Марево

       (Морская повесть).

      ГЛАВА ПЕРВАЯ.

1.

Опять на палубе! Мы выбрались сейчас
С двумя «буксирами от порта» на свободу,
И с шумом бросили на рейде в первый раз
Тяжелый якорь наш в сверкающую воду.
Весна. Хоть поздняя, но, все-таки, весна…
Ветра холодные еще не дошумели.
Но сила тайная невидимо сильна, —
И в стуже ветряной сады зазеленели.
Несутся по небу обрывки черных туч,
Гроза нахмуренно кой-где уже грохочет,
Но солнца вешнего блистает ясный луч
И тучи темные прогнать с лазури хочет.
Весна творящая! пролей и в нас тепло,
Приди же, красная, и к нам на новоселье,
Сойди улыбкою на каждое чело
И в душу всякую пролей свое веселье!
Пустеют улицы. Спешит усталый люд
Туда, где дышится с деревьями вольнее,
Где ночью соловьи влюбленные ноют,
А небо кажется и ближе, и виднее,
Туда, где ландыши на тоненьких стеблях
Растут и прячутся, готовые к расцвету…
Мы тоже в плаванье повытянулись к лету
От тесных пристаней на наших кораблях.
Я в это плаванье приказом был назначен
Последним, только что, и очень, очень рад.
Здесь все знакомые, состав вполне удачен,
А крейсер выстроен лишь год тому назад.
Вчера являлся я впервые капитану,
Надев регалии и новенький мундир.
Мы с ним по Тихому знакомы океану;
Там годы долгие служил мой командир.
«Да, как же, помните», сказал он, «на Труворе
Мы с вами встретились у мыса Болтина.
Еще густой туман мы получили вскоре,
От норда, кажется, шла сильная волна.
Мы вам сигналили и долго ожидали,
Но встретиться потом не удалось никак;
Сигналов, все-таки, вы наших не слыхали».
Я отвечал ему: «Да, помню, точно так».

2.

Каюту занял я, которую по праву
Занять рассчитывал. Во флоте, на судах,
Распределяются каюты по уставу
(В нем чин и звание имеется в видах).
Как третий лейтенант, я помещен не скверно;
Есть столик у меня и полка есть для книг.
Длиною мой чертог аршина в три примерно,
А шириною в два. Он, правда, не велик,
Но поместителен; нигде не протекает
Ни борт, ни палуба; уютен он и прост;
На койке у себя, что не всегда бывает.
Могу улечься я свободно в полный рост.
Но, что всего важней, по-моему, так это
Иллюминаторы. У каждого из нас
Такой имеется. Порядочный запас
В них входит воздуха и также много света.
Они проделаны над самою водой
И часто ясный луч, как в данную минуту,
Красиво отражен волнистою грядой,
Играет радостно, попав в мою каюту.

3.

Как этим временем здесь рано рассветает.
В начале пятый час, а солнце высоко;
И день, по времени, еще не наступает,
И ночь мгновенная умчалась далеко.
Стою на вахте я. На палубе молчанье;
Все спит еще. Команду только в пять
Будить назначено по книжке приказанья.
Мне все не верится, что плаванье опять
Я начал только что. И, правда, не во сне ли
Пятнадцать месяцев я жил на берегу?
Я в этом времени отчета не могу
Себе отдать еще, но страшно постарели
И сердце, и душа за этот краткий срок…
Но вот я наконец свободен и далек
От прежней слабости… Хотя с жестокой болью,
Но вырвал наконец постыдную я страсть.
Нет, женской прихоти и ласки своеволью
Я сердце не отдам в томительную власть.
Довольно! Кончено! Как славно здесь играет
Прозрачным золотом свободная волна…
Как этим временем здесь рано рассветает,
Как жизнь здесь кажется беспечна и ясна!

4.

Сегодня я устал. Гоняли нас с утра
На шлюпках, пользуясь хорошею погодой.
Довольно свежие бывают здесь ветра
И нужно ладиться с капризною природой.
Я этот спорт люблю. В наш век передовой,
Хотя прошедшего свежо еще преданье,
Победа полная у силы паровой
Над силой парусной. Мы старые названья
Даем лишь кораблям, но старая краса,
Времен изменчивых являя скоротечность,
Спустила белые пред паром паруса
И скромно канула в прославленную вечность.
«Рангоутных» судов прошла уже пора;
Но все-ж у всякого стального великана
Есть шлюпки легкие: барказы, катера,
Вельботы узкие и ялы. Утром рано,
Почти-что каждый день спускаем мы «с талей»
Все шлюпки на воду. Подобное ученье
На рейде, где стоит не мало кораблей,
Родит из ревности живое увлеченье:
Кто раньше отвалил, кто первый паруса
Поставил правильно по манию сигнала,
Кто больше обошел в три четверти часа
Вокруг стоящего на рейде адмирала.
Я этот спорт люблю. Сегодня с корабля
Нам «по способности» позволили кататься
И я попробовал свой катер без руля.
Он ходит хорошо. Трудней всего спускаться
На «фордевинд»; людей приходится назад
Всех пересаживать, чтоб нос освобожденный
Катился под ветер. Зато я очень рад
Команде, видимо лихой и приученной.
Все было хорошо и только, как на грех,
Мой левый загребной, матрос вполне проворный,
В руках не удержал и на виду у всех
У трапа утопил случайно крюк отпорный.
Сам старший офицер заметил этот факт
И что-то целый час в усы себе бранился.
Что делать? Новенький составлен будет акт…
Ведь флот от этого ей-ей не разорился.

5.

На каждом корабле, носящем русский флаг,
В одиннадцать часов дают обедать людям,
Что чуть ли не Петром уставлено нам так.
Команда спит потом. Когда ее разбудим,
Работы сызнова до вечера идут:
Круг жизни судовой размерен до минут.
В кают-компании такому расписанью
Мы тоже следуем. И во время, сейчас,
Нам дали завтракать. Наш доктор по избранью
Столом и кухнею заведует у нас.
При службе судовой, довольно сложной в целом,
Друг друга иногда не видим мы совсем.
Корабль теперь велик и каждый занят делом,
Ему порученным, но к сроку, между тем,
Все сходят вниз, к столу, и час определенный
Проходить весело в беседе оживленной.
И «яства и питье» наш иеромонах
Благословил крестом. Уселись на места мы.
Вино по праздникам бывает на столах,
И то вернее так, для вида, для рекламы,
А пьется, собственно, в обычный день одна
Лишь водка хлебная. Хорошим это знаком
Считать или дурным, не знаю, но она
Идет и кроется «пивным по верху лаком»
(У нас для всех вещей особый есть язык).
От водки и вина я сам теперь отвык,
Но справа мой сосед и друг мой закадычный,
Сергей Степанович, мне передал балык.
Балык, действительно, был свежий и отличный.
Мы чарку выпили, а с паюсной икрой
Сосед советовал мне «сделать» по второй.

6.

