учение», «социялизм», «ассоциация», — косноязычествует доклад, стремящийся вывести акт Каракозова из самой программы организации. Но вот что этот официальный документ принужден отмечать, говоря о средствах осуществления зловредных учений общества: «Пропаганду между сельским населением с объявлением, что земля составляет собственность всего народа»; «возбуждение крестьян против землевладельцев, дворянства и вообще против властей»; «устройство разных школ, артелей и мастерских… дабы посредством их сближаться с народом и внушать ему зловредные учения социялизма»; «распространение в народе социалистического учения посредством воспитанников семинарий и сельских учителей» и т. д. 7 Перейти к сноске

С другой стороны, один из тогдашних очень талантливых деятелей прогресса, И. А. Худяков, принадлежавший к кружку Ишутина, откуда вышел и Каракозов, так характеризует своих товарищей: «Ишутинский кружок, с которым я познакомился еще летом 1865 г., был одним из замечательных явлений того времени. Идея добра соединила довольно тесно значительную кучку талантливых юношей, которые рано или поздно стали бы зерном обширного заговора. Эти люди большею частью отказались от всех радостей жизни и посвятили себя делу народного освобождения. Ермолов пожертвовал с этою целью всем своим состоянием… Сам Ишутин обладал большим красноречием, когда дело касалось разговора с народом. Я уже не говорю о такой высокой и безупречной личности, которая бы сделала честь всякому поколению, какою был Д. А. Юрасов» 8 Перейти к сноске.

В какой степени социальное народничество успевало отстоять себя от напора других течений, видно уже из того, что в самый разгар влияния Писарева от него начинали отмежевываться люди, которым суждено, будет вскоре играть выдающуюся роль в литературной выработке этого мировоззрения. Я говорю о Н. К. Михайловском, который был знаком с кружками передовой молодежи, в том числе с Ножиным, высоко талантливым молодым натуралистом, успевшим дать толчок мысли Михайловского в смысле критики тогдашних модных теорий буржуазного дарвинизма и даже после своей смерти (накануне Каракозовского выстрела) не дававшим спать членам следственной комиссии. Да, строго говоря, вряд ли и сам Писарев был исключительно проповедником буржуазного индивидуализма и буржуазного свободомыслия. Во всяком случае, таким крайним индивидуалистом, ставившим во главу угла свое ощущение, свое личное чувство, клеймившим понятие долга названием предрассудка. Писарев был в самую раннюю пору своей деятельности, когда, по его же собственным словам, он очень мало был знаком с серьезным научным движением. Конечно, в этой первой стадии своего развития Писарев с большим пафосом ставил на пьедестал, как героя, достойного всяческого подражания, того самого Базарова, относительно которого он восторженно говорил, что «ничто, кроме личного вкуса, не мешает» людям, подобным ему, «убивать и грабить, и ничто, кроме личного вкуса, не побуждает людей подобного закала делать открытия в области наук», того самого Базарова, который заявлял: «Я возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет… Да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет, ну, а дальше?».

Но во второй половине деятельности Писарева, которая характеризуется меньшей проповедью индивидуализма и большей проповедью общественности и начинается приблизительно с середины 60-х годов, у литературного апологета «нигилистов» уже встречаются многозначительные фразы. Напр.:

Для реалиста идея общечеловеческой солидарности есть, просто один из основных законов человеческой природы.

Или:

конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека состоит в том, чтобы разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях; вне этого вопроса нет решительно ничего, о чем бы стоило заботиться, размышлять и хлопотать.

У Писарева встречается даже ироническая критика современного буржуазного строя, когда он говорит о

великом и просвещенном веке, в котором средневековые костры и плахи сменились пенсильванскими общеполезными учреждениями для производства умалишенных и в котором феодальные права уступили место мануфактурному пауперизму.

Но несомненно, что Писарев отнюдь не был выразителем социального народничества. Так, стремясь к решению упомянутого великого вопроса о голодных и раздетых, он рассчитывал совершить это коренное преобразование не при помощи живых сил, замечающихся в народе, а при помощи распространения знаний, и притом исключительно среди интеллигенции, среди «мыслящих реалистов». Напр,: «мысль и только мысль может переделать и обновить весь строй человеческой жизни». Или: «в человечестве есть только одно зло — невежество; против этого зла есть только одно лекарство — наука». И наконец: «Судьба народа решается не в народных школах, а в университетах», — при помощи которых, мол, интеллигенция страны впитывает в себя надлежащие знания и преобразует народную жизнь. Эта вера в могущество распространения знаний и их дальнейшей популяризации доходила, как известно, у Писарева до энтузиазма, который можно было бы назвать смешным, если бы он не был столь искренним. У кого теперь не вызовет улыбки его отзыв об «Иллюстрированной жизни животных» Брэма «Эту великую, именно великую книгу переводят на русский язык… Но горе переводчикам, если они, хоть сколько-нибудь обесцветят рассказ Брэма. Это будет одно из тех литературных преступлений, которых не должно прощать общество… Такая книга есть историческое событие в полном и буквальном смысле слова». И все таки мы должны были внести некоторые поправки в традиционное представление о физиономии Писарева, как буржуа-индивидуалиста, именно потому, что на примере этого крупного человека хотели показать, в какой степени гигантский силуэт мужика отбрасывал свою сумрачную тень на все явления общественной и умственной жизни в России и заставлял говорить о народе или подразумевать его в самых, казалось бы, отвлеченных от непосредственной жизни построениях 9 Перейти к сноске.

