Общежитие коров
— Не пойду я в вашу коллективу! Ну ее к лешему! И корову на общий двор не сведу! Чтоб над кормилицей моей, над красавицей рогатой, кто попало распоряжался? А ты тоже советчик нашелся! Гришка — сопляк несчастный! Ступай головой в пучину!
Дарья сбросила с плеч самотканую белую шаль, за белой шалью швырнула наземь красный вязаный платок, за платком желтую в красную крапинку косынку.
В углу по-пчелиному звенит и жужжит веретено. Дунькина босая нога скачет на подножке прялки, а сама Дунька так и пляшет на табуретке. Дунька по-птичьи, вбок, одним глазком косится на мать.
«Ишь разошлась! Вот-вот прибьет!»
Но сына, Григория, не испугаешь. Григорию четырнадцать лет. Он — школьник. Маленьким был, и то не трусил: лошадей за пять километров в ночное водил.
Григорий тоже наступает на мать.
— Да ты сама погляди: пол земляной, стены сырые, черные! Теснота! На лавке ты с Дунькой, под лавкой свинья, а посередке Буренка стоит, полхаты заняла — ни пройти, ни проехать! В хлеву-то ей вместе с Пеструхой повернуться негде! Двух коров держишь, а хлев — что курятник! Цыпленку малому и тому прогуляться тесно!
Буренка мотнула хвостом и мазнула по носу Дарью.
— Ну вот, хвостом поганым в лицо заехала! — крикнул Григорий.
И пусть заезжает! Моя корова — мой хвост! Я моей коровы хвостом не брезгую! Видала я, как на общей конюшне лошадей осрамили! Хвосты всем пообрезали! Чем им теперь от мух обороняться? Платком носовым или веером, как барышни городские?
— Да не в хвостах дело! — кричит Григорий. — Ты погляди на красавицу свою — одни рога да хвост! И молоко от нее синее, жидкое, смотреть тошно! А на скотном — и светло, и просторно! Каждой корове и стойло, и пойло! Ты одну корову себе оставь, а другую на скотный сведи! Вся деревня по одной корове на скотный свела! Недаром у нас колхоз молочный!
— Значит, по-твоему: как люди, так и я? А у меня все по-вольному, все по-моему! Что хочу, то и делаю! Хочу белое молоко хлебаю, хочу синее! Я мою корову за мать родную почитаю! Уведут ее, будто мать родную на погост снесут! Может, вся жизнь моя, Дарьина, в коровах моих была!
Григорий плюнул.
— Эх, ты! Солнце греет, а ты не зреешь! Всю жизнь в дурах ходить будешь.
Дарья схватила ухват и кинулась к Григорию.
— Ступай головой в пучину, сопляк!
— На кой мне пучина? Я лучше вот куда! — крикнул Григорий и, проскользнув между ног Буренки, выскочил в окно. Дунька фыркнула и бросилась за ним.
* * *
— Эй, Левушка, вставай! Время идти! — кричит Григорий и что есть мочи барабанит в окно; над подоконником вынырнула рыжая круглая голова; прямые красные вихры торчат во все стороны, как лучи на нарисованном солнце.
— Ну, чего барабанишь рань эдакую? Гляди, солнце и то не встало — дрыхнет еще! Только, только краешком одним из-за речки ползет!
— Да ты забыл, что ли? Нынче наш черед на скотном дежурить!
— Совсем из башки вылетело! Спать охота! Дай хоть штаны надеть. Не могу же я без штанов дежурить!
Левушки все нет и нет.
— Поторапливайся! — кричит Григорий.
Вот наконец вылезают из окна Левушкины сапоги, за сапогами — штаны, за штанами — голова, рыжая, круглая, как нарисованное солнце.
Григорий и Левушка хлюпают по лужам.
— Здесь нету проходу! По морю ходить воспрещается! Вы наши корабли потопите! — орут ребятишки.
А толстая девчонка, оставив свой кораблик, басом выводит:
Вся деревня прибежала,
громко колокол гудит.
Люди думали — пожар,
а это Левушка горит!
— Это Левушка горит! — дружно подхватывают остальные ребятишки. Левушка лениво, вперевалку шагает по «морю».
— Некогда, а то показал бы вам пожар, жарко бы стало!
Вот и дом кирпичный, двухэтажный. А из окон музыка так и жарит, так и жарит: и овцы блеют, и свиньи хрюкают, и быки ревут, и коровы важно-важно — му! — выводят.
А вошли — сразу в нос ударило: свежий навоз, сено, молоко парное. Здорово пахнет!