С Сергеем плавали мы в плаваниях разных;
У нас на крейсере он минный офицер.
Из типов моряка весьма разнообразных
Сергей Степанович прекраснейший пример.
Своей наружностью он взор не поражает;
Мал ростом, худощав, пожалуй некрасив,
Бородку светлую он клином подстригает,
В своих движениях стремителен и жив.
Минуты ни за что не будет он в покое;
То электрическим он занят фонарем,
То мина Вайтхеда, то что-нибудь другое
Тревогу вечную поддерживает в нем.
Он вечно в суете, всегда кричит и спорит.
Горячка страшная, но, правда, никогда
Друг с другом никого Сережа не поссорит;
Душой прозрачен он, как чистая вода.
Хороший офицер, отдался всею волей
Он специальности морской от малых лет
И служит правильно и честно. С нашей долей
Иные мирятся, иные же и нет.
Сереже некогда я многим был обязан;
Лет на семь, на восемь постарше он меня.
Я очень искренно давно к нему привязан;
Для нас товарищи — что близкая родня.
Но кроме прочего в характере Сергея,
В придачу качествам ума и доброты,
Есть что-то чуткое, что, тихо пламенея,
В душе присутствует, как чувство красоты.
Он любит музыку, играет очень мило
И часто женщину готов боготворить.
В кают-компаниях любимой темой было
В подобных случаях Сережу «потравить».
Он сердцем очень чист. Заметил я, что дамам
Не очень нравятся такие господа,
И это послужить скорее может срамом
Для вкуса женского. Той осенью, когда
Я с нею встретился, Сережа был со мною
В далеком плаваньи и, также как ему,
Она улыбкою, казалось, неземною,
Мне света бросила в плавучую тюрьму.
И, правда, как тогда была она красива!..
Сергей благоговел, молился и погас,
Как начал, — пламенно, светло и молчаливо.
А я надеялся… Не знаю, он меж нас
Заметил что-нибудь, но только нелюдимый
Бродил он, помнится, в те дни по кораблю
И тихо напевал романс им так любимый:
«Мне грустно потому, что я тебя люблю»…

7.

Да, это так давно все было и довольно
С тех пор воды в моря из рек перетекло,
Но сердце и теперь сжимается невольно,
А память крепкая услужлива на зло.
Но нет, падите прочь печали и сомненья!
Себя я, наконец, от этой муки спас.
Минуты сладкие волшебного забвенья,
Вы в мир заброшены, но только не для нас!
Нет; молодость свою кто предал в жертву морю,
Тот брось о береге напрасные мечты;
И радостям земли, как и земному горю,
На время только лишь не будешь чуждым ты!
Чуть что-нибудь собой напомнить о природе
Пустынь неведомых, о небе чуждых стран,
Душа печальная тоскует о свободе
И вновь волнуется, как синий океан.
Не знаю сам, за что, но я люблю тревогу
И жизнь на палубе, и солнце, и волну,
Люблю среди зыбей туманную дорогу,
На месте якорном в каюте тишину.
Как часто я теперь спокойно одинокий
Досиживаю здесь остаток темный дня;
Звезда пугливая здесь луч свой быстроокий
Сквозь дымку облака шлет только для меня.
И думы старые рождаются в молчаньи…
Да, правда, как давно все это началось!
Потом прервалося до нового свиданья
И вот, уж наконец… совсем оборвалось…
Свободен я теперь. Мне кажется, что ясно
Могу опять смотреть в глаза моей судьбе,
Хоть сердце, знаю я, привычное — напрасно
И долго сохраните мне память о тебе!
Ты часто в грезе сна, как столько раз бывало.
Еще придешь ко мне, мой ненаглядный свет!
И буду вспоминать я много, много лет
Все происшедшее, все с самого начала.

 

      ГЛАВА ВТОРАЯ.

1.

То было осенью, но осенью не той,
Где север сумрачный о близком плачет горе;
Та осень вечною блистала красотой.
Дней пять, как помнится, стояли на «Труворе»
Мы там на якоре. Пред нами не вдали,
Со всею пышностью тропических растений,
Один из островов полуденной земли
Над морем высился. Я первых впечатлений
С тех пор забыть не мог и помню наш приход,
Когда гигантских пальм впервые силуэты
Открылись явственно над гранью синих вод.
Страна прекрасная! Различные поэты
К тебе неслись сюда восторженной мечтой!
Народов родина! Я тоже в эти годы
Был страшно поражен твоею красотой!
От солнца знойного удушливой природы
Спешил я с корабля под тень твоих дубров.
И с тайной радостью, казалось мне, встречала
Ты гостя дальнего прохладой вечеров.
Листы широкие вверху, как опахала,
Склонялись надо мной, и воздух напоен
Казался мне душой былых тысячелетий,
Когда здесь начали, невинные как дети,
Народы древности историю времен…
И странной гордостью душа во мне горела,
Стремясь восторженно к лазурным небесам;
Как будто выразить, сказать она хотела
И морю теплому, и девственным лесам:
«Довольны ли вы мной? Гордитесь ли вы нами?
Мы в край нерадостный от вас унесены,
Но вашим племенем и вашими сынами
Народы многие давно побеждены.
От вас мы приняли божественные тайны,
И, если мы сильны познанием сейчас,
То наши подвиги, быть может, не случайны:
Они преемственно получены от вас».
Леса тенистые не двигались в молчаньи,
Но сон их девственный казался неглубок,
И гор таинственных на небе очертанья
С тревогой тайною глядели на Восток…

2.

В один из вечеров, каких в Европе нет,
Мы с кем-то с берега на крейсер возвращались.
В кают-компании был виден яркий свет
И звуки музыки в ней звонко раздавались.
До вахты отдохнуть желая полчаса,
К себе в каюту я хотел шаги направить.
«Вот мичман наш еще!» — вскричали голоса,
Меня увидевши: «позвольте вам представить».
Пришлось здороваться. В порядочный кружок
Собралось общество, беседуя за чаем.
То были русские. На дальний наш восток
Они все ехали. Гостей всегда встречаем
Мы с полной радостью; так принято давно;
Раз гость на корабле, он гость для всех равно.
Я тоже сел к столу и, взявшись за бананы,
Рассматривал гостей. Шел общий разговор.
Всем очень нравились тропические страны
И также нравился красивый наш «Трувор».
Из слов их понял я, что только накануне
Они пришли на рейд, в четверг должны уйти,
Что ездят на берег они всегда «в коммуне»,
Образовавшейся с Одессы на пути.
Коммуна, видимо, не полного состава,
Присутствовала здесь в количестве шести.
Три дамы было тут. Одна из них направо
И близко от меня сидела у стола.
Не помню хорошо, какое впечатленье
В тот вечер на меня она произвела.
Любовь капризная есть то же вдохновенье;
Законов нет у ней. И кто заметить мог
Тот миг единственный, который нас на годы,
Лишая разума, и воли, и свободы,
Бросает дерзостно рабом у женских ног.
Молчал я и глядел. Потом один мужчина
К ней прямо подошел, сказав: «Пора, мой друг.
Уж полночь, кажется, и ты устала, Нина.
Поедем поскорей!» То был ее супруг.
Прощаться стали все и звали, кто свободен,
Назавтра совершить поездку в глубь страны.
Здесь есть железный путь, который превосходен;
Где горы синие над берегом видны,
Он вьется меж лесов, разросшихся богато,
В столицу племени свободного когда-то.

3.

Вполне естественно, что, видя новых лиц,
О них мы делимся сейчас же впечатленьем.
Я слышал через люк, как мой приятель Фриц
Сережи занялся излюбленным «травленьем».
Сергей Степанович ругался и кричал,
Что в мире нет для них ни чувства, ни святого,
И тут же речь свою обильно уснащал
Словами словаря совсем уже морского.
Смеялись громко все. В конце концов Сергей
В каюту заперся от этих восклицаний.
Ходя на палубе, я думать стал о ней…
В далеких плаваньях, среди своих скитаний,
Народу всякого мы видим без числа,
Но сердце вещее почувствовало внятно,
Что с этой женщиной, судьбою непонятной,
Мне встреча роковой и важною была.
Ее наружности, пожалуй, даже ясно
Я разглядеть не мог в тот вечер, но за то
Теперь я изучить успел ее прекрасно
В малейших черточках, и знаю, как никто.
Ей было двадцать лет. Тогда мы ей давали
Немного более, но, правда, что черты
Ее какую-то усталость принимали,
Необъяснимую порою. Красоты
Она была не той, которая доныне
У нас считается за лучший образец.
Насколько ближе нам классической латыни
Родная наша речь, настолько для сердец,
Воспитанных в стране, где все необозримо,
Славянская краса милей Афин и Рима.
Страна, ее народ и все, что в нем лежит,
Язык, обычаи, — все связано незримо…
Итак, она была славянкою и роста
Весьма хорошего. Прекрасно сложена.
Одета же всегда бывала очень просто
И мило вместе с тем. Во всем была видна
Врожденная в крови заботливость не к моде,
Но к мере, красоте, ну, словом, ко всему,
Что свойственно одной воспитанной природе
И чуждо для других — не знаю почему.
Она была скорей немного худощава,
Имела темные довольно волоса
И очи серые, большие. После, право,
Я не встречал таких. Но главная краса
У Нины Павловны в улыбке уст таилась…
О, сколько раз потом ласкать мне довелось
И милое чело, где ясно мысль светилась,
И пряди длинные каштановых волос.