Что касается до Михайловского, то из X тома его «Сочинений» и моего к нему введения читатель может видеть, что будущий руководитель «Отечественных Записок» уже в своих ранних рецензиях «Книжного Вестника» критически относится к деятельности Писарева, а в качестве уже почти сформировавшегося социального народника (в своей рецензии об Оуэне) резко нападает на мысль утопического социалиста обращаться к филантропам из имущих классов и к современному правительству за разрешением великого вопроса труда: «Парламент в Англии вовсе никогда не имел целью сделать счастливыми как управляемых, так и правящих», и не забывайте, наконец, что никогда такого рода правительство не будет себя считать счастливым, когда ему придется вдруг пещись о народе столько же, сколько и о себе самом 10 Перейти к сноске.

С другой стороны, эта точка зрения, в которой, несомненно, должно видеть один из элементов революционного народнического миросозерцания, резко противополагалась писаревскому прославлению естественных наук и их общественного значения в знаменитых «Исторических письмах» Лаврова, которые печатались в «Неделе» в 1868 — 1869 гг. и, изданные в 1870 г. отдельной книжкой, стали евангелием передовой интеллигенции. В них уже была ярко, со всем пафосом апостола, несущего новое благовестие миру, развита мысль о тяжелой цене прогресса, в которую обошлось развитие человечества, и о лежащем отсюда неоплатном долге на интеллигенции по отношению к народу. Например: «Каждое удобство жизни, которым я пользуюсь, каждая мысль, которую я имел досуг приобрести или выработать, куплена кровью, страданиями или трудом миллионов… Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем» 11 Перейти к сноске. Эти именно слова будут гореть яркими буквами на щите тех борцов за лучшее будущее человечества, которые двинутся в начале 70-х годов в народ по всему широкому лицу земли русской…

 

II.

Но в воздухе все более и более зреют элементы перехода к настоящей народнической точке зрения, вдвигавшей народ в формулу деятельности не только как объект, но и как самостоятельный субъект переворота. Мы вскоре увидим, как, несмотря на борьбу двух течений внутри революционной общественной мысли начала 70-х годов, лавристского и бакунистского, будет вырабатываться в интеллигенции именно эта идея о поставлении во главу угла народа, который, в конце концов, только и может осуществить надлежащим образом идеалы социализма. Главная роль в выработке этого мировоззрения будет принадлежать Бакунину. Бакунин, как мы уже знаем, давно считал необходимым перенести центр тяжести сознательной деятельности интеллигенции в народ. Вместе с тем он видел в народе не только пушечное мясо переворота, не только глину в руках интеллигентного горшечника, а и главного фактора коренного общественного изменения и носителя широких идеалов труда. Но, веруя в значение народных воззрений, с крайней симпатией указывая на коллективные и федералистические инстинкты народа, Бакунин отмечал отсутствие в народе активности и преобладание в нем патриархальных предрассудков, мешающих ему окончательно вышелушить из оболочки традиций начала нового социального строя. Этим нетерпеливым желанием видеть в народе не только строителя города будущего, но и воина, разрушающего современное государство и современную капиталистическую эксплуатацию, и объясняется, то любопытное qui pro quo, какое обнаружилось в резком выпаде Бакунина против Герденовского «Колокола», чересчур идеализировавшего, как казалось страстному революционеру, заправского русского мужика.

Еще в конце б0-х годов Герцен указывал, как на спасительный «маяк», ведущий нас по пути решения социального вопроса, на «свет», который «мерцал от лучины, зажженной в избе русского мужика», и в этом «парии в бараньем тулупе, в лаптях, ограбленном, безграмотном», видел учителя всей Европы при решении главнейшей задачи современности. Десять лет спустя, незадолго до своей смерти, Герцен в своем, — уже французском, — «Колоколе» не уставал развертывать оптимистическую картину сельской общины, где быстро растет свободная личность крестьянина, переносящего свои идеалы «в губернское земство, суд присяжных» и т. п. 12 Перейти к сноске).

И вот против этой-то идеализации мужика и русской общины Герценом и Огаревым и восстал Бакунин еще в письме из Искии от 19 июля 1866 г.:

Вы все готовы простить государству… лишь бы оно оставило неприкосновенным ваше мистическое святая святых: великорусскую общину, от которой мистически, — не рассердитесь за обидное, но верное слово, — да, с мистическою верою и теоретической страстью вы ждете спасения не только для великорусского народа, но и для всех славянских земель, для Европы, для мира… Почему не разовьете вы в своем «Колоколе» этого важного, решительного для вашей теории вопроса: почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжение 10 веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого печального и гнусного рабства? — безобразное принижение женщины, абсолютное отрицание и непонимание женского права и женской чести… Гнусная гнилость и совершенное бесправие патриархального деспотизма и патриархальных обычаев, бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира… его систематическая, злорадостная, жестокая притеснительность в отношении к тем липам, в которых появляются притязания па малейшую самостоятельность, и готовность продать всякое право и всякую правду за ведро водки — вот во всецелости ее настоящего характера великорусская крестьянская община 13 Перейти к сноске.

И однако, страстно нарисованная картина этой злополучной общины, «мирно и покорно живущей под сенью всероссийского государства», не мешала Бакунину все более и более выдвигать то народническое мировоззрение, которое определит последующую работу в народе наиболее смелых и энергичных деятелей революционной интеллигенции. Переходом от этой отрицательной оценки общины к положительной являлось для Бакунина соображение о другой стороне сельского мира: «Есть, правда, другая сторона: бунтовская, Стеньки-Разиновская, Пугачевская, раскольничья — единственная сторона, от которой должно, по моему мнению, ждать морализации и спасения для русского народа. Ну, да эта сторона уж не мирно развивающаяся, не государственная, а чисто революционная, революционная даже тогда, когда она пробуждается с призывом царского имени» (стр. 177).

