Михаил Юрьевич Лермонтов

I. Детские годы.

Михаил Юрьевич Лермонтов родился в Москва 2-го октября 1814 года. Отец его, Юрий Петрович, происходил из рода знаменитых старинных рыцарей, живших в Шотландии в XI веке. Самый древний предок этого рода, Фома Лермонт, был по преданию великим певцом.

На высокой скале, над серебристыми волнами реки Лидера, стоял старый седой замок, в котором пел Фома свои божественные песни. Когда он ударял по струнами чудной лиры, то замирала вся окрестность. Замолкали в скалах вихри, стихали бурные волны, плакали закаленные в боях рыцари, а бедные поселяне выходили из своих лачуг и, обратившись лицом к замку, стояли очарованные дивными звуками. И знала вся страна про Фому Лермонта, про чудного божественного певца, любимца фей.

Однажды лунной ночью на берегу Лидера показались два белых оленя. Они шли тихо, не торопясь, и шерсть их белела, как снег горных вершин.

И вдруг замолкли звуки песен в старом замке. Лицо певца стало бледным, как воск. Он встал с своего места, повесил себе на шею чудесную лиру и, сказав «прости» родному замку, вышел. Подошли к нему тихонько белые олени, и он скрылся с ними в белом тумане, окутавшем землю. С тех пор никто не встречал среди живых Фому Лермонта; он ушел в страну фей и унес с собой свои чудесные песни.

Таково предание о знаменитом древнем предка нашего поэта Лермонтова.

Герой седой древней легенды, великий певец, ушедший в страну фей, должно быть, захотел напомнить о себе людям и через своего далекого потомка возвратил в мир свою чудесную лиру.

———————

Лермонтов провел свое детство в Пензенской губернии, в деревне Тарханы, принадлежавшей его бабушке Арсеньевой, куда переселилась мать его после рождения маленького Миши.

Мария Михайловна обожала своего сына. Слабая, больная, всегда печальная, хранившая у себя в душе какое-то горе, она не отходила от ребенка и жила только им. Она пела над его кроваткой грустные песни, поливая слезами его крошечную головку; когда же мальчик немного подрос, она брала его к себе на колени, садилась к роялю и целыми часами играла тихие печальные мелодии, а двухлетний Миша тихо сидел, прижавшись к ее груди, и слушал.

Но не долго пришлось ей нянчить своего любимца: злая чахотка давно уже грызла ее слабую грудь. Пришла весна, пустила по лугам звонкие ручьи, украсила пушистыми сережками березу под окном маленького Миши, — и его любимую грустную маму отнесли на кладбище.

Миша остался на руках бабушки. Потерявши дочь, старушка перенесла всю свою любовь на маленького внука, и крошечный баловень сделался общим кумиром. Все в большом барском доме вертелось около Миши.

Многочисленная дворня бабушки забавляла и баловала ее любимца. Вся усадьба замирала, когда спал ребенок; если кто-нибудь из дворовых забывал об этом, то ему крепко доставалось от барыни. Когда мальчику случалось заболеть, то весь барский двор погружался в уныние, крестьяне освобождались от работ и должны были молиться за здоровье ребенка, а сама хозяйка не спала, не ела от страха за внучка. Зато, если Миша быль здоров, то в барской усадьбе не прекращались шум и веселье. Дворовые девушки приходили в покои играть с ребенком, пели ему песни, рассказывали сказки. Летом часто целой гурьбой отправлялись в лес, и бабушка следила из окна своей комнаты, как маленький Миша ковылял по широкой лесной просеке, окруженный девушками.

На Пасхе катали с Мишей яйца, целые корзины которых приготовлялись в убранном по праздничному бабушкином зале. Зимой для мальчика устраивали ледяную гору, а на святках в барских покоях не умолкала музыка. Ряженые дворовые приходили развлекать Мишу, плясали и играли кто во что горазд, а бабушка приготовляла для них длинные столы, уставленные лакомствами, и угощала всех без разбора.

И все это делалось ради ребенка. Этот маленький человечек вносил столько разнообразия, столько веселья в жизнь дворовых людей. Ради него строгая барыня делалась доброй, уменьшала работу, прощала провинившихся, ради него жизнь в усадьбе превращалась иногда в сплошной праздник. Понятно, что все в доме от старого до малого обожали Мишу.

До крайности впечатлительный и чуткий ребенок, живущий среди забот и ласки, воспитанный на волжских песнях и сказках, он с детства впитал в себя богатый запас впечатлений, и в маленькой душе уже рождался в неясных образах тот сложный глубокий мир, который отразился потом в произведениях великого поэта.

Самым любимым занятием двухлетнего Лермонтова было ползать по полу своей комнаты с мелом в руках и чертить на устилавшем пол сукне всевозможные каракули. Едва начинавший лепетать малютка любил смотреть на яркую луну, светившую в окна его комнаты, радовался вечернему золотому небу; а когда до его слуха долетали звуки рояля, он становился тих и грустен, и иногда начинал плакать. Должно быть, в детской душе просыпались забытые, едва уловимые мелодии — напевы матери.

Миша был хилый и болезненный мальчик. Около десяти лет он перенес тяжелую болезнь, и бабушка повезла его на Кавказ, на серные воды. Эта поездка в цветущий, полный оригинальной красоты край произвела глубокое впечатаете на душу ребенка. Седые вершины гор, упирающиеся в синее небо, дитя ущелья и водопады, черкесы в остроконечных шапках, их странный чужой говор, новая обстановка жизни, — все это так захватило мальчика, что после приезда с Кавказа он только и бредил пережитыми впечатлениями, играл с товарищами в Кавказ и лепил из воска черкесов.