4.

Я помню этот путь недолгий и чудесный;
Мы целым обществом поехали туда.
То вился он меж гор над пропастью отвесной,
То шел в тени лесов. Прозрачная вода
Озер и быстрых рек то здесь, то там сверкала
Червонным золотом и делалась темней,
Когда, как в зеркале, недвижно отражала
Стволы высоких пальм. В вагоне рядом с ней
Я сел умышленно и всю дорогу только
Ее видал одну. Сидевший близко муж
Ухаживать за ней нам не мешал нисколько;
Он, видимо, привык к поклонникам. К тому-ж
Со старшим штурманом, обрадован свободой,
Он пил усиленно в стакане виски с содой.
Он мне не нравился: все больше о себе
Он как-то говорил с навязчивостью странной,
О родственных связях, о будущей судьбе,
О службе прошлого совсем уже туманной…
Он был еще не стар: лет сорока тогда,
Румян, довольно полн, еще красив и статен,
Смеялся каждый миг и этот смех всегда
Был неестественен и резко неприятен.
Когда-б не нравился он мне лишь одному,
Я-б заподозрить мог в себе предубежденье,
Но Фриц лишь подтвердил такое наблюденье;
Сказав мне: «Кажется, супруг-то ни к чему».

5.

В прелестном домике, в гостинице опрятной,
Мы все нашли приют на самом берегу
Большого озера. Еще мне непонятной
Была моя печаль; но я теперь могу
Сознаться, что любви тогда новорожденной
То были лучшие минуты. Каждый день
Мы всей компанией, от зноя утомленной,
Повсюду ездили. Лесов могучих тень
Настолько здесь густа, что даже днем возможно
Гулять в окрестностях. Конечно, ближе к ней
Я был, где только мог. Смотреть за ней тревожно,
Два слова ей сказать и чувствовать сильней
Без слов в молчании, искать ее вниманья,
Поймать нечаянный, но сердцу внятный взор;
Кому неведомы все эти начинанья!
Я смутно сознавал тогда, что с этих пор
Уже какая-то возникла откровенность
И близость тайная меж нами, но ничем
Того не выдал я, нося ее как ценность
В душе проснувшейся, но мог ли, между тем,
Не замечать и я, что каждый раз болтала
Она охотнее со мною, а когда
В пути от общества немного отставала,
Я тоже отставал нечаянно тогда…
Но все же в эти дни (три дня мы вместе были)
Себя я не могу в чем-либо упрекнуть.
Да этим временем и думать мы могли ли,
Что встретимся потом еще когда-нибудь?
Глазами, полными немого удивленья,
Я на нее смотрел, как смотрят на мираж,
Как взором внутренним мы смотрим на виденье
Во сне возникшее, когда рассудок наш,
Бродя в неведомом, по дебрям неизвестным,
Не видит разницы меж явным и чудесным.
Мы всюду ездили. Прекрасная страна!
Какая мощь во всем и как убоги люди!
Они живут в раю, но эта жизнь мрачна,
Как цвет их смуглых тел. С ребятами у груди
Толкутся женщины в работе без конца
На разных пажитях культурного купца.
Чай, кофе, ананас, банан, кокос, корица,
Все здесь имеется, все блещет и цветет,
И в этой роскоши печальны только лица,
А счастье, как везде, здесь также не растет…
В свой номер вечером я поздно возвращался,
От зноя и ходьбы ужасно утомлен.
Все время надо мной, я помню, Фриц смеялся.
«Смотри», он говорил: «ты, кажется, влюблен».
Ходить не любит Фриц, но на бильярде с жаром
Он трое суток здесь до вечера играл;
А ночью каждый раз куда-то уезжал
С партнером по игре, каким-то немцем старым.

6.

Нет, упрекнуть себя я все-таки не мог
Ни в чем за эти дни, хотя судьба, казалось,
Хотела, чтоб любовь за этот краткий срок
Свиданья нашего немою не осталась.
В последний вечер шли мы целою гурьбой
Осматривать дворец какой-то. Воздух душный
Был зноен и тяжел. Я видел над собой,
Как тучи черные громадою воздушной
На небе выросли. Откуда ни возьмись,
Сверкнула молния, ударил гром раскатный
И ливня страшного потоки полились
Со всею силою живой и благодатной.
О, ливень радостный! В тропических лесах,
Когда все в засухе томится и пылает,
Тебя, гремящего в горячих небесах,
С какою жаждою природа ожидает!
С нежданной силою на зелень темных рощ,
На сонные стада ты льешь свою прохладу,
И кажется страшна тропическая мощь
Твоею молнией испуганному взгляду…
Все наше общество рассыпалось стремглав
Искать ближайшего и верного спасенья.
Я Нины Павловны взял руку, увидав
При свете молнии белевшее строенье.
Туда вбежали мы… Какой чудесный сон!..
Нас сильный аромат цветов каких-то встретил.
Высокий жертвенник был слабо освещен
И храм был пуст еще. Я сразу не заметил,
Что неподвижные фигуры на земле
У входа не были немые истуканы;
Они очнулись вдруг, забили в барабаны
И звук незримых флейт, раздавшийся во мгле,
Наполнил темный храм напевом вдохновенным,
Спокойным, как хорал, и стройно дерзновенным.
В испуге трепетном, мне крепко руку сжав,
И Нина музыке безмолвная внимала.
Сам идол высился в чаду пахучих трав
На темном дереве и камне пьедестала.
Он весь из золота, лишь яхонт и алмаз
Сверкает кое-где игрою самоцветной
И искрится едва в орбите темных глаз.
Пред древним идолом, немой и безответный,
Стоял и слушал я. Какой-то чтец порой,
Мелодию прервав, читал по книге внятно,
И, вновь сменяема таинственной игрой,
Молитва странная казалась мне понятна.
Трудов монашеских то был старинный свод.
Вот приблизительный молитвы перевод:

7.

«В чем благо высшее? Ищи разумного,
Не знайся с глупыми и чти достойного,
Беги жестокого, ищи спокойного,
Вот благо высшее! Уйди от шумного.
Деянья добрые, заслуга чтимая
И совесть чистая в тебе хранимая,
Вот благо высшее! Нельзя страдания
Избегнуть здесь средь мира тленного;
Есть край другой, — край неизменного
Ищи покоя созерцания!..
Владыка благостный, владыка вечности,
Смири томление меня гнетущее;
Чужих я жен смущал во моей беспечности
И в беззаконии губил живущее.
Но ты укрой меня! Пороку льстивому
Не дай войти ко мне, благочестивому!
Где много радости, там и страдания,
Там царство демона, людей губящего.
Укрой от прошлого, от настоящего,
В покое чистом созерцания!»

8.