Как бы то ни было, с конца 60-х годов Бакунин уже считает возможным перенести часть своей неустанной пропаганды в Европе на почве анархического интернационализма в ряды русской интеллигенции, распространяя свои идеи среди наиболее смелого и последовательного отряда ее, а ‘именно учащейся молодежи. Именно здесь, именно в этой сфере велико было влияние Бакунина на выработку того революционного народничества, которое красной нитью будет тянуться через все 70-ые годы, вдохновляя молодежь на подвиг борьбы и самопожертвования. В программе «Народного Дела», которое стало выходить в 1868 г., Бакунин восклицает еще, скорее, в духе западно-европейского Интернационала: «Земля принадлежит только тем, кто ее обрабатывает своими руками —  земледельческим общинам, капиталы и все орудия работы работникам — рабочим ассоциациям». О применении же этой общей точки зрения к России говорилось лишь по вопросу федерирования «снизу вверх… всех народов, ныне угнетенных Империею, с правом полнейшего самораспоряжения, на основании их собственных инстинктов, нужд и воли» 14 Перейти к сноске. Но уже в 1869 г. Бакунин обратился к русской учащейся молодежи с знаменитым лозунгом «в народ»:

Итак, молодые друзья, бросайте скорее этот мир, обреченный на гибель, эти университеты, академии и школы, из которых нас гонят теперь и в которых стремились всегда разъединить вас с народом. Ступайте в народ! Там ваше поприще, ваша жизнь, ваша наука… Грамотная молодежь должна быть не учителем, не благодетелем и не диктатором-указателем для народа, а только повивальною бабкою самоосвобождения народного, сплотителем народных сил и усилий 15 Перейти к сноске.

Отныне вся деятельность Бакунина среди русской молодежи будет направлена на то, чтобы выработать в ней идеи анархического социализма и бунтарского чувства и двинуть ее в народ. В своей, вызвавшей сильное возбуждение умов молодежи, брошюре «Наука и насущное революционное дело» (1870 г.) Бакунин резко выдвигает свое социально-экономическое credo.

В основании всех исторических вопросов, национальных, религиозных и политических, лежал всегда, не только для чернорабочего народа, но и для всех сословий, и даже для государства и церкви, самый важный, самый существенный — вопрос экономический… Чернорабочий народ, во все времена и во всех странах, был бессилен, потому что был в нищете, и оставался он нищим потому, что у него не было организованной силы… Всякий народ, взятый в своей совокупности, и всякий чернорабочий человек из народа — социалист по своему положению 16 Перейти к сноске.

В своем Приложении к «Государственности и анархии», ставшей символом веры бакунистов в России, старый революционер уже становился на специальную точку зрения русских отношений. Так же, как и его великий противник Маркс, Бакунин исходит из жизни, из насущных народных стремлений, которые лишь после осознаются интеллигенцией и могут, в свою очередь, в виде ясных социалистических идеалов сыграть громадную роль в деле пробуждения трудящихся масс: «Идеал выдвигается из самой глубины народной жизни, есть непременным образом результат народных исторических испытаний, его стремлений, страданий, протестов, борьбы и вместе с тем есть как бы образное и общепонятное, всегда простое выражение его настоящих требований и надежд. Понятно, что если народ не выработает сам из себя этого идеала, то никто не будет в состоянии ему его дать» 17 Перейти к сноске.

Но, по мнению Бакунина, в русском народе, который он довольно знаменательно называет «многомиллионным чернорабочим пролетариатом», в этом народе именно есть такой идеал, на который может опереться русская активная молодежь. Три существенные черты характеризуют, — говорит он, — общественный идеал русского народа: «Первая и главная черта, это всенародное убеждение, что земля, вся земля, принадлежит народу, орошающему ее своим потом и оплодотворяющему ее собственноручным трудом. Вторая столь же крупная черта — что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее временно между лицами. Третья черта, одинаковой важности с двумя предыдущими, это quasi-абсолютная автономия, общинное самоуправление, и, вследствие того, решительное враждебное отношение общины к государству» (Ibid., стр. 250—251).

Эту оптимистическую картину народного сознания, — картину, в которую Бакунин прибавил, несомненно, несколько розовых штрихов со времени своей знаменитой отповеди Герцену, — портят, по мнению страстного революционера, три «затемняющие» черты: патриархальность, поглощение лица миром, и вера в царскую центральную власть. Но и для этого есть средство, по мнению Бакунина. Суть дела в том, что как близко идеал крестьянской общины ни подходит к идеалу, выработанному западным социализмом, каждая такая община живет совершенно замкнутою жизнью, не вступает в близкую связь с другими общинами и потому лишена возможности деятельно проводить свои идеалы в жизнь. Вот роль «революционной молодежи» и должна заключаться в том, чтобы установить «всеми возможными средствами и во что бы то ни стало живую бунтовскую связь между разъединенными общинами» (стр. 257). Развивая эту мысль, Бакунин задается вопросом: «В таком положении, что может делать наш умственный пролетариат, русская честная, искренняя, до конца преданная социально-революционная молодежь? Она должна идти в народ, несомненно, потому, что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных чернорабочих масс, нет более ни жизни, ни дела, ни будущности» (стр. 258). Конечно, старый интернационалист считает нужным установить живую связь и между фабричными работниками и крестьянством. Но — и в этом заключалась характеристичная особенность мировоззрения той эпохи — инициатором движения в его представлении являлось крестьянство: «Надо убедить, прежде всего, этих передовых людей из крестьянства, а через них, если не весь народ, то, по крайней мере, значительную и наиболее энергичную часть его, что для целого народа, для всех деревень, волостей и областей целой России, да также и вне России, существует одна общая беда, а потому и одно общее дело» (стр. 262).

