Новый год (Рассказ Александра Вознесенского)

Вы хотите знать, почему я очутился в нервной санатории?

Почему я так напоминаю «человека с прошлым»?!

О, это длинная цепь мучительных галлюцинаций, которую я хотел разорвать вместе с жизнью.

Мое безумие завершилось странным новогодним сном, сложной, длинной бредовой галлюцинацией, приведшей меня к банкротству.

Это было почти полгода тому назад.

Я расскажу это вам все так, как было, чтобы снова пережить прошлое…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Парижане готовились встречать Новый год.

Вечер удался на славу.

Арлекины, Пьеро, Коломбины, бесчисленные паяцы, все это кривлялось и плясало в вихре огня и звуков.

Несмотря на непомерно высокие цены «бал у Пьеро» привлек публику.

Журналисты, адвокаты, доктора, артисты, артистки и кокотки шумно двигались по залу, чокались за столиками бокалами вина и фальшиво вторили визгливой музыке итальянцев.

Удушливо пахло цветами и женским телом.

Я сидел в углу дивана и беспомощно, и устало глядел на публику.

Чувствуя сегодня какую-то странную раздвоенность сознания, я мучительно старался отогнать кошмарный рой воспоминаний.

Но они всплывали из углов залы, кружились по ней, веселились, смялись и плакали, а главное, никуда нельзя было от них укрыться.

И когда я поднимал усталые глаза и смотрел на потолок и там, казалось являлись они незримые призраки и из лепных украшений сплетали инициалы дорогого и близкого имени.

И среди шума, визга и свиста я ни на минуту не мог забыть, что ровно год тому назад, ушла от меня, умерла моя дорогая, любимая Нелли.

Год назад, только год, а не сто лет.

Разве не целая вечность?

И нужно еще жить долго, нужно работать, нужно любить.

Я прекрасно знал, что и работать, и любить нечем.

И переводя измученный взгляд с одной женской фигуры на другую, я странно улыбался и незаметно шептал: «а любить нечем».

«Вот мы и опять в Париже», — раздался над моим ухом знакомый голос.

Я вздрогнул от неожиданности и сейчас же поймал себя, и с проклятием откинулся на стул.

Прошла стройная маска в домино, а с ней паяц.

Стало смешно. В каждом женском голосе она…

Это невозможно… Так можно сойти с ума.

Я стал смотреть на танцующих.

Но чем дальше проникали глаза в глубину зала, чем больше впитывал слух звуки странной, режущей, визгливой музыки, тем яснее я сознавал опять, что это все было, было очень давно, но все так же.

Почти без малейшей перемены.

Все это я видел. Да, да!

И этот тонкий индийский факир, который кружится с баядеркой, и женщина египтянка с козлоногим сатиром, и бесчисленное множество белых, пушистых арлекинов.

Я всех их знал раньше.

И как они мало изменились, все те же.

Но, когда это было? Вчера, сто лет назад, или еще раньше?

И он тогда, кажется, кружился с ними.

У него была молодая, прекрасная, любящая душа.

И правда, они не казались такими разрушающимися и противными.

Три минуты до встречи Нового года.

Что это?

Из другого конца зала двигается странная процессия.

Вот она Смерть! Впереди всех гордо качая пустым черепом в белом саване и с косой на плече, она вызвала легкий трепет ужаса в зале.

За ней медленно, опустив иссохшие, старческие руки к земле и с трудом волоча ноги двигается Старый Год, также в белом длинном хитоне.

Он беспомощно цепляется за Смерть.

И за ними длинная, пестрая вереница маленьких уродцев. Кто они?

Ах, да, «разбитые надежды»…

И наконец, юноша с пылающим факелом в одной руке и с сердцем, пронзенным стрелой в другой.

И с ним розовые мечты, зеленые надежды, прекрасные и доверчивые.

Процессия остановилась посреди зала.

Медленно старик взобрался на крышку гроба, и Смерть, скаля белые зубы, надела на него лавровый венок с траурной лентой.

Смерть взмахнула высоко косой в воздухе.

Старик исчез; гордо и смело вскочил на крышку гроба сияющий юноша и поднял высоко факел.

«С новым годом!», — гнусаво и торжествующе крикнула Смерть.

Оркестр грянул туш.

Процессия удалилась.

Весело со звоном чокались бокалами и кричали друг другу поздравления. Залпом выпил два бокала. Голова кружилась от шампанского, шума приветственных криков и музыки.

Все медленно поплыло, как в тумане, и красные стены стали фиолетово-желтыми, как шампанское.

«С новым годом, милый!» — кто-то прошептал над моим ухом.

«Кто это?» Да, ведь, это голос ее, ее голос!

Близко, совсем рядом, стояла стройная маска в домино и смотрела долгим взглядом сквозь черные впадины атласа и кружев.

«Разве ты меня не узнаешь?» — казалось, говорили глаза.

Ее рука протянулась с бокалом шампанского к моему бокалу.

Нежно зазвенело тонкое стекло хрусталя.

Осушил бокал, чувствуя, как искрятся старые образы в моем мозгу, зовут, радуются и звенят, как хрустальные колокольчики.