Когда Мишелю исполнилось четырнадцать лет, бабушка переселилась с ним жить в Москву и здесь отдала его учиться в Университетский пансион. Мальчик поступил прямо в 4-й класс и учился очень хорошо. Необыкновенно способный и талантливый, он уже много знал для своих лет. Бабушка заботилась об его образовали и потратила массу денег, платя домашним учителям. 14-летний мальчик, знакомый уж с литературой и историей, преклоняющийся перед Пушкиным и Наполеоном, умеющий прекрасно рисовать и удивительно способный к музыке, выделялся из среды учеников. Учителя пансиона сразу обратили внимание на маленького поэта, который стал помещать в школьном рукописном журнале прекрасные стихи. Занятия литературой, русской и иностранной, и особенно изучение излюбленного Пушкина развивали творческую фантазию мальчика; новые впечатления давали работу мысли. Одаренный гениальной проницательностью, он начинает уже вдумываться в окружающую жизнь и замечает ее ложь и фальшь, которые волнуют его чуткую, не по-детски серьезную душу. В своих самых ранних стихотворениях он говорит уже о цепях и рабстве, о каменных сердцах, о скрытых обманах. Избалованный, изнеженный мальчик, окруженный заботами и лаской, таил в себе какую-то печаль, какое-то горе, неясное недовольство собой и жизнью, которой он еще не знал, и душа его уже жила глубокой, неведомой для других внутренней жизнью.

В домашней жизни Лермонтова, где все существовало для него, было одно обстоятельство, которое с самого нежного возраста незаметно отравляло душу мальчика. Это был разлад между его отцом и бабушкой.

И тот и другой, каждый по-своему, любили Мишеля. Отец, человек слабосильный, но нервный и вспыльчивый, непременно хотел воспитывать сына сам; бабушка, гордая и властная, не уступала. Наконец, Юрий Петрович согласился оставить Мишеля у бабушки до 16 лет, сознавая, что сам он, не имея средств, не сможет дать ему хорошего воспитания. Бабушка достигла своего, но она все время с недоверием и неприязнью относилась к Юрию Петровичу, боясь, что он отнимет у нее внука. Когда отец приезжал в Тарханы, чтобы повидаться с сыном, ребенка моментально отправляли куда-нибудь в соседнюю деревню или посылали гонцов к соседям-родственникам звать их на помощь против козней Юрия Петровича. Это возмущало отца, желавшего видеть сына, и в доме часто происходили ссоры.

Все это, конечно, не укрылось от глаз ребенка. Мальчик, не имевший матери, полюбил отца, от которого никогда не видел ничего дурного. Он понял, что отца обижают в доме, и своим детским сердцем встал на его сторону. Любя бабушку, он не мог объяснить ее жестокости к отцу; любя обоих, не понимали их ненависти друг к другу.

А между теми Мишелю минуло пятнадцать лет, и шестнадцатый год подходил к концу. Отец воспользовался своими правом и потребовал, чтобы старушка отдала ему сына. Бабушка, ожидавшая с трепетом этой минуты, упорствовала, и началась борьба за обладание любимым мальчиком. Юрий Петрович требовал своего, давая простор своей накипевшей обиде; бабушка хваталась за всякое средство, чтобы сохранить себе самое дорогое в жизни.

Начался открытый раздор, который всей тяжестью обрушился на мальчика.

Миша очутился между двух огней. Глубоко оскорбленный за любимого отца и в то же время сильно привязанный к бабушке, он метался от одного к другому и страдал ужасно. Но сердцем он был на стороне отца и уже совсем был готов уйти к нему.

Но старушка не вынесла горя и заболела. Это удержало Мишеля. Его стала терзать мысль, что он отнимает единственное утешете у бабушки и толкает ее к могиле. Измученный, исстрадавшийся за обоих, он идет к отцу и говорит, что не в силах покинуть бабушку, так как это ее убьет. Он изливает перед ним всю душу, думая, что любимый отец поймет его; но Юрий Петрович выходить из себя, упрекает сына в холодности и, порвав с семьей, уезжает.

Через нисколько месяцев в Москву пришло известие о смерти Юрия Петровича. Неизвестно, отчего он умер, но эта смерть была новым, ужасным ударом для Миши. С детства лишенный матери, он потерял теперь отца, оставшегося одиноким и обиженным в последние минуты своей жизни. Мальчик так страдал, так мучился, обвиняя себя в смерти отца, что готов был покончить с собой.

II. Ученические годы и первые литературные опыты.

С тех пор как Мишель поступил учиться в Университетский пансион, он проводил лето, вместе с бабушкой, в подмосковном имении Середниково у своей тетки. Время проводили весело, было большое общество молодежи, постоянно наезжали в усадьбу бесчисленные родственники, сверстники Мишеля, и его кузины, молодые девушки. Устраивались прогулки, пикники, чтения вслух, танцы. Шестнадцатилетний Мишель, всегда умевший внести интерес в общество, забавный и остроумный, был любимым членом веселой компании. Но часто он удалялся в сад или запирался в своей комнате и проводил там целые дни, упиваясь своими любимыми книгами. Он читал много и серьезно, глубоко задумываясь над прочитанным, и любимым его поэтом в это время был Байрон, в произведениях которого он находил отклик своему тяжелому душевному настроению.

Но, отдаваясь так серьезно занятиям, прочитывая массу книг и мысля, как взрослый, Мишель был в то же время настоящим ребенком и чувствовал потребность шалить и проказничать. Иногда вдруг бросив книгу, он начинал клеить латы из картона. Потом они с кузеном Аркадием наряжались в эти военные доспехи, вооружались игрушечными копьями и пиками и отправлялись ночью на кладбище или к развалинам старой бани, которые они и брали приступом.