И в самой России, можно сказать, почти независимо от Бакунина, наиболее энергичная часть молодежи, в лице кружка долгушинцев, заплатившая каторгою за свои убеждения, уже обращалась в своей прокламации к интеллигенции во имя народа: «К вам, интеллигентные люди, которые вполне поняли крайнюю ненормальность современного порядка вещей, — к вам мы обращаемся и приглашаем вас идти в народ, чтобы возбудить его к протесту во имя лучшего общественного устройства» 18 Перейти к сноске. Дело было в 1873 г., а менее, чем через год, весною 1874 г., в народ уже двинулись сотни, тысячи молодых людей, неся знамя социалистического идеала в массы. Но в этом порыве, по крайней мере, в смысле пропаганды идеалов, играла роль наряду с бакунистской и лавристская группа, или, лучше сказать, лавристское течение мысли.

Теперь, на расстоянии 40 лет, когда стараешься уловить существенную разницу двух направлений, жестоко боровшихся между собой, находишь, что дело объяснялось едва ли не темпераментом. Что касается до самого мировоззрения, то оно было у обоих лагерей одинаково анархическим, или, лучше сказать, федералистическим и, во всяком случае, антигосударственным. Правда, лавристы больше бакунистов обращали внимание на науку, говорили о том, что можно народ лишь подготовлять к революции путем пропаганды научного социализма, а не «делать революцию» и не вызывать немедленных бунтов, как предполагали бакунисты. Но фактически деятельность и тех и других свелась к пропаганде среди народа. И у тех и у других эта пропаганда опиралась на веру в тяготение масс к известным формам жизни, которые приближались к социалистическому идеалу: дело шло о некоторых основных чертах народной, преимущественно крестьянской, жизни. Возьмем, напр., «Вперед» и сравним его с уже известными положениями бакунизма. В программе первого же тома было заявлено: «Социальный вопрос есть для нас вопрос первостепенный… Вопрос политический для нас подчинен вопросу экономическому» 19 Перейти к сноске. Социализм, во имя которого боролся орган лавристов, был «рабочим социализмом», а «двигателем рабочего социализма мог сделаться лишь рабочий класс, и лишь в тот период, когда фатальный процесс капиталистического производства подвинул достаточно далеко разорение этого класса» (стр. 88). Но в применении к русской действительности этот рабочий социализм оказывался, в сущности, крестьянским социализмом:

Для русского специальная почва, на которой может развиться будущность большинства русского населения в том смысле, который указан общими задачами нашего времени, есть крестьянство с общинным землевладением. Развить нашу общину в смысле общинной обработки земли и общинного пользования ее продуктами, сделать из мирской сходки основной политический элемент русского общественного строя, поглотить в общинной собственности частную (Ibid., стр. 95), —

вот историческая задача, которая, по мнению лавристов, стояла перед русской интеллигенцией. Кто скажет теперь, что она чем-нибудь существенно отличалась от тех задач, которые ставили себе и бакунисты?

Любопытна, может быть, была другая, проскользнувшая в «Вперед» мысль, которая в то время прошла незамеченной, так как не было для нее почвы для резонанса, но которую теперь можно было бы истолковать, как зародыш скрытых политических тенденций даже в тогдашней аполитической молодежи. Действительно, в первом томе сборника «Вперед», за строками, где высказывалось самое решительное осуждение всяких чисто политических попыток, вдруг следовало такое место:

Мы лишь тогда признали бы земский собор правомерным органом к деятелем русского общественного переворота, когда он состоял бы в большинстве из представителей крестьянства, сознательно выбранных, этим крестьянством с целью произвести общественное преобразование согласное с потребностями крестьянства, преобразование одновременно экономическое и политическое, и в котором экономические задачи обусловливали бы политические формы (стр. 110).

Таким образом, даже в этом, — одиноком, — предвосхищении политического вопроса мужик оказывался главным фактором его решения.

Итак, мы видим, что, как ожесточенно ни боролись братья-враги из бакунистского и лаврнстского лагерей, общечеловеческий социализм фатально превращался на нашей ночве в специальный русский социализм. Ставя в посылках рабочий класс, пролетариат, эксплуатируемый капиталом, мы в заключении постоянно приходили к деятельности в крестьянстве. Так могущественно задача устроить нормальные отношения в деревне давила на сознание наиболее энергичных элементов русской интеллигенции. И этой основной чертой, характеризующей социализм на русской почве, была окрашена мысль всех передовых русских людей. Но если в этой статье мы имеем, главным образом, дело с теми представителями ее, которые назывались революционерами или еще чаще, в духе терминологии того времени, радикалами, не надо забывать, что и в легальной прессе широко проводилась эта социально-народническая точка зрения с мужиком в центре ее.

Чем другим напр., была славная литературная деятельность группы выдающихся мыслителей и публицистов из «Отечественных Записок», как не пропагандой этого же социализма? В pendant к только что цитированному нами мнению из «Вперед» о преобладающем значении социального вопроса и «Отечественные Записки» в лице Михайловского говорили о «предпочтительности социальных реформ перед политическими». Признаваясь во всей привлекательности для образованного человека свободы политической, они, тем не менее, стоически отказывались от нее и восклицали: «Если все связанные с этою свободой права должны только протянуть для нас роль яркого и ароматного цветка, мы не хотим этих прав и этой свободы» 20 Перейти к сноске. Имея в виду, главным образом, крестьянство, Михайловский рассматривал вопрос о «национальном богатстве» и решал его в том смысле, что «огромная часть производительных сил страны находится в руках народа, т.-е. трудящихся классов». Во имя этой роли крестьянства в русском социализме Михайловский прилагал к схеме нашего общественного развития свое учение о «степенях» и о «типах развития», указывая на то обстоятельство, что, как степень, наше, еще в значительной степени натуральное, хозяйство далеко уступает развитому капиталистическому хозяйству Западной Европы, но, как тип, стягивающий в руках непосредственного производителя все роды экономической деятельности, должно быть решительно предпочтено экономически-дифференцированному режиму культурных стран, оторвавших средства производства от производителя и раздавивших западно-европейские рабочие классы под бременем капиталистического разделения труда.