Пусть те, которые в размеренных стихах
Желают выразить всю тонкость настроений
Души проснувшейся, пускай они в словах
Не ищут дерзостно им нужных выражений!
Им не найти таких! Поэзия одна
Бессильна и смешна в своих новейших фугах;
Она юродствует к нервических потугах,
Где только музыка и может быть ясна.
Певцы новейшие! Мне кажется, не скрою,
Что мы запутались и ломимся в окно,
Когда открыта дверь. Вот почему, порою,
Увы! Читателю становится смешно.
Пускай бы во время, а ежели некстати,
В чувствительных местах, хохочет он, чудак?
Я слышал, что певцы есть признак благодати
Небесной для людей… Какой приятный знак!
Скорей, кто грамотен, к перу! Воспоминанья
У всех имеются. Возьмемте чистый лист…
И снова в храм войдем, где, чуткого вниманья
Исполнен, я стоял. Последней флейты свист
Замолкнул, но, еще душою не проснувшись,
Куда-то я летел. «Вы молитесь никак?»
Мне спутница моя сказала, улыбнувшись:
«Пожалуй, изменить и вере можно такт».
Она шутила, но я видел выраженье
Ее прекрасных глаз и бледного чела;
Их тоже в этот миг коснулось вдохновенье
И скрыть она его в улыбке не могла.
Я на нее взглянул и отвечал тревожно:
«Нет, Нина Павловна, не бойтесь, подле вас
Другому идолу молиться невозможно.
Вы так божественны и так милы сейчас!»
Теперь мне кажутся смешны такие речи,
Но я был юн еще и видел, как тогда
Под платьем дрогнули ее худые плечи.
«О, нет; пожалуйста, не будем никогда
Об этом говорить!» мне отвечала Нина
И вышла из ворот. Гроза уже прошла,
А ночи звездная и чудная картина
Душистой прелестью и влагою цвела.
Мы шли безмолвные… И в жизни, как в искусстве,
Есть настроения, не терпящие слов.
Я весь тогда затих в каком-то новом чувстве,
То был прекраснейший из наших вечеров.
Все вместе пили чай. Когда уже не рано
Проснулся утром я, то Фриц мне передал,
Что наши спутники по зову капитана
Назад уехали. Корабль их запоздал
И, уголь погрузив еще вчера к заходу,
Боялся упустить хорошую погоду.

9.

Они уехали. И что же? Два, три слова,
Улыбок несколько, сверкнувший ярко взор, —
И пылкая душа была уже готова
Лететь за призраком. Как в море метеор,
Судьбой неведанной, негаданно, нежданно,
Мгновенно предо мной мелькнула красота,
И снова мрак кругом и ночь опять туманна,
Опять угрюмая, как прежде, темнота.
Вы, люди берега и жизни сухопутной!
У вас для радостей законный есть конец,
А наши радости бывают лишь минутны,
Печали-ж многие… но, впрочем, для сердец,
В волнах воспитанных, позорно помнить горе,
Не то рассердится обидчивое море…
Нам жизнью полною почти-что никогда
Жить не приходится и редкие мгновенья
Дают нам долгие скитальчества года
Для счастья нашего. Нам нет отдохновенья…
Чуть радость тихая зарею нам блеснет
И сердце праздное проснется ненароком,
Оно безвременно смирится и уснет,
Ожесточенное насмешливым уроком.
Есть в море случаи, когда усталый взгляд
Вдруг видит берега красивые вершины,
Ручей сверкающий, деревьев стройных ряд
На свежей зелени невидимой долины.
Уже отчаянный взирает мореход
На берег радостный, раскрыв широко вежды…
Но гаснет марево, как солнечный заход,
Как луч несбывшейся и призрачной надежды.
И снова плаванье и бури, и туман,
И вновь, со скрежетом и воплями свободы,
Несет рассерженный и темный океан
Свои угрюмые, таинственные воды.

 

      ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

1.

По странным прихотям забывчивой души,
Для нас прошедшее становится прекрасно.
Как звуки музыки, замолкшие в тиши,
Так грусть минувшая, нас мучившая властно,
Всесильным временем и жизнью смирена,
За новой радостью нам больше не слышна.
Так жизнь устроена; ей нужно впечатлений.
К востоку дальнему я помню наш поход.
В виду возможности народных осложнений
Мы долго пробыли в Китае этот год.
Где грусть прошедшая, тех дней недомоганье,
Мечты пугливые и долгие о ней?
От чувства вешнего, как от прошедших дней,
Осталось смутное одно воспоминанье.
Шли дни и месяцы; шли вахты каждый день,
Поездки на берег, — и скоро встречи краткой
И след изгладился. Сошла на сердце тень,
Ему привычная. Настойчиво, украдкой
Все время мудрое и губит п мирить,
А чувство, как пожарь, без пищи не горит.
В года недавние сравнительно свободы
Гораздо более имели корабли,
Чем в наши времена. Мы только «пароходы».
В боязни, чтоб угля мы попусту не жгли,
Начальники эскадр следят за нами строго,
Не двигая судов без нужды и причин.
Но все-ж мы этот год ходили очень много.
Китай таинственный! Как много он один
В уме растерянном готов будить вопросов,
И как поверхностно и мало нам знаком!
То ряд безжизненных и сумрачных утесов,
Селенья жалкие, в которых каждый дом
Стоит в недвижности и древности столетней,
То град, построенный руками пришлецов,
Глядится в волны бухт фасадами дворцов
Со всею дерзостью своей двадцатилетней.
Корея бедная! Тебя видали мы;
Ты «утренних лучей» зовешь себя страною,
Но я-б тебя назвал скорей страною тьмы…
В апреле раннею и светлою весною,
В награду за успех эскадренных работ,
Послал нас адмирал с комиссией одною
К японским островам из печилийских вод.

2.

По правде говоря, не мало впечатлений
Дарят нам плаванья; но впечатленья те
Дают лишь множество туманных представлений
О нами виденном в неясной пестроте.
Я помню, как-то раз приехал к нам случайно
В восточный океан милейший публицист,
И все, что в странах тех есть темного, как тайна,
Все сразу понял он. Как опытный артист,
Вернувшись, начал он большие фельетоны
Строчить усиленно, не думая, с плеча;
В нем мысль игривая не ведала препоны,
В нежданных выводах свежа и горяча,
Конечно, обладать таким орлиным оком
Мы и не думаем, по скромности своей,
Как пылкий публицист, прибывший ненароком;
Но все-ж нам кажется, что нужно много дней
Общенья полного и тесного с Востоком,
Чтоб после передать о нем хоть слова два…
От вечно чуткого, пугливого вниманья
Моя кружилася, я помню, голова.
Как много, все-таки, царит очарованья
И в вас, Японии красивой острова.
В апреле месяце, когда цвели на диво
По мягким склонам гор чудесные цветы,
С волнами темными теченья Куросиво
В одну из южных бухт пришли мы. Теплоты
Был влажный воздух полн. Казалось, легкой грезой
На солнце нежилась живая зелень гор.
Так близко к берегу порою шел «Трувор»,
Что пахнул ветерок и зеленью, и розой.
Залива длинного по светлым берегам
Большого города толпилися постройки.
По рейду тесному веселый несся гам,
И лодок множество уже спешило к нам.
В то утро только что я выскочил из койки —
Мир новый предо мной, в лучах зари дрожа,
Купался, пробудясь в ее прелестных тонах.
Хотелось на берег, где зелень так свежа,
Где люди странные гуляют в киримонах.

3.

Он странен, этот край. Мы после много раз
Сюда на крейсере обратно приходили.
Заливы тихие, отсюда вижу вас!
Преданий древности своей не схоронили
Вы синих ваших вод на ясной глубине!
Вам счастье выпало прекрасное вдвойне.
Народ, теснящийся по чудным вашим скалам,
Умел обличие былое сохранить
И, с прошлым не порвав связующую нить,
Успешно шествовать вслед новым идеалам.
Европа манит вас. Но знаете-ль, куда
Приводит новшества жестокое движенье?
В нем много страшного, в нем сумрак, господа.
И, если головы не страшно вам круженье,
С востока вашего взгляните к нам сюда…
Вы, впрочем, знаете. Расправа в Трансваале
Для вас ужасною покажется едва ли;
Не даром же и ваш новорожденный флот
К Китаю совершал разбойничий поход.
Какое темное количество загадок
Теперь являют нам судьбы различных стран;
Наружный блеск везде и внутренний упадок,
Какой-то мировой таинственный обман!
Как полночь черные, над миром вьются думы…
Они ведь не были так мрачны и угрюмы,
Когда я встретился с тобой, Отойо-сан!
Союзы брачные в Японии счастливой
Как будто созданы для дальних пришлецов:
Чтоб быть хозяином японочки красивой,
Достаточно придти в страну ее отцов.
Собрав решительность, монету и отвагу
(Как сразу, в тот же день, у нас и сделал Фриц),
Вы лишь подпишете контрактную бумагу,
Наметив для себя одно из женских лиц.
Не правда-ль, мило как? Как просто и толково;
У нас такой союз женитьбой не зовут.
Но люди, вообще, придирчивее тут,
А там мы женимся… Как много значит слово!