Сутуловатый, смуглый, большеглазый Мишель, выглядевший еще несформировавшимся подростком, самолюбивый и желающей быть взрослым, казался младшим среди своих гостей, и они, особенно девушки, подтрунивали над ним, смеясь над его серьезностью, рассеянностью и над его увлечением поэзией.

Однажды лукавые кузины приготовили пирожков с опилками и предложили их Мише, возвратившемуся с прогулки. Тот с жадностью начал поедать пирожки, не замечая проделки, а когда девушки с громким смехом остановили его, он сорвался с места, бросился вон из комнаты и не показывался им целый день.

Такое отношение бесило Мишеля, но и он не оставался в долгу, пуская в ход свои ядовитые насмешки, остроты и эпиграммы.1 Перейти к сноске

———————

Проучившись два года в Университетском пансионе, Лермонтов поступили в Московский Университет и вступил в круг студенческой молодежи. Живой и шаловливый в привычной обстановке, нежный и искренний с своими немногими друзьями, он был необщителен и угрюм среди людей, которых он мало знал. Он, уже достаточно переживший и передумавший, чувствовал себя более зрелым среди студентов и выделялся из них своим умом, серьезностью и начитанностью. Новые товарищи не подходили к его душевному настроению, и он чуждался их.

Студенты считали его за гордеца, но все-таки что-то влекло их к этому странному, серьезному юноше, все в тайне завидовали его независимости и стойкости и относились к нему хорошо. Но начальство не любило Лермонтова. Он так же гордо и независимо держал себя по отношению к профессорам, и его самостоятельный смелый тон часто сердил их и приносили ему не мало неприятностей.

Однажды профессор Победоносцев, читавший лекции по литературе, задал Лермонтову какой-то вопроси. Тот начал отвечать бойко и самоуверенно, обнаруживая большие знания по этому вопросу.

— Я вам этого не читал, — сказал профессор, — откуда могли вы почерпнуть эти знания?

— Это правда, господин профессор, — отвечал Лермонтов, — Вы нам этого не читали и не могли читать, потому что это для вас слишком ново и до вас еще не дошло. Я пользуюсь научными пособиями из своей собственной библиотеки, содержащей все вновь выходящее на иностранных языках.

Такой ответ очень не понравился Победоносцеву, и он отомстил за это дерзкому студенту. Профессора стали придираться к Лермонтову и наконец довели дело до того, что ему пришлось выйти из университета.

За два года, проведенных в университете, Лермонтов возмужал и превратился из мальчика-подростка в юношу. С детства научившийся думать, он начинает все серьезнее и серьезнее относиться к жизни.

Перед глазами живо стоит недавно пережитая семейная драма, оскорбившая его самые лучшие чувства, и размышление над жизнью поселяет в его душе целый ад горечи и сомнений. Среди равнодушных и беспечных людей, среди друзей, непонимающих его мук, юноша чувствует себя одиноким. Он удаляется и от чужих и от близких и уходит в свои мрачные думы. Сердце требует разрешения роковых вопросов, мысль упорно работает, ища ответа. И вот на помощь приходить творчество. Все бури своей усталой от сомнений души юный поэт выливает в творческой работе. Одну за другой он пишет несколько драм: «Странный человек», «Люди и страсти» и др., в которых он изображает свою жизнь и свои муки, связанные с жизнью близких ему людей, и эти незрелые еще драмы отличаются необыкновенной силой и трагизмом описанных переживаний.

В период пребывания в университете, Лермонтов жил необыкновенно напряженной духовной жизнью и много писал. Кроме драм, он написал в это время массу стихотворений, начал поэму «Демон», которую он потом много раз перерабатывал, написал «Хаджи Абрек», «Ангел смерти» и др.

Во всех этих произведениях звучат страдания одинокой души. Душа эта, глубокая, нежная, «с желаньями безбрежными, как вечность», не находить себе отклика.

Она рвется в высь, к звездам, слышит звуки небес, но не умеет уловить их среди шума и хаоса жизни и потому считает себя отвергнутой и небом и землей.

Выйдя из Московского университета, Лермонтов подал прошение в Петербургский университет, но поступить туда ему не удалось, потому что там не хотели зачесть годы московского ученья. Ему хотелось как можно скорее кончить ученье и выйти на самостоятельную дорогу, и он поступил в военную школу в Петербурге, хотя это и было ему не по душе.

Скоро поэт понял, что он сделал непоправимую ошибку, поступив в эту школу. Ее порядки, ее размеренная по минутам жизнь, совсем не подходили к характеру Лермонтова, к его свободной, не выносящей цепей душе.

Но поправить дело он не мог; самолюбие не позволяло ему переменить свое решение, и он остался в школе, надеясь как-нибудь протянуть два, необходимые для ее окончания года.

Эти годы не прошли даром для поэта; они тяжелым гнетом легли на его душу и подвергли ее тяжелой ломке.

III. Петербург и Кавказ.

Окончив военную школу, Михаил Юрьевич Лермонтов был произведен в офицеры и отправился в Царское Село, где находился его полк.

Ему хотелось на свободу, расправить крылья, дохнуть полной грудью, хотелось веселиться, двигаться, жить. Но куда направить бьюшие через край, молодые силы? Уставший от долгого подчинения и вырвавшийся из цепей школьной дисциплины, поэт окунулся в жизнь, в светское общество, со всеми его приманками, шумом и весельем. Насмешливый, ловкий, остроумный и находчивый, он стал душой веселой светской молодежи, первым участником всяких забавь и похождений. Он не хотел признавать никаких стеснений, насмехался над правилами светского общества, не хотел знать дисциплины, нарушал военную форму и выкидывал под час совсем ребяческие проказы, за которые ему не раз приходилось сидеть на гауптвахте.