— Погляди на часы, Григорий! Вовремя пришли, не опоздали. Даром торопился я, штаны впопыхах надевал.
На больших стенных часах половина пятого.
На скотном все по часам, как в школе у ребят. На стене, под стеклом расписание:
от 4 1/2 до 5 — уборка навоза
от 5 до 6 — доение
от 6 до 7 — кормление, чистка коров
И еще, и еще — весь день, с утра до вечера, по часам расписан.
— Левушка, берегись! Чего на дороге стал?
— А? Чего? — Левушка спокойно оглядывается.
Прямо на него катит по рельсам пустая вагонетка. И бежит, и дребезжит, и звонит, и лязгает, — веселая, юркая.
Скотницы сгребают навоз граблями и лопатами. Вот уже полна доверху вагонетка и покатила обратно; увезла навоз, и бежит, и дребезжит, и звенит, и лязгает — веселая, юркая! А на смену ёй — пустая.
— Дайте и мне лопату! — просит Григорий. Засучил рукава — и пошел, и пошел!
Но Левушке что-то не хочется навоз сгребать; лучше походить по скотному и почитать надписи на дощечках. Шестьдесят коров; у каждой свое стойло; над каждым стойлом дощечка с именем.
ЗОРЬКА МАЛЯВКА ЧЕРНУШКА МИЛКА
читает Левушка.
А вот: АФРОСИНЬЯ
— И не выговоришь. Эй, ты, Фроська! Здорово! — кричит Левушка.
А Афросинья не обижается отзывается и на Фроську. Морду повернула и глядит на Левушку добрым коричневым глазом.
Пришли доильщицы с ведрами, в белых халатах. Уселись на скамеечках и теплой водой обмывают розовое нежное вымя.
Тонко-тонко звенит струя молочная. Луч солнца из окна нырнул прямо в ведро с молоком; блестит ведро как серебряное, гуляют разноцветные зайчики и по желтой косынке доильщицы Феклы, и по бурой Малявкиной спине, и по огненным Левушкиным вихрам.
— Стой, Малявка, стой, не брыкайся, красавица моя!
Прозвенела последняя струя. Все до капли выдоила Фекла.
— Ты что ж это, Левушка, на гулянки пришел? А кто ж дневники коровьи писать будет? Думаешь, корова грамоте обучена, сама напишет? — спрашивает Григорий.
Фекла ставит на весы ведро с молоком. Левушка вынимает из кармана тетрадь, обгрызенный чернильный карандаш, мусолит его и — серьезный, с лиловыми усами — пишет:
СИВОДНЯ, АПРЕЛЯ 14-го, МАЛЯВКА ПАТРАШКИНА (ХВЕДОРА ПАТРАШКИНА КОРОВА) ДАЛА МОЛОКА 11 КИЛОМЕТРОВ…
—Тьфу!
«Километров» зачеркнул, написал.
КИЛОГРАММОВ. МОЛОКО ЖИРНОЕ, ГУСТОЕ, ЖЕЛТОЕ. СЛЮНКИ ТЕКУТ.
Подпись:
ЛЕВ ПЕТРОВ, УЧЕНИК 6-й ГРУППЫ
— А ты погляди в дневник, сколько Малявка два месяца назад давала, когда ее на скотный привели? — спрашивает Григорий.
— Сейчас скажу! — Левушка перелистывает тетрадь. У него здесь все, все записано: вся жизнь Малявкина, день за днем. — Вот нашел! Это начало.
ДНЕВНИК МАЛЯВКИ ПАТРАШКИНОЙ
СИВОДНЯ В ПЕРВЫЙ ДЕНЬ МАЛЯВКА МОЛОКА ДАЛА 5 1/2 КИЛО. МОЛОКО СИНЕЕ, ЖИДКОЕ. ЗА ТЫЩУ РУБЛЕЙ В РОТ НЕ ВЗЯЛ БЫ!
А внизу другим почерком приписано:
ВРЕШЬ, И ЗА ЦЕЛКОВЫЙ ВЫДУЕШЬ!
И подпись:
УЧЕНИК 3-й ГРУППЫ СЕМЕН КРУТЬКО
— Ловко! За два месяца удой вдвое! — радуется Григорий. — И у всех коров на скотном так!
— Здорово, ребята! — кричит входя старший скотовод.
Лицо у него красное, обветренное, волосы бобриком.
Сегодня — среда. По средам каждую неделю коров взвешивают.
Осторожно ступает на огромные весы Фроська.