4.

Когда подумаешь, то, правда, страшно как
На нашей родине жениться! В самом деле,
Есть что-то страшное в коротком слове «брак».
Опасность тайная, как камень скрытой мели.
Как? — люди думают, — навеки, навсегда
Я в руки женщины отдам свою свободу?
Я молод и красив, а там беда, беда:
Наряды, доктора, две тысячи доходу,
Детей предвидимых неугомонный писк,
Да, может быть, еще, о ужас, украшенье
На лбу супружеском, — какой огромный риск!
Какое страшное и важное решенье!
Так люди думают и часто заодно
С известным женихом в минуту колебанья
Готовы выскочить в ближайшее окно…
А там, в Японии, все просто. Я вниманья
Еще как следует не мог остановить
На чудных прелестях холмов и нив окрестных,
Как вдруг женатым стал. Свой подвиг объяснить
Я мог бы множеством примеров мне известных,
Где просто женятся, случайно, без причин,
Имея опытность и даже важный чин.
А я был мичманом. Прекрасного искатель,
Я к неизвестному стремился всей душой;
Пример приятелей — соблазн весьма большой;
И если бы со мной зашли и вы, читатель,
В тот домик на горе, где жил с женою Фриц,
То, может быть, тогда, на зло упрямой воле,
Вы тоже вышли бы, как мальчик, из границ
Рассудка робкого и мудрого дотоле…
И близок не был кто, скажите, до греха
Лишь потому, что ночь коварна и тиха!

5.

А ночь была тиха, когда на новоселье
Собрался навестить приятеля и я.
Фриц любит общество, и полное веселье
Застал я в домике, где новая семья
В двух чистых комнатах уютно поместилась.
С эскадры множество сидело здесь гостей,
И все собрание приятно веселилось;
Кто передачею был занят новостей,
Кто спорил, кто кричал; усевшись особливо,
Винтеры мрачные устроились в углу.
Иные-ж, с женами своими на полу,
Шутили весело и распивали пиво.
Хозяйка новая, колени преклоня,
Встречала каждого. Весь в новом киримоне,
Сам Фриц с хозяйкою приветствовал меня.
Здесь все воспитаны совсем в хорошем тоне
И суд, мне кажется, не был бы слишком строг,
Отдавший должное невыгодному мненью,
Что наш старинный свет куда-б еще как мог
У этих варваров учиться обхожденью.
По крайней мере, я был сразу поражен
Не столько красотой нарядных «мусумешек»
(Мы этим именем зовем японских жен),
Как их манерами. Я не боюсь насмешек,
Но если верить мне не хочет кто-нибудь
И станет говорить, что это вздор и враки,
То просто может он собраться в дальний путь
И сделать плаванье хотя бы в Нагасаки.
Теперь тем более легко попасть туда:
Дорога новая к услугам, господа!
От Фрица, кажется, не ранее чем в пятом
Часу уехали все гости. Ночевать
Решил остаться я, а в доме, Фрицем взятом,
Была свободная квартира и кровать.
Пока с приборкою возилась в помещеньи
Служанка старая, мы вышли в темный сад,
Где, звезд бесчисленных в чудесном освещеньи,
Лила ночь южная свой пряный аромат.
Спал стихнувший залив в сияньи безмятежно,
Хребты зеленых гор темнели в небесах,
И что-то в воздухе дрожало нежно, нежно.
Шепча невнятное о странных чудесах!..
Мы были не одни: еще одна девица
Осталась с нами здесь, — как после я узнал,
По просьбе хитрого и опытного Фрица;
Он все предчувствовал и все предугадал.
Заметив вечером особое вниманье,
Что этой девушке я выказал, мой друг
Предупредительно устроил мне свиданье…
И, как последствие приятельских услуг,
Квартира праздная осталася за мною
И я туда вошел вдвоем с своей женою.

6.

Но жизнь семейная в Японии тот раз,
Увы, к несчастно, была не долгосрочна;
К другому берегу угнали скоро нас.
Когда мне хочется теперь припомнить точно
Те дни весенние, то странно, как туман,
В лучах лазоревых встает воспоминанье
И, словно острова в тумане очертанье,
Твой облик вижу я порой, Отойо-сан.
Я вижу снова дни, когда, совсем усталый
От вахт наскучивших, учений и тревог,
В вечерний час зари ласкающей и алой
Спешил я радостно на тихий твой порог.
И взор очей твоих, темневших непроглядно,
И ручек маленьких я помню красоту,
И «оби» шелковый, завязанный нарядно,
Подобный на спине широкому кресту.
Я помню частые прогулки по заливу,
И пахнувший сосной весельный наш «сампан»,
И рисовых полей болотистую ниву
Меж гор, глядевшихся в широкий океан.
Я вижу этот мир… «Самсина» тихоструйный
Я слышу снова звук, как звук прибрежных струй,
Как твой, раздавшийся в час ночи полнолунной,
Наивный для меня, Отойо, поцелуй!
Любви здесь не было; и где искать любови
При этой разности понятий коренных,
При всем различии струившейся в нас крови…
Нередко, вечером, я песен ей родных
Напевы слушивал, покоясь на циновке,
В надежде как-нибудь, хоть частью, разобрать,
Что в этой кроется хорошенькой головке.
Часами целыми Отойо-сан играть
Могла, смотря во тьму внимательно и прямо,
То глядя пристально в заветную тетрадь,
Где нарисована виднелась Фузи-яма.
Так называется священная гора:
Покрыта шапкою белее серебра,
Она (подобное имеется преданье)
В ночь выросла одну из бездны темных вод, —
Что, впрочем, ясное имеет основанье
В стране, где, следствием подземных непогод,
Землетрясения бывают каждый год.
Преданий множество здесь сложено в народе.
Но здешней музыки томителен размер
И песнь печальную, как что-то в этом роде,
Отойо, помнится, певала. Вот пример:

7.

«Зачем ты смотришь на цветок?
Он свеж теперь, но день настанет —
Его весны минует срок
И он поблекнет и завянет.
Придет грядущая весна,
Он оживет с ее приходом.
Зачем же я осуждена
Стареть все боле с каждым годом!
Мне этот цвет не удержать;
Судьба все губит без разбора…
Зачем должны мы увядать
И блекнут так печально скоро?
Срывай раскрывшийся цветок,
Пока он дышит ароматно;
Его весны минует срок
И он завянет безвозвратно!»

8.

Но песни странные прервалися, как звук
Струны разорванной упавшего «самсина»,
И сняться с якоря пришлось «Трувору» вдруг.
Июня, кажется, стояла половина,
Когда известие об этом адмирал
Нам телеграммою короткой сообщал.
Прощанье с женами довольно было мило.
Моя печальная и нежная вдова
Платок мне шелковый на память подарила,
Где были вышиты счастливые слова.
Когда мы с якоря снимались утром рано,
Все жены проводить собралися «Трувор».
И долго, до черты, где мог их видеть взор,
Они махали нам с отставшего «сампана».
Быстрее и быстрей шел легкий крейсер наш
И глубже за спиной тонул в немые воды
Весь этот временный и сказочный мираж…
Скажи мне, для чего и для какой свободы
Оставил я тебя, минутная жена!
Живешь ли ты еще, поешь ли, как бывало,
Иль, может быть, завять успела, как певала,
И, по обычаю, ты в пепел сожжена!
Быть может, дерзостным дыханьем урагана
Твой прах встревоженный из урны улетел
И с извержением капризного вулкана
Нежданно унесен в неведомый предел…
Нет невозможного на этом белом свете,
Что, впрочем, сказано давно уже в «Гамлете».