Однажды он приехал на развод с крошечной игрушечной саблей. Присутствовавший в это время великий князь Михаил Павлович отобрал у него эту саблю, отдави ее бывшим тут же с ними двум маленькими великими князьям, а самого Лермонтова посадил под арест. В другой раз Михаил Юрьевич явился с громадной саблей, которая возилась по полу и производила необыкновенный шум. И за эту саблю он тоже отсидел на гауптвахте.

Но этой жизни, развеянной и несерьезной, поэт отдавался не весь. Глубоко в душе у него была «тайная келья», в которой по-прежнему жили думы. Вращаясь среди веселой и пустой светской молодежи, Михаил Юрьевич не забывал о своем призвании. Переходя из пышных гостиных в кружки серьезных людей, деля свое время между удовольствием и серьезной думой, он наблюдал жизнь, и его драма «Маскарад», написанная в это время, представляет яркую и верную картину жизни и нравов того светского общества, в котором он вращался. Поэт изучал историю и старину России, увлекался древней народной поэзией, и результатом этого увлечения явились знаменитая «Песня про купца Калашникова» и «Боярин Орша». Вообще в это время им было много задумано и написано.

В 1837 году совершилось событие, которое изменило жизнь Михаила Юрьевича. Это была смерть поэта Пушкина, убитого на дуэли французом Дантесом, — Пушкина, перед гением которого благоговел Лермонтов, над стихами которого он еще мальчиком плакал в аллеях старого бабушкиного сада, у которого он учился своим первым поэтическим опытам. Этот великий человек, слава земли русской, был убит из-за мелкого самолюбия каким-то пришельцем из чужой земли.

Михаила Юрьевича так поразила эта весть, что он заболел нервным расстройством.

Он лежал в постели больной, когда пришел приглашенный к нему доктор, тот самый, который присутствовал при смерти Пушкина. Выслушав рассказ доктора о последних днях, проведенных у постели погибшего поэта, Лермонтов пришел в страшное возбуждение. Он вскочил с постели и, схватив карандаш, написал стихотворение на смерть Пушкина, проникнутое глубоким горем об утрате русской славы и глубоким презрением к высшему обществу, пустому и мелочному, погубившему великого поэта.

Это стихотворение, распространившееся в обществе, не понравилось петербургским аристократам. Начались сплетни и доносы. Дело дошло до военного начальства. Лермонтов был арестован и потом сослан на Кавказ участвовать в усмирении горцев.

Но эта ссылка ничуть не огорчила Михаила Юрьевича. Наоборот, он волновался от радости при мысли, что снова увидит седые вершины Кавказа, красота которых с детства запала ему в душу. Со всей горячностью своей натуры бросился он в эту новую для него жизнь. Все здесь увлекало его, все давало материал для творчества. Он участвовал в походах против горцев, любовался их необыкновенной храбростью, проводил и дни и ночи под открытым небом, взбирался на вершины Кавказских гор и не замечали, как летело время.

Между тем бабушка, соскучившаяся о внуке, изо всех сил хлопотала о том, чтобы его простили и вернули из ссылки. Хлопоты подействовали, и через нисколько месяцев Лермонтов снова появился в Петербурге.

Вернулся Лермонтов совсем другим человеком. Обогащенный новым содержанием, с новыми думами в голове, он нашел пустой светский Петербург нестерпимо скучным. Служба в полку его томила, ученье и маневры надоедали до тошноты. Его прежние знакомые, представители высшего круга, легкомысленные и лицемерные, были ему неприятны.

Все тогдашнее поколете, бессильное мыслью и духом, жило вялой, сонной жизнью. Лучшие люди, способные думать, относились отрицательно к русской жизни, а путей для ее обновления найти не умели. В убеждениях царил хаос. Кругом были люди без воли, без стремлений, без обязанностей перед человечеством. И вот, удрученный картиной этой жизни, Лермонтов пишет свою знаменитую думу, в которой каждая строка дышит невыразимой скорбью и презреньем к своему жалкому поколенью, к поколенью рабов, которых жизнь томит «как ровный путь без цели, как пир на празднике чужом»; которые пройдут над миром — «без шума и следа» — «толпой угрюмою и скоро позабытой»,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда,
И прах наш с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.

Поэт страстно хочет уйти от этой толпы, угрюмой и ничтожной, отделиться от этой серой бесплодной земли. Он хочет бросить военную службу, выйти в отставку, посвятить себя поэзии, улететь в другой мир и услышать звуки небес, которые звучат в его сердце. Но нет около него близкой души, которой он мог бы поведать свои думы, некому ему подать руки в минуту душевной невзгоды, и его томит тяжелая тоска душевного одиночества.

Когда-то Лермонтов искал сближения с великосветским петербургским обществом; теперь это общество само стало искать его, так как его имя уже сделалось известным. Его сочинения и особенно последние повести, написанные на Кавказе, начавшие появляться теперь в печати, читались нарасхват, и имя молодого поэта переходило из уст в уста. На него была мода в Петербурге, все наперерыв старались завязать с ним знакомство и приглашали его к себе.

И вот Михаил Юрьевич снова появился в пышных гостиных. Но как-то странно было видеть в этой толпе блестящих, скучно-обыденных гостей его сутуловатую, словно осененную сумраком фигуру. В нем было что-то могучее, трагическое. Какая-то затаенная мрачная сила жила во взгляде его неподвижных больших глаз, и чувствовалось, как он страстно презирает всех этих пустых, ничтожных людей, какая глубокая горькая дума лежит у него на сердце.

Но в светском обществе были не одни почитатели поэта, были и его враги. Это были люди, которые завидовали его славе, которых возмущал его независимый вид и его небрежно-холодное отношение. Они вечно вели интриги против незнатного выскочки, занявшего все симпатии общества, и выражали ему свою неприязнь. Михаил Юрьевич тоже не оставался в долгу, и казнил их своим пренебрежительным обращением. Отношения все обострялись, и однажды дело дошло до дуэли.