Скотовод ставит на весы четыре гири. Не тянет. Прибавил еще одну. Вытянуло. Точка в точку: 250 кило.
Григорий роется в своем дневнике.
— Нашел! Ай да Фроська! За неделю прибавила четыре кило! А вот Зорька, та отощала: целых три кило за неделю потеряла.
— Это не дело! — говорит скотовод. — Ветеринар придет, скажите ему!
— Эй, посторонись!
Пришли скотницы с огромными щетками. Они скребут и трут коровьи бока. Блестит Милка, как медный самовар. Кажется, поглядишь в нее, как в зеркале себя увидишь.
Вкусно чавкают над своими кормушками Милки, Зорьки, Чернушки. И чего только не наворочено в корма коровьи! Тут и картофель, и брюква, и свекла…
У Левушки даже под ложечкой засосало. Ведь он даже чаю попить не успел, так торопился.
Левушка вынул из кармана краюху хлеба, попросил у Феклы кружку молока:
— Вкуснота!
Вот наконец и ветеринар. В белом халате, в белом колпачке; лоб в морщинах; очки; за ухом карандаш.
— Зорька захворала! — залпом выпалил Григорий.
Ветеринар спустил на нос очки, поглядел на Григория и молчит. Он не любит разговаривать. Подошел к Зорьке и сунул ей под хвост длиннющий градусник. А руками схватил Зорькины челюсти и ну — разжимать. Зорька головой мотает, а ветеринар — свое.
— Пищеварительный аппарат не исправен! — говорит ветеринар.
— По-нашему, значит, живот болит! — поясняет Григорий.
Ветеринар только рот открыл: хотел еще что-то сказать, как вдруг — крики, плач, стоны. Ветеринар очки на нос спустил.
— Это еще что такое?
Григорий кинулся к дверям:
— Это мамка голосит!
— Красавица рогатая, кормилица рыжая! Буренушка моя! Я ль тебя не поила, не холила?
— Издохла, что ль? — забеспокоился Григорий.
— Типун тебе на язык! Раскрасавица черноглазая! Кормилица моя! Доченька! На кого ты меня спокинуть собираешься?
— Да в чем же, наконец, дело? — разозлился ветеринар и даже очки снял.
— Со вчерашнего дня не ест, не пьет, от кормов морду воротит! — затараторила Дарья. — На меня — на хозяйку свою — плюет! Всю меня слюной окатила! А у самой глаз злой, разбойный! Я ей: и «красавица», и «доченька», а она зверем смотрит и молчит. Хоть бы словечко вымолвила!
— Да что ей с тобой разговоры разговаривать? Аукаться? — засмеялся Левушка.
— Приведи ее сюда! Я заочно медицинских советов не даю. Надо осмотреть ее, температуру смерить.
— Да не идет она! У ворот стоит! Стесняется! Больно у вас тут народу много!
Григорий выбежал на улицу. Через минуту он возвращается вместе с Буренкой.
— Ну и красавица! Кости да кожа! До чего корову свою довела! Смотреть срамно! — говорит доильщица Фекла.
Дарья озирается.
— И впрямь, чистота, простор! Квартира хоть куда!
— Ну, так и есть, температура повышена! — объявляет ветеринар.
— По-нашему — лихорадка! — переводит Григорий.
— Необходим строгий режим, уход, лечение!
— Оставь-ка ты ее у нас совсем, Дарья. На старости лет свою корову перед другими коровами не срами! А у тебя Пеструха останется, — уговаривает Фекла.
Дарья молчит. Глаза в одну точку уставила.
— Ну, что ж! Пускай у вас худющая да больная остается! А Пеструха моя, жирная да гладкая, при мне будет! Вот вам!
У ворот толпа: пришли бабы с ведрами, бидонами, кувшинами. Горят на солнце синие, желтые и красные платки. Из окон музыка так и жарит, так и жарит: и овцы блеют, и свиньи хрюкают, и быки ревут, и коровы важно-важно — му! — выводят. Полным-полны ведра, бидоны, кувшины. Авдотья и Домна хоть и бескоровные, а тоже кувшины полные несут.
Подкатила телега. Пристяжная не стоит, копытом бьет, фыркает.
Погрузили на телегу огромные баки с молоком.
Покатило молоко на станцию. А со станции поездом в город.
Е. Тараховская. Общежитие коров. Рисунки Д. Шмаринова. М.-Л.: Государственное издательство. Гострест «Киев-Печать», 1-я фото-лито-типография, 1930