«Это ты Нелли?» — спросил тихо, не глядя.

И снова откуда-то близко, близко и бесконечно далеко, над моим ухом прозвучало:

«Я мой милый».

Это она, дорогая, бесконечно любимая Нелли.

Никто не может так сказать это слово «милый».

Так сказать!

Волна, широкая, безумная волна счастья подкатилась к сердцу и наполнила его ощущением невыразимого блаженства.

— Ты пришла, наконец, моя радость, моя Нелли… И задыхаясь от волнения, прерывающимся шепотом говорил ей о том, как я страдаю, как одинок, бесконечно одинок.

И как бы в ответ, снова пронеслось над моим ухом легкое дуновение шепота:

— Я пришла за тобой, милый…

— За мной? Я рад, я пойду, конечно, куда угодно, сейчас…

Возьму ее за руку, чтобы не отпустить никогда…

— Нелли, моя милая! где твои маленькие, белые, хрупкие пальчики?

И опять мелькнули стены, покачнулся потолок, и прыгнуло куда-то в сторону большое поцарапанное зеркало в золотой раме.

— Нелли, дай руку, спаси меня, любимая…

Провел руками по столику, конвульсивно скользя по холодному мрамору доски, но было пусто.

Со звоном разбился пустой бокал.

Кто-то в красном покачнулся, наклонился, встал, опять покачнулся и стал собирать осколки.

Кто-то засмеялся бессмысленным. тупым смехом и крикнул:

«Это к счастью!»

— Нелли! — Но ее не было.

И снова колотилось сердце с кровавыми криками «Нелли, Нелли!»

Нельзя было дышать.

Встал, схватившись за сердце, облокотясь в изогнутой позе о красную ручку стула.

Опять кто-то в черном с золотистыми пуговицами подошел, что-то говорил.

Улыбались кругом.

Взял деньги и ушел смеясь.

Я тихо пошел к танцующим.

И опять мелькали черные домино, прыгали шуты, звеня бубенцами, отрываясь, падали красные, пушистые пуговицы.

Я сел в темной амбразуре круглого окна, и красная портьера наполовину скрыла меня от окружающих.

Холод прозрачной струйкой шел от окна и леденил кровь.

Но сердце все колотилось и звало, бессознательно звало — «Нелли, Нелли».

Визгливые звуки странной музыки, порой становились протяжными и плачущими.

Извивы вальса, казалось, уходили в бесконечную даль, рыдали от разлуки, прощались и, кружась, удалялись навсегда.

Мужчины с красными лицами упрашивали женщин снять маски.

И жадными, голодными глазами смотрели на голое тело, покрасневшее от жары и отсутствия пудры.

И шли тихие диалоги, подавленный хохот женщин и животно униженные мольбы мужчин.

Разжались быстро, возбужденные долгим ожиданием ласк.

И еще раз увидел, как проскользнуло, словно в тумане, черное домино, и издалека донесся шелест шепота «прощай милый!»

Опять кто-то сжал сердце и бросил его биться и стучать во след уходящему счастью… «Нелли, Нелли!..»

Бледный, придерживаясь стены, сошел с лестницы.

В вестибюле было холодно; хлопали двери, швейцары суетливо звали извозчиков.

Женщины торопливо снимали маски и прятали лица в большие кружевные платки.

На улице храпели автомобили, мчались автобусы, щелкали длинные бичи высоко прячущихся возниц.

Шел медленно, посредине улицы, не сознавая, где иду.

Мороз ледяным кольцом сковывал мозг и сердце.

Становилось странно мучительно, до боли легко и радостно.

Не было ни тревоги, ни печали, ни ожидания.

И когда я поднялся наверх к себе в мастерскую, меня охватил пьянящий туман странного веселья.

Я отдернул занавеску окна, и морозные лучи луны поплыли по мастерской.

Париж спал у ног холодный и спокойный.

Я понял, что предстояла восхитительная ночь грез, призраков и созерцания прошлого.

Медленно налил стакан коньяку из стоявшей на столе холодной бутылки, вылил залпом и подошел к мольберту.

Лунные лучи сверкнули на потолке, бросились на пол, покрыли стены.

И тени, нежные и ласковые тени воспоминаний зашевелились по углам…

Странно… Они строятся в новогоднюю процессию.

Открыл мольберт.

«Я пришла за тобой, милый!..» — прозвучало из угла комнаты.

Ласково и грустно улыбнулось лицо портрета.

«Мы пришли за тобой, милый», — зашептали, зашевелились тени в углах.

«Я пришла за тобой», — прошептал кто-то близко над ухом.

И мучительно радостно вскрикнуло сердце, словно почувствовав близкую свободу.

И опять я приветствовал ее, любимую радостным криком: «Нелли, Нелли!»

Тени выползли из углов, строятся в новогоднюю процессию. Кто это впереди? Опять Смерть… «Я пришла за тобой, милый!» И все закачалось и исчезло в красном тумане…

А. H. Вознесенский. Черное солнце. (Рассказы бродяги). М.: Типография П. П. Рябушинского, 1913

Добавлено: 20-10-2020

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*