Один француз, по фамилии Барант, обиделся на Лермонтова за то, что ему оказали предпочтение на бале, и вызвал его на дуэль. Поэт принял вызов, и молодые люди сошлись в назначенный час в окрестностях Петербурга. По сигналу, француз прицелился и дал промах, а Лермонтов просто выстрелил в воздух, и дуэль кончилась примирением противников. Но для поэта она даром не прошла, и он снова был сослан на Кавказ.

Он снова окунулся в эту яркую жизнь, полную впечатлений и сильных переживаний, снова участвовал в походах против горцев и сразу излечился от тоски, которая давила его в Петербурге. Он был постоянно весел, шаловлив, остроумен, не знал ни усталости, ни страха и находил громадное удовольствие в том, чтобы быть на волоске от смерти.

Однажды, когда отряд остановился на отдых, Михаил Юрьевич предложил небольшой компании пойти поужинать за черту лагеря. Это было опасно, потому что чеченцы бродили кругом и выслеживали всякого, кто удалялся из лагеря. Но Лермонтов уверял, что он выбрал совершенно безопасное место. Он сказал, что он для предосторожности расставил часовых, и указал на стоявшего в отдалении казака.

Товарищи согласились. Взяв с собой припасы, они расположились в небольшом овражке и развели осторожно огонь. Михаил Юрьевич был в ударе, он болтал без умолку, потешал всех своими шутками и остротами, и компания помирала с хохоту, забыв всякую осторожность. Утром все возвратились в лагерь и только тут узнали, что Лермонтов не ставил никаких часовых. Оказалось, что видневшийся издали часовой был не что иное, как чучело, одетое в фуражку и прикрытое старой шинелью.

Целый год прошел в непрерывных путешествиях по дебрям Кавказа, среди походов и боевой жизни, и бабушка снова выхлопотала для своего внука отпуск, чтобы он мог приехать в Петербург, повидаться с ней.

Опять появился поэт в Петербурге, и на этот раз он еще больше возмужал и вырос духовно. Теперь это уже был совершенно созревший человек, нашедший свой жизненный путь и понявший, для чего он призван в мир. Теперь он уже не путается в своих переживаниях. Поняв себя, он понял и жизнь; он понял, что смысл ее не в личных переживаниях, а в том целом большом общечеловеческом, что соединяет всех людей. Теперь, смотря на жизнь, он не приходил в бессильное отчаяние и, сталкиваясь с пошлостью и лицемерием, не раздражался, как прежде. Зато уж ничто не привлекало его в знакомом ему светском обществе. И шум, и блеск, и веселая жизнь — все это потеряло для него всякий интерес. Серьезный, с большими, полными дум, глазами и с чуть скользящей презрительной насмешкой на детски-нежных губах, глядел он на людей и наблюдали окружающую жизнь; а когда являлась потребность в дружеском слове, в отдыхе и уюте, он шел к своими друзьями Карамзиным, у которых собиралось простое, задушевное общество.

В это время уже вышли в печати сочинения Лермонтова: небольшой томик стихотворений, повести Бела, Фаталист, Тамань, Княжна Мери, и начатая в юношеских летах поэма Демон, теперь окончательно обработанная.

Это уже были не прежние его произведения, в которых билась его пылкая, неуравновешенная душа с ее страданиями и неясными, несознательными порывами. В этих новых сочинениях блестит глубокая вера в жизнь.

Здесь, изображая типы людей своего времени, он в то же время проникает в смысл жизни всего человечества, улавливает то вечное, что живет в жизни и людях, то светлое, ради которого стоит жить.

IV. Снова на Кавказе. Жизнь в Пятигорске.

Несколько месяцев прожил поэт в Петербурге, и отпуск приближался к концу. Надо было готовиться к новой дороге. Но ему не хотелось уезжать из Петербурга.

Ему так хорошо жилось тут в эти месяцы. Порвав со своими прежними знакомыми, он проводил свое время или один со своими думами, или в тесном небольшом кружке друзей, где он чувствовал себя так легко и просто.

Предстоящая поездка на Кавказ не манила поэта. Ему хотелось только одного: освободиться от всяких пут, от всяких обязательств и жить так, как ему хочется, отдавшись всецело творчеству. Он только и мечтал теперь о том, как он бросить службу, выйдет в отставку и заживет по-другому. Сколько планов, сколько широких задач открывалось перед ним! И вся его натура, богатая, звучная, тянулась навстречу этой новой, широкой, не стесненной никакими путами жизни.

Бабушка вполне сочувствовала желаниям внука и употребила все свои усилия для того, чтобы выхлопотать Михаилу Юрьевичу увольнение со службы. Но оказалось, что это не так легко было сделать. Среди военных начальников Лермонтова были такие, которые терпеть не могли этого беспокойного гусара, не желавшего жить тихо и смирно и занявшегося не своим делом — писаньем стихов. Они решили, что офицер не заслужил еще совершонных им до сих пор бесчисленных проступков, и не позволили ему выйти в отставку. 

Михаил Юрьевич никак не хотел верить неудаче; он не придавал значение слухам и все мечтал, все надеялся, что скоро будет свободен.

Но судьба решила иначе, и удар неожиданно свалился ему на голову. Однажды рано утром к нему явился посланный от графа Клейнмихеля и вручил ему приказ о выезде из Петербурга в двое суток. Это известие страшно поразило поэта, но приходилось подчиниться, и он стал собираться в путь.

Грустный пришел он проститься к своим друзьям Карамзиным в день отъезда.

