На Mасленице

(Из Беловежской пущи).

Я был, как говорится, вне себя. Мне предстояло побывать в Беловежской пуще, рассказами о которой давно был переполнен мой детский ум. Лошадь, впряженная в бричку, стояла у крыльца. Я был уже одет по дорожному. Задержка была только за отцом, который, казалось мне, собирался так медленно, так вяло, что и не предвиделось конца его сборам. Но всему бывает конец! Наступил конец и сборам отца. Отец объявил, что готов двинуться в путь. Мы попрощались с домашними, вышли из дому и сели в бричку. Лошадь рванула и быстро понесла нас от дому…

«А вот и пуща», проговорил отец и сделал движение рукой.

Я весь превратился в зрение. На горизонте виднелся лес, и мы мало-по-малу приближались к нему. Спустя час, мы въехали и в самый лес. Нестерпимая жара сменилась приятной прохладой. Дорога повернула вправо, и мы очутились среди гигантских исполинов, среди вековых деревьев… Спереди, сзади, по сторонам высились ровные, касающиеся, казалось, верхушками своими неба громады деревьев. Я поднял голову вверх. Только полоса неба, сопутствующая дороге, по которой мы ехали, была видна и ярко-светлая, а кругом был полумрак, кругом был лес, полный таинственных звуков, немого шепота, девственный лес!

«Хорошо здесь!» невольно вырвалось у меня в слух.

«Хорошо», подтвердить отец, «но под-час бывает плохо!».

«Как плохо?! Разве здесь может быть плохо!» спросил я изумленно.

«И очень даже!» ответил отец.

«А что именно?!».

«Что!?» и отец полез в карман за табачницей. Это означало крайнее волнение.

Я ждал чего-либо необычайного.

«Да! здесь было плохо!» начал он потом дрожащим голосом. — Это было как раз на масленицу в 18.. году. Каждый год в это время у помещика Вольского, имение которого мы видели перед этим лесом, устраивался семейный вечер. На вечер этот съежались все окрестные помещики и в том числе мой хороший знакомый Казимир Гурецкий, имение которого мы встретим по ту сторону леса. Так было и в том году, о котором я говорю. Вечер был в полном разгаре. Гостей была масса. Танцевали, пели, играли на музыкальных инструментах, играли в карты и т. д. Незаметно время прошло за полночь. Нас пригласили к ужину. Тосты шли за тостами. Ужин, по обилию блюд, был выдающийся. За ужином прошло 1 час – 1 1/2 времени. Все наконец встали и… все на веселе! Танцы еще более оживились, музыка сделалась развязнее, игривее… Время шло. Было 4 часа утра. Кое-кто вспомнил, что пора знать и честь, и начались прощания. Прощаться начал и Гуреикий, который был здесь с женой и восьмилетним сыном, Стасем.

«А ты, приятель, куда?» спросил его гостеприимный хозяин.

«Как куда? домой!» ответил он.

«Ну! это извини, брат! Кому можно, а ты ночуй здесь. Куда-ты в такую темень… через лес… оставайся!»

— Нет, нельзя! Завтра рабочий день; дома — скот, хозяйство… Поеду. Дорога ровная, известная; лошади хорошие, сытые… Поеду! — возразил Гурецкий.

Никакие доводы хозяина, мои и других гостей не уломали Гурецкаго. Он решил ехать.

Попрощавшись со всеми, Гурецкий с женой и сыном вышли. Я проводил их до саней, усадил, помог укутать в пледы ноги и пожелал всего лучшего. Лошади тронули. Какое то щемящее чувство охватило меня. Я следил за уезжавшими, пока они не скрылись из виду. Я больше их не видел»…

Отец замолчал; я видел слезу, оросившую его старческие ресницы… Я не прерывал этого священного долга приятельских воспоминаний…

Нам сообщил обо всем впоследствии кучер, — успокоившись немного, продолжал отец. — Гурецкие поехали по той-же дороге, по которой мы едем сейчас. Сытые, выхоленные лошади быстро мчали сани. Снег падал крупными хлопьями и укутывал наших знакомых. Гурецкие ушли глубже в шубы и не перекидывались ни одним словом. Они обогнали уже вон тот заворот, как вдруг лошади захрапели, зафыркали и остановились, беспокойно топчась на месте.

Всех охватил невольный страх…

— Что там?! — спросил у кучера Гурецкий.

— Ничего не видать! — ответил тот.

В эту минуту раздался всем известный протяжный вой… затем другой, третий и в кустах замелькали огоньки глаз… Гурецкий понял…

«Волки!» — вскричал он нечеловеческим голосом, — гони коней!

Кучер хлестнул возжами, Лошади рванули…

«Гони во всю!» прохрипел Гурецкий, и, крепче закутав в шубу, прижал к себе маленького сына.