 

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

1.

Не мало по морям различным побродив,
Я ветряных погод доселе не любитель.
Волны рассерженной бунтующий прилив
Мне мил лишь с берега. Земли спокойной житель,
Могу я по часам с какой-нибудь скалы
Смотреть на буйный спор рассерженной пучины,
Где злобно пенятся сердитые валы,
Разбив у ног моих серебряные спины.
Но шторм на корабле терпеть я не могу.
Что здесь хорошего? Все движется, все бьется,
И, прямо глядя в пасть сердитому врагу,
Корабль растерянно ныряет и трясется.
В каюте все скрипит протяжно, нараспев;
Привязаны столы, шкапы и умывальник;
Все ходят грустные, от качки побледнев,
И мокнет вахтенный на мостике начальник…
Погода скверная нас встретила, когда
Мы из Японии пошли к Владивостоку.
В два дня наш командир рассчитывал туда
Добраться, но, увы… мы не добрались к сроку.
Сначала заревел пренеприятный «норд»,
И сильный перебой мешал идти «Трувору».
Машиною всегда бывал наш крейсер горд, —
Тут что-то с тягами случилося не в пору.
Часов пятнадцать мы шли ходом в три узла.
Потом идти скорей представилась возможность,
Но, в этих случаях упрямее козла,
Наш штурман проявлял не в меру осторожность.
Он долго солнца ждал… Но вот, из серой мглы
Явилось солнышко над зыбью океана.
Под стук хронометра размерены углы
Рукой искусною при помощи секстана
И, место точное имея за собой,
Пошли мы далее. В машине перебой
Стал незначителен. Уж берег отдаленный,
Как еле видная, неясная черта,
Открылся впереди. Приметные места
Глаз ясно различал, трубой вооруженный…
Как вдруг холодная и белая стена,
Тяжелым облаком придвинувшись с востока,
«Трувор» окутала в одно мгновенье ока:
Куда ни всмотришься, — все та же пелена!
Туман недвижимый, густой и беспросветный!
Сирена плакала, то воя, то сердясь…
Лишь после «отдыха», кусками заклубясь,
Туман рассеялся. Просвет едва заметный
Кругом расширился. Хотя и в поздний срок,
Входили все-таки и мы в Владивосток.

2.

Кто в жизни вынужден без отдыха скитаться
По морю синему, от родины вдали,
Тот верно чувствовал, что значит возвращаться
К пределу милому родной ему земли.
Впервые видел я тот берег отдаленный,
Но странной радости почувствовал прилив,
Когда по золоту волны угомоненной
В Петра Великого входили мы залив.
На душу действуют тут самые названья…
И как ты, родина, бываешь дорога,
Когда слагаются яснее в очертанья
Твои плывущие навстречу берега!
Аскольд возвышенный, у входа остров Русский,
В Босфоре поворот направо — и «Трувор»,
Оставя за собой пролив довольно узкий,
Вошел на длинный рейд. У ног окрестных гор
Лежит Владивосток. Он с палубы до края
Был виден явственно на левой стороне.
Растительность холмов достаточно скупая
Открытым город весь оставила вполне.
При свете яркого, вернувшегося солнца,
Нагорных домиков искрилися оконца;
Ряд улиц вниз с холмов до бухты добегал,
Большую улицу внизу пересекая.
И храм на площади возвышенной стоял…
Приход наш, видимо, гуляющих вниманье
Привлек. У пристани, в общественном саду
Как раз нарядное и людное гулянье
В тот день случилося. Решив, что попаду
Сейчас же на берег, хотел я одеваться,
Но тут приехали с соседних кораблей
К нам с поздравлением и с кучею вестей, —
Пришлось на крейсере до вечера остаться.
Пошли приветствия, рассказы и вино.
Двоих товарищей не видел я давно,
И дело ясное, что много разговоров
У нас имелося при случае таком.
Но старший офицер пришел искать танцоров,
Чтоб ехать на вечер в собрании морском,
И так как мичманом я был лишь в эти годы,
То нес безропотно подобные невзгоды.

3.

Здесь жизнь веселая кипит на берегу,
И летом царствует большое оживленье.
Спеша с Европою устроить сообщенье,
В те дни к казенному не мало пирогу
Народу разного сюда перебиралось.
Все жило весело, шумело, забавлялось,
И город сумрачный стал шириться, расти,
Как пристань важная сибирского пути.
Все представители далекого Востока
Живут здесь в городе. Китайцев прямо тьма,
Японцев множество и русская тюрьма,
Карая следствия преступного порока,
Шлет мрачных жителей, окончивших свой срок,
На жизнь свободную сюда, в Владивосток.
Все, помню, в городе, неведомом мне прежде,
Мне было радостно. Кругом родная речь,
Дома, извозчики и в форменной одежде
Блюститель тишины, поставленный стеречь
Сих мест спокойствие. От берега морского
Бродить по улицам с Сережей мы пошли.
Недавно памятник заслугам Невельского
Поставлен в городе. От моря невдали
Он возвышается: простой и немудреный
Гранит с рельефами и бронзовый орел…
Так вот он, смелостью его приобретенный,
Край обетованный! Нарочно я прочел
Героя скромного тогда бытописанье,
И образ путника упрямого морей
Воскреснул в памяти, — прямой, как изваянье…

4.

Балы, балы! Вы на душе моей
Не мало будите угасших впечатлений…
Я вас люблю за пыл минувших дней.
За яд дарованных мне в юности волнений.
Плясать не пробуя уже который год,
Люблю я все-ж глядеть на людное собранье,
На «па» потешные танцующих господ
И дам наряженных на милое блистанье.
Люблю я бальных пар мятущийся поток,
И блеск горящих глаз, и уст невнятный шепот,
Когда, за стульями забравшись в уголок,
Смотрю за лицами я, в шуме одинок,
И свой рассеянный воспитываю опыт…
В разгаре бал кипел, когда с Сергеем мы
Светланской улицей дошли по назначенью
И тихо двигались средь общей кутерьмы
По освещенному собранья помещенью.
Блистал огнями зал. Все плыло и неслось
При громе музыки, невидимой на хорах.
В дверях, как издавна в России повелось,
Толпились зрители, но, впрочем, и в танцорах
Нехватки не было. Оружья всех родов
Скользили витязи по гладкому паркету,
И фраки темные, в противность эполету,
Неслышно двигались меж блещущих рядов.
Все шло по правилам, согласно этикету…
Не видевши давно ни танцев, ни людей,
Большое общество я рад был видеть снова,
Но странно, в памяти встревоженной моей
Хранил недвижимо я облик Невельского.
Вот, вот, казалось мне, в собрание придет
Покойный адмирал и взглянет со вниманьем
На этот пляшущий и радостный народ…
Вдруг (вздрогнул, кажется, я нервным содроганьем)
Направо, у дверей, ведущих в дальний зал,
Я Нину Павловну увидел и узнал…
«Не может быть!» — в уме моем мелькнуло,
«Ошибка, кажется»… Печальна и бледна,
Играя веером, случайно повернула
Лицо знакомое к нам в сторону, она.
О, нет! Здесь не было на этот раз ошибки!
И мы с Сережею, толкаясь и спеша,
Навстречу бросились приветственной улыбки.

5.