Не хотелось ему отправляться в путь. Было тяжело расставаться с налаженной работой и с светлыми надеждами, которые были уже так близко. Было обидно, что какие-то ничтожные люди распоряжаются его жизнью, лишают дорогой свободы и гонят, куда им вздумается, не считаясь ни с его волей, ни с его желаниями. Кавказ, который дал ему в две прежние поездки столько впечатлений, почему-то уже не манил его теперь. Наоборот, ему тяжело было расставаться с Петербургом. В нем поселилось какое-то странное предчувствие и заливало тоской сердце, когда они вспоминали о поездке.

Друзья проводили Михаила Юрьевича теплыми нежными пожеланиями, и он уехал «с милого севера в сторону южную».

Вместе с Лермонтовым поехал его верный, закадычный друг, Столыпин. Молодые люди побывали сначала в Москве, и потом отправились на Кавказ. Но поэт не захотел ехать прямо в полк, не обращая внимания на строгое предписание начальства. Он остановился в Пятигорске, уговорив Столыпина послать в военный штаб рапорт о болезни и просить оставить их обоих в Пятигорске до излечения. Кроме того, он послал письмо командующему войсками генералу Граббе, который очень хорошо к нему относился. Это письмо, очевидно, подействовало, и поэта не стали тревожить приказами о прибытии в полк.

Горожане Пятигорска, симпатичные и простые, жили без затей и церемоний и очень дружно и весело проводили время. Лермонтову понравился этот простой, незатейливый уклад жизни. Он решил пожить тут перед отъездом в полк и поработать на привольи.

Товарищи наняли себе маленький домик, расположенный на окраине города, у подошвы горы Машука, низенький, старинный, с балкончиком, выходящими в сад, и поселились там вдвоем. Рядом, по соседству, жили два офицера, Глебов и Мартынов, которые оказались знакомыми Лермонтова, его товарищами по юнкерской школе; а с другой стороны тянулся громадный сад, примыкавший к дому казачьего атамана Верзилина. Познакомившись через товарищей-офицеров с семьей Верзилиных, Лермонтов стал часто бывать у них. Гостеприимные, радушные хозяева, простая веселая компания, теплые товарищеские отношения, все это пришлось по душе Михаилу Юрьевичу. Он быстро освоился среди этой милой обстановки и скоро сам стал общим любимцем. Беспричинная тоска, охватившая его перед отъездом на Кавказ, ушла из сердца, и весь его облик, обычно холодный и задумчивый, обвеялся теплотой, искренностью, задушевностью. Необыкновенно привлекательный, с неистощимым запасом всевозможных остроумных выходок, он сделался душой небольшой тесной компании, и без него не проходила ни одна затея.

Время проводили весело и просто. Танцевали, пели, играли в горелки и кошку-мышку и устраивали прогулки. Прекрасно рисовавший, Лермонтов чертил карикатуры, изображая в смешном виде всех присутствующих и помещая рисунки в специально заведенный для этого общий альбом, и писал стихи и эпиграммы, полные юмора.

Михаил Юрьевич как-будто забыл, что ему скоро предстоит поездка в полк. Он ни о чем не хотел думать и наслаждался этой простой жизнью, этим летом, жарким и ароматным, своей свободой и освежающей душу любимой работой.

Свойственное ему раздумье часто сменялось теперь необыкновенным весельем, каким-то мальчишеским задором, потребностью дурачиться, шалить, выкидывать всякие штуки. Тогда он шел к Верзилиным, собирал там компанию, придумывал какую-нибудь необыкновенную игру и поднимал верх дном весь дом.

Однажды в Пятигорск приехал какой-то помещик и привез с собою тетрадь своих стихотворений, которые они непременно хотел прочитать Лермонтову. Не имея никакого желания слушать стихи, Лермонтов отказывался по разными предлогами, но, услыхав, что помещик привез с собой целый бочонок соленых огурчиков, он согласился, только с тем условием, чтобы его угостили огурцами. Помещик был очень рад. Они приготовился к приему поэта. На большом столе были расставлены всевозможные закуски, а в середине его возвышался бочонок с огурцами. Вооружившись тетрадью, он стал читать, а Лермонтов тем временем принялся закусывать. Огурчики оказались очень вкусными, к тому же Михаил Юрьевич были их большой любитель. Он ел с большими аппетитом и на все вопросы хозяина о том, хороши ли стихи, отвечал одобрительными восклицаниями. Пока помещик увлекался чтением, Лермонтов наелся досыта и набил себе огурцами полные карманы. Потом он встал и начал прощаться. Когда же хозяин стал благодарить поэта за то, что тот отзывался с похвалой о его стихах, Михаил Юрьевич объяснил, что похвалы его относились не к стихам, а к огурцам.

Помещик страшно рассердился, особенно когда еще увидел на столе опустевший бочонок. Он по всему Пятигорску рассказывал потом о нахальстве поэта и все удивлялся, как это он мог съесть все огурцы!

Все эти выходки, вызывающие среди молодежи смех и веселье, очень не нравились жившим в Пятигорске приезжим аристократам. Эти люди терпеть не могли Лермонтова, который не хотел их совсем замечать, и распускали про него всякие сплетни. Поэт нисколько не смущался косыми взглядами великосветской публики; он не жалел для них своих колких насмешек, и его веселая компания жила свободно, не считаясь ни с какими предписаниями.

Но среди этого простого, непринужденного кружка был один человек, который как-то не шел к общему тону компании. Это был Мартынов, сосед Лермонтова.