Точно также, когда среди революционной части русской интеллигенции зашел великий спор, во имя чего же нужно действовать: во имя ли одних «интересов» народа, или не только «интересов», но и «мнений», но и «идеалов» его, — причем за первое решение стояли лавристы, а за второе —  бакунисты, — то в этом столкновении воззрений принимали живое участие «Отечественные Записки» в лице Михайловского, опять-таки беря точкою опоры для своей аргументации настроение и, вообще, быт деревни. Мы знаем, с какой страстностью обсуждались не только в печати, но и в кружках революционеров статьи Успенского или Щедрина, говоривших о разложении русской общины под давлением капитала и, вообще, о пришествии новой буржуазии, «чумазого», который должен был разрушить все основания русской народной, т.-е. по преимуществу крестьянской жизни.

Можно сказать, что до самого конца 70-х годов мужик являлся в идеалах русской интеллигенции не только как предмет забот и попечений, но почти всегда и как носитель трудового мировоззрения, мало того, как активный фактор общего социального прогресса. Возьмите, напр., то направление, которое вошло в русскую историю под названием «Земли и Воли» и которое совершенно оставило за собою в тени одноименную группу 60-х годов. Землевольчество было вообще кульминационным пунктом социалистического народничества. Можно сказать, что до тех пор никогда еще в истории не развивались с таким блеском, энергией и последовательностью идеи социализма, хотевшего опираться на сельские массы. В зиму 1876—1878 гг. сложилась эта «Земля и Воля», которая, по нашему мнению, удачно характеризуется одним из принимавших в ней деятельное участие, как «компромисс между идеалами социализма, с одной стороны, и народными идеалами — с другой» 21 Перейти к сноске.

В первом же номере органа партии, носившего ее название, от 25 октября 1878 г., мы уже читаем:

«Земля и Воля! — вот два магических слова, много раз поднимавшие из глубины России могучие стихийные движения. Дважды чуть не повалили они государственной Руси и до сих пор глубоко волнуют душу серого крестьянства от одного конца России до другого. Земля и Воля! — вот тот девиз, который написали на своем знамени, верные духу и истории своего народа, наши предшественники, социалисты-народники 60-х годов. Те же слова пишем на нашем знамени и мы… Революции — дело народных масс. Подготовляет их история. Революционеры ничего поправить не в силах. Они могут быть только орудиями истории, выразителями народных стремлений… Вне этой роли они — ничто; в пределах ее они — одни из могущественных факторов истории. Поэтому, основанием всякой историко-революционной программы должны быть народные идеалы, как их создала история в данное время и в данной местности. Во все времена, где бы и в каких размерах ни поднимался русский народ, он требовал земли и воли. Земли — как общего достояния тех, кто на ней работает, и воли — как общего права всех людей самим распоряжаться своими делами… Поэтому ее (программу русского народа, Н. Р.) принимаем и мы, революционеры-народники. Этой программой мы выдвигаем на первый план вопрос аграрный. Вопрос же фабричный мы оставляем в тени, и не потому, чтобы не считали экспроприацию фабрик необходимою, а потому, что история, поставившая на первый план в Западной Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом аграрным. А между тем революционное движение, поднявшееся во имя земли, на другой же день роковым образом само придет к сознанию необходимости экспроприации фабрик и полного уничтожения всякого капиталистического производства, потому что, сохранив его, оно само вырыло бы себе могилу. Точно так и городское социалистическое движение, если бы оно началось независимо от деревень, неминуемо наткнулось бы с первых же шагов на вопрос о социализме аграрном 22 Перейти к сноске.

В высшей степени любопытно, что, даже увлекаясь постепенно на путь террористической борьбы и прибегая к покушениям на отдельных лиц, землевольцы ни на минуту не хотели оставить из виду крестьянского вопроса, русского сельского социализма:

Мы должны помнить, что не этим путем мы добьемся освобождения рабочих масс. С борьбой против основ существующего порядка терроризация не имеет ничего общего. Против класса может восстать только класс; разрушать систему может только сам народ. Поэтому, главная масса наших сил должна работать в среде народа (Ibid., 74).

 

III.

Но время идет. Столкновение старой и молодой России фатально втягивает пропагандистов социализма в политическую борьбу. Возникает мысль о терроре не только как об орудии мести и охранения работников партии от ударов врагов, но и как о целесообразном средстве добывания политической свободы, становящейся теперь, по мнению все большего и большего числа социалистов, необходимым условием для роста социалистической партии и торжества трудовых идеалов в народе. Вырабатывается партия «Народной Воли», которая увлекает за собою наиболее значительную часть выдающихся народников-революционеров, теперь все более и более скептически относящихся к «революционной, бунтовской стороне» крестьянства. Но, однако, посмотрите, как, невзирая на изменение взглядов на народ в смысле фактора революции, в мировоззрении новой партии все, же и народничество, и крестьянство, и аграрный вопрос продолжают играть существенную роль. Что после великого раскола, совершившегося летом 1879 года, пишет новая партия в программе своего «Исполнительного Комитета»?