Кучер хлестнул опять. Бешенно рванули кони и понеслись во всю… Санки подпрыгивали, как мячик; комья снегу осыпали лицо и платье ехавших…

Кругом царил какой-то хаос… Рев ветра смешивался с воем гнавшихся по пятам волков… Треск сучьев от мороза, треск и шуршание кустов, производимые перебегавшими волками, дополняли общую картину хаоса.

Вдруг, Гурецкий почувствовал, что его что-то царапнуло за рукав…

Он дико вскрикнул и оглянулся.

Сорвавший при прыжке и оцарапавший его волк бежал вот, вот за спиной…

«О, Матерь Божья, избави!..» прошептал Гурецкий, дрожа, как в лихорадке.

А волки все наступали. Вот один, другой, третий равняются уже с санками… Вот они перебегают их… Поровнялись с лошадьми… отстали… опять поровнялись…

Гурецкий хотел что-то крикнуть кучеру, но не мог. Он дико блуждал глазами, как-бы ища помощи и спасения, и шевелил губами…

Вдруг, Гурецкого потянуло что-то за шубу; он посмотрел — волк!.. «Боже!» — простонал он… В то же время шуба распахнулась… Какая-то сила упорнее и упорнее стала тянуть ее, а с ней и его… У Гурецкого помутилось в глазах… Он протянул руки вперед, ощутил что-то живое, шевелящееся, и толкнул бессознательно, конвульсивно, сильно… В тот-же момент раздался стон, плач… Оказалось, Гурецкий, потерявший сознание от испуга, принял сидевшего перед ним Стася за волка и бессознательно столкнул его с санок…

Изумленные такой неожиданностью, волки приостановились, постояли, постояли, подошли к Стасе, понюхали его и завыли громче прежнего.

Сильнее завыла и вьюга, как-бы желая заглушить плач невинного дитяти; крупнее и чаще западали хлопья снега, спеша похоронить под собою эту жертву…

Вслед за тем волки с новой силой и остервенением кинулись за санками. Утомленные лошади ослабевали в беге, и волки без труда их настигали.

Вот опять один тянет уже за шубу Гурецкого… Вот другой…

Турецкая, между тем, вся застывшая, замершая, сидела, не смея пошевельнуться, и молилась, — искренно, горячо молилась. Она и не знала даже, что сделалось с ее маленьким Стасем…

Вдруг, и она почувствовала, что ее что-то тянет…

Она посмотрела. Рядом с нею бежал громадный, с раскрытой пастью, волк.

Турецкая вскочила. Нечеловеческий крик вырвался у нее из груди. В это время санки наскочили на кочку, подпрыгнули вверх, опустились… Турецкая зашаталась, подалась вперед, потом назад, взмахнула руками и…

Лошади понеслись дальше… Бежавший первым волк кинулся к кучеру. Тот хлестнул еще раз возжами, забился под козлы и сидел там ни жив, ни мертв. На санках виден был один Гурецкий с устремленными вперед безжизненными глазами, без шапки, с всклокоченными волосами… Он, очевидно, ничего не сознавал…

Волк, пытавшийся схватить кучера, набросился на Гурецкого. Гурецкий не дрогнул даже. Туловище его свесилось с санок, соскользнуло и упало без стона и вздоха…

Лошади, умерявшие, было, бег, почувствовав санки облегченными, побежали шибче и вскоре выбежали из лесу и прискакали домой, привезя полумертвого кучера. Прийдя в себя, он и оповестил околицу о случившемся.

Поднялась суматоха. Собрали молодцев и пошли на розыски. Тела Турецкой и Стаси нашли замерзшими, но целыми, не тронутыми. От Гурецкого же нашли лишь один сапог.

Есть поверье, что волк не трогает брошенного, боясь отравленной приманки… Это было как раз на масленицу в 18 . . году, — повторил отец и замолчал.

Я молчал тоже. Я еще пристальнее стал всматриваться в чарующую гущу, в исполинов, — свидетелей кровавой драмы. Я, как-бы, спрашивал их взглядом, — правда-ли это, я, как-бы, укорял их, зачем они сильные, могучие, не сокрушимые, допустили кровавое дело, зачем они, полные неотразимой красоты, прелести, позволили запятнать это место, сочетать хорошее и тяжелое о нем воспоминание…

Мы выехали из лесу. Солнце почти закатывалось.

«А вон и бывшая усадьба Гурецкого», указал отец.

Я посмотрел по указанию… На горизонте виднелось несколько построек и между ними двух этажный барский дом. Дымок узкой, ровной струйкой выходил из трубы этого дома. Можно было различить, как открылась одна дверь; из нее кто-то вышел; ровной тихой походкой прошел по двору; залаяла собачка; вспорхнула стая голубей; заржала лошадь, заскрипел «журавль» у колодца…

Все было так обыденно, так ровно, так спокойно…

Рассказы и стихи. Одесса: Типография Гальперина и Швейцера, 1903

Добавлено: 21-09-2016

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*