Высокий и красивый, он много думал о себе и считал себя выдающимся человеком. Мечтая о чинах и отличиях, он отправился служить на Кавказ, но выдвинуться по службе ему не удалось, и он принужден был выйти в отставку, не получив ни одного ордена. Но полный мелкого тщеславия, самолюбивый и гордый, он во что бы то ни стало хотел быть на виду у общества и стал щеголять своей красотой, своим высоким ростом и необыкновенными костюмами. Он был плохой ездок и очень некрасиво держался в седле, но это не мешало ему хвастаться своей молодецкой посадкой, и он часто гарцевал на коне перед окнами Верзилиных, заломив высоко меховую шапку и звеня привешенным сбоку кинжалом. В обществе он держался неестественно, вечно рисовался, представляясь то равнодушными, то мрачными, был заносчив и важен и постоянно становился в позу. Все эти старания казаться интересным мало ему удавались, и он, весь манерный, искусственный и к тому же не отличающийся умом, был смешон.

Лермонтов, который не переносили фальши и ломанья в людях, стал подшучивать над Мартыновым. В альбоме моментально появились на него карикатуры, где он изображался гарцующим на коне с невероятно громадным, болтающимся до земли кинжалом. Михаил Юрьевич стал звать его «господин кинжал», и эту кличку быстро подхватили все.

Все эти насмешки были простодушные, незлобные. На ряду с Мартыновым Михаил Юрьевич высмеивал и себя самого и всех остальных; это служило развлечением для компании, и никто никогда не обижался на поэта. Но тщеславный и мелочный Мартынов не сумел отнестись просто к шуткам товарища и стал дуться на Лермонтова.

Михаил Юрьевич не придавал этому значения. Он вовсе не был зол на Мартынова и не раз пробовал его успокаивать, прося не обращать внимания на шутки. Он вообще был добр и весел в это время.

Время было чудное. Пятигорск весь утопал в зеленых садах и виноградниках. По утрам в маленьком уютном домике так хорошо работалось. Рабочий стол стоял у окна в сад, в которое яркими красными гроздьями глядели спелые вишни. В голове легко и ясно рождались мысли, душа была полна звуками, и на бумагу быстро и свободно бежали звонкие, как ручейки, рифмы.

Но грусть, вечная спутница поэта, и теперь посещала его одинокую душу. Среди этой уютной и красивой жизни ему временами было грустно. В сердце просыпалось темное предчувствие чего-то рокового, неизбежного, и тогда вся эта красота и ласка юга, это тепло и тихий покой казались ему сном, грезой, ясным небом, таящим в своей лазури темную тучу.

В небесах таинственно к чудно,
Спит земля в сияньи голубом,
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего, жалею ли о чем!

Устремляясь своим взглядом в свое будущее, он словно угадывал ожидающую его неумолимую развязку, и песни, полные пророческого огня, выходили из его тоскующей души:

И я паду, и хитрая вражда
С улыбкой очернит мой недоцветший гений.
И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений…

И грезилась ему залитая полдневным солнцем, долина Дагестана.

Знакомый труп лежал в долине той,
На трупе том, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Эти думы, затаившиеся глубоко в сердце и наводящие временами глубокую грусть на поэта, не были видны людям. Они приходили и уходили, и снова поэт был весел и беззаботен и искренно, как дитя, радовался красоте и солнцу и людскому веселью.

V. Дуэль и смерть.

Однажды вечером у Верзилиных собралась обычная компания. Время провели весело, много танцевали и потом, к концу вечера, устав от танцев, разбрелись по разным уголкам. Мартыновы, в белой черкеске и с неизменным громадным кинжалом у пояса, стоял у рояля и, кидая кругом мрачные взгляды, принимал разные живописным позы. Лермонтов, особенно расшалившийся в этот вечер, сыпал своими шутками и, обратив внимание на Мартынова, сказал что-то про его кинжалы.

Услышав сказанное по-французски слово кинжалы, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему нервно и злобно, чтобы он прекратил свои насмешки. Михаил Юрьевич не придал значения этой выходке и даже ничего не ответил Мартынову. — «Пустяки, завтра мы опять будем друзьями», — сказал он тихонько своей соседке. И тотчас же забыв об этой истории, продолжал болтать и шутить.

Но Мартынов не захотел просто отнестись к шутке товарища. Просидев молча весь остаток вечера, он догнал уходившего Михаила Юрьевича у ворот и заявил ему дерзко и высокомерно, что он вызывает его на дуэль.

На другой день все узнали о дуэли, но никто не хотел верить, что она состоится. Мартынова всеми силами уговаривали помириться с Лермонтовым, но он только важничал, изображал из себя героя и не хотел слышать ни о каком примирении. Лермонтов же говорил, что у него рука не поднимется на Мартынова, и что он выстрелит в воздух.

Расстроить дуэль не удалось, и стали ждать ее разрешения, не допуская и мысли, что она кончится неблагополучно. Все были уверены, что Мартынов не захочет стрелять в Лермонтова, и что товарищи, придя на место, подадут друг другу руки и разойдутся.

15-го июля вечером Лермонтов и Столыпин, который вызвался быть его секундантом, прискакали на конях на небольшую полянку, расположенную у самой подошвы Машука, где было назначено место поединка. Мартынов с своими секундантами был уже тут и в ответ на поклон Михаила Юрьевича сухо сказал, что пора начинать. Поэт ответил, что он готов, и противников развели по местам.

Лермонтова поставили спиной к Машуку. Далеко впереди его, подняв свои вершины к синему небу, возвышался пятиглавый Бештау, слева блестел своей снеговой короной царственный Эльбрус, и в голубую даль блестящей извилистой змейкой убегал железнодорожный путь. День был жаркий и душный, в воздухе пахло грозой, и с горизонта надвигалась темная туча.

Напротив, на другом конце полянки, стоял Мартынов, мрачный и злобный; он не глядел на Лермонтова и, сжимая пистолет, нетерпеливо ждал сигнала.