По основным своим убеждениям, мы — социалисты и народники. Мы убеждены, что только на социалистических началах человечество может воплотить в своей жизни свободу, равенство, братство, обеспечить общее материальное благосостояние и полное всестороннее развитие личности, а, стало быть, и прогресс. Мы убеждены, что только народная воля может санкционировать общественные формы, что развитие народа прочно только тогда, когда оно идет самостоятельно и свободно, когда каждая идея, имеющая воплотиться в жизнь, проходит предварительно через сознание и волю народа. Народное благо и народная воля — два наши священнейшие и неразрывно связанные принципа 23 Перейти к сноске.

Но что, же это такое народ, о котором здесь говорится? Самый поверхностный взгляд, брошенный на программу, показывает, что под этим термином разумеется крестьянство. Об этом свидетельствует, напр., как нельзя яснее, следующая фраза:

В самом народе мы видим еще живыми, хотя всячески подавляемыми его старые, традиционные принципы: право народа на землю, общинное и местное самоуправление, зачатки федеративного устройства, свобода совести и слова. Эти принципы получили бы широкое развитие и дали бы совершенно новое направление, в народном духе, всей нашей истории, если бы только народ получил возможность жить и устраиваться так, как хочет, сообразно со своими собственными наклонностями (Ibid., стр. 108).

Говоря о приемах своей деятельности, о своей тактике, программа упоминает об организации тайных обществ, о приобретении влиятельного положения в администрации, войске, обществе и народе. Но, опять-таки, когда дело доходит до уяснения в деталях этого последнего понятия, выступает на вид крестьянство:

Партия должна приобрести себе сознательных сторонников в наиболее выдающейся части крестьянства… Каждый член партии в народе должен стремиться занять такое положение, чтобы иметь возможность защищать крестьянские интересы (стр. 110).

Вообще почти везде, где заходит речь о народе в этой программе, под ним приходится разуметь крестьянство с теми идеалами, какие еще находятся в нем, по мнению всех предшественников «Народной Воли». Так, напр., ставя политической задачей партии «снять с народа подавляющий его гнет современного государства», народовольцы полагают, что, благодаря этому, «в нашей русской жизни будут признаны и поддержаны многие чисто-социалистические принципы, общие нам и народу» (стр. 108).

Скоро, однако, логика положения совсем ослабит в новой партии идеализацию народа, т. е. крестьянских масс, в смысле деятельного фактора революции. Но долго останется в рядах «Народной Воли» вера в народ, как носителя известных социалистических идеалов, не осуществляющего их лишь в силу своей «придавленности». Наряду с выдвиганием на первый план деятельности партии среди войска, интеллигенции и городских рабочих и отодвиганием в этом процессе «подготовительной работы» среди крестьянства, как косного в политическом смысле сословия, народовольцы все же в дальнейших своих планах и надеждах, возлагаемых на политический переворот, главным образом, рассчитывают на уже упомянутое, казавшееся им социалистическим, мировоззрение деревни. Что говорить, напр., партия относительно городских рабочих?

Городское рабочее население, имеющее особенно важное значение для революции, как по своему положению, так и по относительно большей развитости, должно обратить на себя серьезное внимание партии. Успех первого нападения всецело зависит от поведения рабочих и войска… От их (рабочих, Н. Р.) более или менее активного отношения к восстанию, к мерам временного правительства значительно зависит весь характер движения и степень полезности революции для народа 24 Перейти к сноске.

А что пишет партия о значении крестьянства для переворота? — «Не ведя массовой пропаганды, должно, однако, сходиться с лучшими из крестьян, обращая их по возможности в сознательных сторонников партии, знакомя их с целями». Далее, как раз к этому месту следует многозначительное замечание, сделанное редакцией «Календаря Народной Воли» (т. е., главным образом, Тихомирова): «Привлечение в организацию отдельных лиц из крестьянства, способных к ней примкнуть, конечно, всегда признавалось очень желательным. Составители «Подготовительной работы» лишь косвенно упоминают об этом потому, что дело слишком ясно для всех. Но что касается организации в настоящее время в массе крестьянства, то она признавалась в эпоху составления программы совершенной фантазией, и, если не ошибаемся, дальнейшая практика не могла изменить в этом отношении мнений наших социалистов (Ibid., стр. 285, примеч. I).

Так скептически смотрела «Народная Воля» на роль крестьянства в деле переворота. Но эта картина совершенно меняется, когда партия переходит к своим взглядам на осуществление общественных задач в рамках нового свободного строя. Тут народ, т. е. крестьянство, выдвигается, наоборот, уже на первый план. Мужик должен выносить на своих плечах тяжесть социальных реформ. Он должен вдохновлять своими чаяниями вырабатывающийся порядок вещей. Он, наконец, должен заполнять своим жизненным содержанием формулу «Народной Воли». Слушайте, действительно:

Передача государственной власти в руки народа в настоящее время могла бы дать всей нашей истории совершенно новое направление и развитие в духе народного общинно-федеративного миросозерцания. Предположим, в самом деле, что наше правительство от каких бы то ни было причин… принуждено ликвидировать свои дела. Составляется, самостоятельно или по приглашению правительства, Учредительное Собрание, снабженное приговорами своих избирателей (в роде cahiers de l’Assemblée Conetituante). В этом Собрании 90% депутатов от крестьян и, если предположить, что наша партия действует с достаточной ловкостью, — от партии. Что может постановить такое Собрание? В высшей степени, вероятно, что оно дало бы вам полный переворот всех наших экономических и государственных отношений; мы внаем, как устраивался наш народ всюду, где был свободен от давления государства; мы знаем, принципы, которые развивал в своей жизни народ на Дону, на Яике, на Кубани, на Тереке, в сибирских раскольничьих поселениях, везде, где устраивался свободно, сообразуясь только с собственными наклонностями; мы знаем вечный лозунг народных движений. Право народа на землю, местная автономия, федерация — вот постоянные принципы народного миросозерцания. И нет в России такой силы, кроме государства, которая имела бы возможность с успехом становиться поперек дороги этим принципам. Устраните государство, и народ устроится, может быть, лучше, чем мы даже можем надеяться 25 Перейти к сноске.