Она была и здесь все так же хороша.
Как платье белое лицу ее пристало…
От встречи радостной в смущении немом
Она зарделася и, вспыхнув, просияла.
«Как это счастливо! — промолвила потом, —
Пришли сегодня вы, надолго ли, откуда?
Как Ваня будет рад»… — А Ваня на верху,
Со страстью преданный азартному греху,
Сидел за картами. Играет он не худо…
Все Нина Павловна рассказывала нам
О здешнем обществе, смешном и многоличном, —
И тут же миленьких показывала дам, —
О том, как целый год в селенье пограничном
Пришлось ей провести: по девственным лесам
Она припомнила тяжелые скитанья,
Куда посылан был супруг на изысканья.
Иван Михайлович, увидя нас с женой,
Нас сразу заключил в широкие объятья!
«Вот встреча славная; ну, мог ли ожидать я!
Конечно, ужинать вы будете со мной!»
Такой же радостный, такой же круглолицый,
Он тут же убежал, спеша занять места.
В столовой страшная стояла духота.
Мазурка кончилась, и длинной вереницей
Шли гости ужинать. Поживши за границей,
Отвыкнуть я успел от наших вечеров:
Весь этот пестрый шум, разгульный, без порядка,
Казался, помню я, мне как-то нездоров.
Сначала все пошло еще довольно гладко,
Но скоро был везде настолько поднят дух,
Что дамы многие уехали. Какой-то
Поручик вдруг запел и очень громко, вслух,
«Паяцов» арию (вот был ужасный вой то!);
Товарищи его, положим, увели,
Но статский юноша, сейчас ему на смену,
Стал декламировать двусмысленную сцену…
В конце концов и мы поднялись и пошли.
Нас Нина Павловна с Сережею хотела
Увидеть завтра же. Мы обещали ей
И, так как в небесах заря уже горела,
На крейсер дремлющий поехали скорей.

6.

Чем больше я живу, тем более уверен,
Что случай на земле владеет и царит.
Кто только жизнь свою с начала проследит,
Тот верно, в выводах своих не лицемерен,
Признается, как я, что в важном и пустом
Он часто случая послушным был рабом.
Князь мира этого есть случай, и охота
С ним спорить попусту рождает Дон-Кихота.
Мысль, правда, грустная, но в сущности для тех
Она безрадостна печальной наготою,
Кто в ней и чувствует залог своих утех,
Для всех сознательно живущих суетою
И в мир вещественный погрязнувших людей…
Есть область чудная возвышенных идей,
Нас увлекающих. Случайностям юдоли
Земной подвержена, бесспорно, и она,
Но, силы внутренней невидимо полна,
И случай подчинить своей дерзает воле.
Упало яблоко и вдумчивый Ньютон
Умел в том выследить законы тяготенья;
Нередко яблоков случалися паденья,
Но мироздательный неведом был закон.
В превратностях борьбы успел Наполеон
Создать из мятежа роскошную порфиру
И, верно, каждое событие Шекспиру
Давало новый смысл в явленьях бытия.
Примеров этаких есть много чрезвычайно…
Об этом потому теперь припомнил я.
Что с Ниной Павловной мы встретились случайно, —
Пустою прихотью играющей судьбы.
Судьба игривая свела нас вместе дважды
И после бросила для счастья и борьбы,
Мне дав в помощники немного страстной жажды,
Немного юности, неясную мечту,
Быть может, — нравственных устоев недостаток
И Нины Павловны родную красоту.
Свиданья первого хранился отпечаток
И греза старая вернулась, как заря.
Начало сделано и много-ль для начала
Нам нужно важного, по правде говоря!?
Чье сердце чуткое само не замечало,
По разным признакам, незримым никому,
Другого, — близкого и нежного к нему?
Кому не ведомо пугливое смущенье,
Любви начальное, безмолвное общенье?
Повсюду заговор молчанием живет…
И если с женщиной вы встретились и тайно
Вошли в общение, то вам уже везет:
Быть может, счастливы вы будете случайно.

 

       ГЛАВА ПЯТАЯ.

1.

Иван Михайлович был страшный хлебосол
И, гордый, кажется, знакомством с моряками,
Нас часто звал к себе. Над синими волнами
Залива тихого он дом себе нашел.
От центра города в приятном удаленьи
Дом поместительный был выстроен давно
И, как природное, российское строенье,
Стоял навытяжку, нескладно и смешно.
В России, вообще, на всем ее просторе,
Стиль Аракчеева до наших дней в фаворе…
Зато прекрасный вид открыт был на залив:
Здесь берег падал вниз и весь крутой обрыв
Покрыт был зеленью; в черте же небосклона
Виднелись синие, далекие леса.
Такие же росли и здесь во время оно.
Но смерти лютая настигла их коса:
Борясь с морозами, невзгодами и тьмою,
Пришельцы первые сожгли леса зимою.
Но то, чему был здесь я, правда, очень рад,
Так это маленький, но все-ж тенистый сад.
Я так люблю сады, а в доле горемычной
Мы, если ходим в сад, то больше в сад публичный…
Сюда, однако же, в свободные часы
Являться стали мы с Сережею охотно,
Когда на западе багряной полосы
Закатный гаснул свет и весь залив дремотно
Светился отблеском умчавшегося дня.
Сергей был, кажется, не менее меня
Хозяйкой нашею незримо очарован:
Он скромен был и тих, но, внутренно взволнован,
Усевшись за рояль, играл при ней всегда
Так выразительно, как прежде никогда.
Гостей здесь множество порою собиралось;
Игра азартная шла часто до утра
И вин порядочно, по правде, выпивалось,
На что привычные имелись мастера.
Я больше наблюдал и знал уже прекрасно,
Что Нина Павловна в замужестве своем
Не очень счастлива, — мне это было ясно;
Совсем не ласковым, насмешливым огнем,
В тени ресниц ее заметным мне немного,
Глаза чудесные порой глядели строго.

2.

Я видел все тогда и сладостной мечты
Сознал счастливую, далекую возможность.
Природа щедрая не терпит пустоты.
Я в сердце женское имел неосторожность
Всмотреться пристально — и что-же… Нашел его
Свободным, может быть, для сердца моего.
Мне счастье ветряно свою служило службу;
Весь полон деланной и скучной простоты,
Иван Михайлович вступил со мною в дружбу
И выпил, кажется, дня через три на «ты».
Своей особою и гордый, и довольный,
Самоуверен он был просто без конца
(Людей балованных грех частый и невольный).
Улыбкой вечною румяного лица
Довольство выразить старался он женою,
Когда, беседуя, она была со мною.
Он мало мне мешал и скоро я узнал
Всю Нины Павловны жизнь прошлую. В деревне
Был жив отец ее, в отставке генерал,
А мать скончалася недавно. Очень древней
Семьи, угаснувшей за нею наконец,
Последним отпрыском была она. Отец,
Как оказалося, имел семью другую
При жизни жениной в уездном городке.
Неся безропотно судьбу свою такую,
Мать Нины Павловны в невидимой тоске
Обиду горькую на сердце растопила
И всеми силами страдающей души
Дочь подраставшую лелеяла, любила
И тихо таяла в степной своей глуши.
Недуг неведомый точил былые силы,
И в ночь весеннюю, когда сирень цвела,
Мать Нины Павловны в деревне умерла,
Найдя спокойствие на дне своей могилы.
Последний взор ее был к дочке обращен.
Мольбу последнюю о ней уста шептали…
Отец был, видимо, сначала огорчен,
Но, чтоб рассеяться от горя и печали,
Он в город в скорости отправился на съезд,
Куда тем временем собрался весь уезд.
Жизнь невеселая для девушки настала.
Любить хотелось ей, но как любить, кого?…
Отца родимого любить она желала,
Но был он холоден… Покоя своего
Она два месяца почти не покидала
И только Спаса лик, лампадой озарен,
С печатью кроткою немого состраданья
Слыхал печаль ее и скрытые рыданья…
Тот образ некогда в семью был подарен
Петра царевичем несчастным Алексеем.