Михаил Юрьевич, прижав к груди руку, державшую пистолета, спокойно и почти весело смотрел на товарища.

Раздался сигналь. Крикнули: «сходись», — и Мартынов быстрыми шагами пошел навстречу Лермонтову, тщательно наводя на него пистолета. На губах у Лермонтова появилась презрительная улыбка; он не двинулся с места и только вытянул кверху держащую пистолет руку.

Раз, два, три… раздался выстрел, и поэт упал, как подкошенный.

Подбежали товарищи; на земле лежал теплый, сочащийся кровью труп. В руке был зажат неразряженный пистолет.

Пораженные, растерявшиеся, они стояли над павшим поэтом, не зная, что делать.

В смерть не верилось. Нужно было скорее доктора; но ни доктора, ни экипажа с собой не взяли, так как были уверены, что ни то, ни другое не понадобится.

Загрохотал, перекатываясь в горах, гром и с страшной силой рухнул на поляну. Черная туча, окутавшая все небо, разразилась ливнем. Глебов сел на землю, положили голову убитого к себе на колени и закрыл его шинелью. Остальные быстро разошлись, кто за доктором, кто за экипажем. Мартынов, за несколько минута хладнокровно наводивший пистолет, теперь чуть не расплакался от сожаления и страха и пошел в Пятигорск доложить коменданту о случившемся.

Кругом была страшная тьма, бушевал ветер и налетал на двух людей, распростертых на поляне. Глебов, промокший до костей, пошевелился, чтобы расправить затекшие члены. Из простреленной груди поэта вырвался не то стон, не то вздох, и потонул в шуме бури.

Пророческая песня поэта стала былью. Истекающей кровью, с свинцом в груди лежал он в пустынной долине под дождем и ветром. А окутанные мраком великаны-горы посылали с громом последнее прости своему юному певцу, и пели ему вечную память.

Наконец, явился экипаж, который с большим трудом удалось достать в городе, а доктора так и не привезли, потому что никто не захотел ехать так далеко в такую ужасную погоду.

Осторожно подняли с земли окоченевшее, промокшее тело и положили на дроги. Дождь кончился. На небе взошла яркая луна, — и тронулась печальная процессия, окруженная понурыми, шагающими по грязи людьми.

Добравшись до Пятигорска, дроги въехали в улицы города. Вдруг — стоп! — часовой останавливает лошадь, поравнявшуюся с гауптвахтой.

Оказалось, что старый комендант Пятигорска, узнав о происшедшей дуэли, совсем потерял голову и отдал приказ поручика Тенгинского полка Лермонтова посадить под арест. Гостеприимная гауптвахта, столько раз открывавшаяся перед поэтом при жизни, хотела приютить его и после смерти.

Остановили лошадь, приподняли шинель, и глянуло на всех бледное, освещенное луной лицо, с губами сжатыми судорогой смерти. Сконфуженный часовой отошел в сторону, и дроги снова зашумели по улицам.

Наконец, поздно ночью привезли поэта домой. Тихий, спокойный, в белоснежной рубашке, укрытый простыней, лежал он на диване в своей уютной комнате, где все так же стоял заваленный бумагами рабочий стол, и так же весело лезли в окно коралловые вишни. Лицо его было строгое, бледное, спокойное; только не хотела сбегать с губ тонкая презрительная улыбка, да грустные глаза не хотели закрываться и смотрели на мир, полные думы, из-под тяжелых опущенных век.

Друзья, ожидавшее поэта живым и собравшиеся встретить его ужином, сошлись около его последней постели. Никто из них не спал в эту страшную ночь.

А там, в лучших улицах Пятигорска, тоже волновались и не спали люди; это были те, которые всю жизнь ненавидели Лермонтова и желали ему гибели. Обрадованные печальной новостью, они и в этот страшный час не хотели молчать, и их злые языки зазвенели на другой день по всему городу, оскорбляя память покойника. Влиятельные аристократы изо всех сил старались о том, чтобы Лермонтову было отказано в погребении, и друзьям стоило больших усилий выхлопотать поэту его последнее право.

17-го июля 1841 года состоялись похороны Лермонтова. Весь Пятигорск поднялся и пошел за гробом, который на руках несли немногие друзья. В ясный чудный день, под синим небом юга, опустили в землю прах великого поэта, и тяжелый камень навеки закрыл его беспокойное бурное сердце.

Бабушке долго не решались сказать о смерти Михаила Юрьевича. Бедная старушка, день и ночь молившаяся о здоровии любимого внука, узнав о его смерти, чуть не помешалась от горя. Она перевезла его тело в свою деревню Тарханы и целых два года плакала над родной могилой. Веки, ослабевшие от горьких слез, не могли уже подниматься, глаза совсем закрылись, и она умерла, настрадавшаяся, одинокая, пережившая всех своих близких людей.

Михаил Юрьевич Лермонтов умер молодым. Ему было всего 27 лет, когда подкосилась его юная прекрасная жизнь.

В серое, глухое время сна русской мысли они вышел одиноко на дорогу и бросил в мутную мглу свое вещее слово. Громким эхом раздалось это слово над спящей жизнью и стихло не подхваченное ни одними голосом. Оно стихло, потому что туман слишком сильно окутывал землю, потому что во мгле его жили люди вялые, бессильные, с ленивой мыслью и слабыми духом. Их темные руки поднялись над гениальной головой поэта, и он погиб, великий и гордый, бросив своему жалкому веку улыбку презренья и завещав новому миру свои бессмертные песни.

В тексте 1 Эпиграмма — коротенькое стихотворение, заключающее в себе насмешку.

Михаил Юрьевич Лермонтов. Биографический очерк М. Клоковой. С рисунками. Школьная библиотека. М.: Типография Русского общества, 1914

Добавлено: 11-04-2018

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*