Приблизительно такое же отношение к мужику можно было заметить и в легальной социально-народнической прессе, где Михайловский, который еще с 1878 г. пророчески предвидел возникновение Исполнительного Комитета, а вскоре, вступил и в близкие отношения с вожаками новой организации, в сентябре 1880 г. развивал в «Отечественных Записках» с необыкновенной энергией и убедительностью точку зрения новой партии. Мужик и здесь являлся центром тяжести аргументации. Но и здесь, как у народовольцев, отрицалась теперь за ним способность совершить самому переворот (хотя, судя по некоторым мыслям, высказанным Михайловским и в, то время и позже, можно предположить, что, пожалуй, у руководителя «Отечественных Записок» этот скептицизм не был так резко выражен, как у активных народовольцев). Михайловский задается вопросом, почему «мы» были так «скептически настроены к принципу свободы», и отвечает на это, что — ради «возможности непосредственного перехода к лучшему, высшему порядку, минуя среднюю стадию европейского развития, стадию буржуазного государства». Это настроение славный публицист ярко передавал во фразе: «пусть секут, мужика секут же», — фразе, которая дала повод пошло остроумничать гаерам литературы. Но теперь, по словам Михайловского, эта формула отречения «теряет всякий смысл», так как между элементами предполагавшегося возможным переворота «протискивается всемогущий братский союз местного кулака с местным администратором». Заканчивая свою замечательную статью утверждением, что теперь необходима «безусловная свобода мысли и слова», «личная неприкосновенность», «гарантия», Михайловский, однако, выдвигает тесную связь этого преобразования с коренной реформой: «Новая эра очень скоро обветшает, если народу от нее не будет ни тепло, ни холодно» 26 Перейти к сноске.

С еще большей ясностью социальную роль крестьянства в ожидании переворота Михайловский выражает в своем первом, в высшей степени любопытном, «Политическом письме социалиста», появившемся во втором же номере «Народной Боли», под псевдонимом Гроньяра. Указывая на необходимость сочетать экономику и политику, Михайловский сожалеет о том, что новой партии пришлось «оставить свой прекрасный девиз «Земля и Воля» (как известно, это пришлось сделать в силу раскола, разорвавшего землевольческую организацию на две части, Н. Р.);

Куда бы ни направил в частном случае вашу борьбу практический ход жизни, этот девиз должен быть вашим. Одной половиной его — «Волей» вы примыкаете ко всем уважающим себя людям, которым ненавистно самовластие; другая половина — «Земля» — выделяет вас из общего либерального хора. Глубокий политический смысл заключается в этой двойственной формуле: воля — всем, земля — земледельцу. Конституцию сочинить нетрудно: ее напишет и Валуев, и Шувалов, и Победоносцев. Но европейская история учит нас, что Бисмарки и Наполеоны, даже Миланы и Кристичи во всякую данную минуту могут разорвать хартию воли, если в сохранении ее не заинтересована миллионная масса народа. Русский народ грудью встанет только за такую волю, которая гарантирует ему землю. Он равнодушно, даже злорадно будет смотреть на самое наглое нарушение конституции, если в основе ее будет лежать циркуляр Макова. Избирая себе девиз «Земля и Воля», вы повинуетесь не только народным идеалам и голосу высшей справедливости, но и практическим требованиям истинного. не призрачного осуществления самой воли 27 Перейти к сноске.

Итак, вот, новая партия, привлекавшая к себе в то время симпатии всех живых элементов нации, отказывалась от веры в крестьянство, как инициатора грядущего переворота, но она отнюдь нс думала отказаться от веры в него, как носителя «народных идеалов». Все социальное значение переворота сводилось, таким образом, к осуществлению исторических чаяний русской деревни. Люди думали, что мужик в состоянии положить в момент революции основной камень грядущего строя. Любопытно, кстати сказать, что в уже цитированной нами программе Исполнительного Комитета, в то время, как по отношению к рабочему населению городов выдвигалась, в качестве требования партии, лишь «система мер, имеющих передать в руки рабочих все заводы и фабрики», по отношению к сельскому населению прямо выставлялась основным требованием, вытекающим из самого нутра крестьянства, «самостоятельность мира, как экономической и административной единицы», и принадлежность земли народу» (вып. I, стр. 108). Там еще только «меры». А здесь уже непосредственное и окончательное осуществление известной формулы, составляющей содержание социальной психологии крестьянства.