3.

Судить со строгостью мы всех легко умеем!
Кто только с Ниною ни виделся тогда,
Все мненье общее в уезде повторяли,
Что эта девушка спесива и горда.
Ей покровительство напрасно предлагали
Соседи разные, зовя ее к себе;
Она к рассеянью в несчастливой судьбе
И не стремилася. За днями шли недели
И Нина Павловна, не видя никого,
Расцветши юною красою еле-еле,
Жила затворницей приюта своего.
Как все печальное на свете, слава Богу,
Печаль душевная смирялась понемногу,
И жизнь в привычную входила колею…
Но неожиданно все снова изменилось;
Отец из города «любовь» привез свою.
«Любовь» во флигеле спокойно поселилась
И, экономкою назначена потом,
Вошла в правление прислугой и скотом.
Жизнь Нины сделалась двусмысленной и ложной
И только случая ждала она пока,
Чтобы разделаться с той жизнью невозможной.
И вот — дождалася. Гвардейского полка
Красивый офицер, приятный и любезный,
Иван Михайлович, ей руку предлагал.
Не долго думая и чувствуя над бездной
Пред ней открытою в отчаяньи себя,
На брак спасительный шла Нина не любя.
Не так грядущее ей прежде рисовалось,
Когда в девических, лазоревых мечтах
Ей счастье ясною надеждой улыбалось,
Как солнце красное в далеких облаках, —
Не то, казалося, готовит ей судьбина…
Но замуж, все-таки, в апреле вышла Нина.
Почти в то время же, за свадьбою сейчас,
Свой полк оставивши и скоро, и нежданно,
Иван Михайлович зачислен был в запас,
Что людям знающим казалось очень странно.
Болтали многое о картах, об игре…
Но как бы ни было, стараньем генерала
Он места нового добился. В сентябре
С ним Нина Павловна в Одессу уезжала,
Где ждал у пристани огромный пароход,
К востоку дальнему свершающий поход.

4.

Благословенны те счастливые сердца,
Что с лет младенческих любовь в себя впитали
В семье возлюбленной родимого отца!
Вы мудрость высшую таинственно познали!
Среди грядущего нежданных, многих бед,
Звездой горящею, звездою путеводной,
Льет прямо истина красою благородной
Вам в грудь открытую свой ясный, тихий свет!
Блажен, кто с мыслию, быть может, безрассудной,
Бросая милое, родное, отчий дом,
Идет дорогою тернистою и трудной
Вслед за страдающим и любящим Христом!
Кто любит пламенно, тот с Ним живет незримо,
Тот в Нем находится и с Ним разделит часть.
Блаженна всякая возвышенная страсть
И сердце каждое, которое любимо…
Чиста пред Господом достойная семья,
Где сердце детское соблазна не видало,
Где с первых проблесков сознанья бытия
Любовь великая то сердце окружала;
Она посеяна в нем тайно, как зерно,
Как почва добрая, семья его лелеет
И, если во время тепло его согреет,
Воздаст сторицею своим теплом оно.
Но вы, несчастные, вы, семьи, где соблазна
На душу юную тлетворный веет яд,
Где сердце детское для чувств и ласки праздно,
И правды божеской не видит зоркий взгляд,
Вы, семьи многие, где, в жертву сладострастья
И жизни суетной, заброшено дитя, —
Не удивляйтеся, что, бросив вас шутя,
Оно кидается на первый призрак счастья.

5.

При встречах с Ниною я каждый раз ясней
Ловил в очах ее проснувшееся чувство.
Надежда робкая росла во мне сильней…
Себя обманывать не буду; все искусство,
Весь опыт жизненный я вспомнил и собрал
В ее присутствии. При всякой с ней беседе
Я быстро близился к желаемой «победе», —
Как мир занятие подобное назвал.
Себя обманывать не стану — и достойным
Свое усилие я, правда, не считал;
Но кто останется холодным и спокойным,
На чувство пылкое положит свой запрет,
Влюбившись счастливо и страстно в двадцать лет?
Нужна здесь выдержка и мощь нужна героя,
А в жалкой слабости я не был таковым
И, перед женщиной неопытною стоя,
Я просто нравственно был слабым и больным,
Пустым и, может быть, несчастным человеком,
Каких огромное и страшное число
На жизнь рождается несчастным нашим веком, —
С тоской неведомой, без цели впереди,
С печатью раннего по годам увяданья
И с самолюбием без прав, без основанья,
Не в меру развитым в болезненной груди.
Подобных множество, без всякого сомненья,
Людей является в лихие наши дни,
Но есть и чудные меж нами исключенья:
Есть люди лучшие, — мне дороги они, —
Есть люди чистые, я чувствую их близость,
Когда нечаянно встречаю их порой.
Вся века нашего украшенная низость
Их не касается. Не заняты игрой
Страстей разнузданных, вне бури их кипенья,
Они незримые проходят мимо нас,
Питая в сумерках светильник вдохновенья.
Их сердце чуткое по свету каждый раз
Во тьме обыденной и пошлой узнавало…
Есть люди светлые, хотя их очень мало…
Сергей Степанович единым был из них.
Не мог он вынести неправды и обмана;
Заметил, видимо, он ранее других
Начало тайного для всех еще романа.
Он Нину Павловну стал реже посещать,
О ней заговорить я с ним старался тщетно:
Подобный разговор умел он прекращать,
Сведя на что-нибудь другое незаметно,
И, страшно занятый работой судовой,
Он бегал целый день по палубе жилой.
Зато в час «отдыха» Сережа нелюдимый
Забыл совсем о сне, бродил по кораблю
И тихо напевал романс им так любимый:
«Мне грустно потому, что я тебя люблю»…

6.

В начале августа был послан для чего-то
Иван Михайлович довольно далеко;
Тогда в Манчжурии шла спешная работа
По новой линии. Мне стало так легко,
Когда в отсутствии шумливого супруга
Я к Нине Павловне зашел по праву друга.
Те дни блаженные, забуду-ль их когда!
Забуду-ль вечер тот и теплый, и бесшумный?..
В саду сидели мы. Я прежде никогда
В крови не ощущал такой огонь безумный.
На дальнем береге, за темные леса
Садилось солнышко и в розовом отсвете
Лица мне милого стыдливая краса
Еще любезнее казалась мне… Я эти
Лучи прощальные и солнце не хотел
Тогда удерживать. Зарей я сам горел
И ждал, чтоб зоркое и ясное светило
За далью спряталось. Там леса синева
Прохладой темною давно его манила.
От солнца красного хотел я торжества
Скрыть радость близкую… Уже его возможность
Я предугадывал. И трепет милых рук,
И томный блеск очей, и слов дрожащий звук
Во мне последнюю убили осторожность…
Кругом все более темнела тишина,
Все было сказано… Когда же из-за крыши
Нежданным заревом вдруг вспыхнула луна
И в тучках перистых взошла по небу выше,
То Нина Павловна, закрыв глаза рукой,
Стыдясь нескромного, серебряного света,
Тихонько плакала… Зачем, какой тоской
Вы, слезы, вызваны? Вы счастья ли примета.
Когда, встревожено на тайном дне души,
Оно, плененное, стремится на свободу?
Печаль ли долгую храните вы в тиши,
Как ключ невидимый хранит живую воду?
Вы, плач невинности, греха ли вы позор.
Быть может, совести последнее роптанье,
Ее заслуженный и горестный укор?
Вы, слезы тихие, прекрасны как страданье!
При свете месяца я близко вас видал;
Вы были, помнится, прозрачны, как кристалл…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лейтенант С. (К. К. Случевский). Стихотворения. С портретом автора и биографией. СПб.: Издание А. С. Суворина. Типография А. С. Суворина, 1907

Добавлено: 31-01-2021

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*