Что касается до меньшинства бывшей «Земли и Воли», которое не пошло за народовольческим большинством, а образовало гораздо более слабую и скоро сошедшую со сцены партию «Черного Передела», то о нем уже и говорить нечего. Его программа исходила из народа, проходила через него и возвращалась к нему. В передовой статье № 1 «Черного Передела» подробно рассматривался вопрос, какими образом с переходом земли в собственность народа община, основанная пока на частном владении землевладельца, преобразуется в общину, покоящуюся на коллективной организации производства. Ответ был такой, что само, мол, экономическое развитие страны и обусловленное им повышение уровня сельскохозяйственной культуры вызовут неизбежно «социализацию землевладельческого труда», причем задача более интенсивной культуры земель будет у нас в России решена особенно легко именно благодаря «существованию нераздельной поземельной собственности в общине». Так, естественно, возникнет «артельная эксплуатация мирских полей» 28 Перейти к сноске. Интересно, кстати сказать, здесь то обстоятельство, что автор этой статьи, который явится через три-четыре года родоначальником русского социал-демократизма, во втором номере того же «Черного Передела» уже как бы предвидит изменение своих взглядов. «В настоящее время промышленное развитие России ничтожно и понятие — «трудящиеся массы» почти покрывается понятием «крестьянство». Поэтому, говоря о практической деятельности, мы, главным образом, имеем в виду экономический быт, нужды и требования земледельцев. Но пока мы делаем свое дело, русская промышленность также не стоит на одном месте. Нужда отрывает крестьянина от земли и гонит его на фабрики, на заводы. Рядом с этим центр тяжести экономических вопросов передвигается по направлению к промышленным центрам» (Ibid., стр. 93).

Н. Русанов.

В тексте 1 Всего за два года (1861—1802) официальные источники, правда, насчитывали 1172 случая крестьянских беспорядков, охвативших 2607 селений, причем в большинства случаев усмирение производилось военной силой, которая пускала в ход пули и шпицрутены. Но серьезные по числу участников волнения были только в Казанской, Пензенской, Тамбовской, Симбирской и Саратовской губерниях.
В тексте 2 См. перепечатку воззвания в книге: Мих. Лемке, «Политические процессы М. Л. Михайлова, Д. И. Писарева и Н. Г. Чернышевского», СПБ., 1907 г., стр. 337, 339 и 340.
В тексте 3 «Материалы для истории революционного движения в России в 60-х годах». 2-е приложение к сборникам «Государственные преступления в России», издающимся под редакцией Б. Базилевского (В. Богучарского); 1905 г., стр. 3.
В тексте 4 «Колокол», № 139, от 15 июля 1862 г. Цитирую по перепечатке в сборнике (вышедшем под редакцией и с небольшим предисловием г. Л. Тихомирова): «Колокол». Избранный статьи А. И. Герцена, 1887, стр. 338.
В тексте 5 См. М. А. Бакунин, «Полное собрание сочинений», под редакцией А. И. Бакунина, Спб., без даты (вероятно, в 1906 г.), т. I, стр. 227.
В тексте 6 См. «Свободу» № 1 в уже цитированных нами «Материалах» Б. Базилевского, стр. 89.
В тексте 7 Вл. Бурцев, «За сто лет»; 1897 г., ч. I, стр. 86.
В тексте 8 «Иван Александрович Худяков. Опыт автобиографии», Женева, 1882 г., стр. 104-105.
В тексте 9 Ср. Иванов-Разумник. «История русской общественной мысли»; Спб., 1914 г., изд. 4-е, т. II, стр. 56—91; —и примечания Л. Э. Шишко к книге А. Туна, «История революционного движения в России»; Спб., без даты (1906), стр. 77—82.
В тексте 10 «Полное собрание сочинений Н. К. Михайловского», Спб., 1913, т. X, изд. второе, стр. VII и стр. 662.
В тексте 11 «Исторические письма», Женева, 1891 г., 2-е изд., стр. 77.
В тексте 12 См. мою статью «Западный социализм и русский социализм Герцена»; «Русское Богатство», 1909 г., август, стр. 70 и 72.
В тексте 13 Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву, 1896 г., стр. 175-177, passim).
В тексте 14 Вл. Бурцев, «За сто лет», ч. I, стр. 88—89.
В тексте 15 Несколько слов к молодым братьям в России, 1869 г., цитировано у Г. А. Куклина, «Итоги революционного движения в России за 40 лет», 1903 г., добавления, стр. 213.
В тексте 16 Цитировано у Лаврова «Народники и пропагандисты» в «Материалах для истории русского социально-революционного движения», 1896 г., №№ 6—7, стр. 144.
В тексте 17 «Полн. собр. соч.», т. II, стр. 248.
В тексте 18 Бурцев, ч. I, стр. 97.
В тексте 19 П. Лавров, «Народники и пропагандисты», в уже цитированных нами №№ 6—7 «Материалов», стр. 81 и 82.
В тексте 20 См. т. I, стр. 868 и 869 «Полного собр. соч.» ср. мой этюд «Н. К. Михайловский, как публицист-гражданин» в «Социалистах Запада и России»; спб., 1909 г., изд. 2-е, стр. 354.
В тексте 21 О. В. Аптекман, «Из истории революционного народничества «Земля и Воля» 70-х годов», № 19 «Русской Исторической Библиотеки», без даты (1906?), стр. 95.
В тексте 22 «Революционная журналистика 70-х годов», № 7 «Русской Исторической Библиотеки», стр. 71—72.
В тексте 23 Напечатало в № 3 «Народной Воли» от 1 января 1880 г. См. «Литература партии Народной Воли», выпуск I, № 9 «Русской Исторической Библиотеки», стр. 107.
В тексте 24 «Подготовительная работа партии»; — см. «Литература партии Народной Воли», выпуск II, стр. 286.
В тексте 25 «Народная Воля» № 2, от 1 октября 1879 г. «Лит. партия Народной Воли», вып. I, стр. 56.
В тексте 26 Полн. собр. соч., т. IV, стр. 957—958.
В тексте 27 «Лит. партия Нар. Воли», вып. II, стр. 63.
В тексте 28 Цит. у Куклина, «Итоги», отд. 2-й, стр. 76.

Мысль. № 1. Пг.: Издательство Товарищество Революционная Мысль. Типография Ю. Я. Римана, стр. 142-169, 1918

Добавлено: 16-11-2020

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*