Покинутый замок

                (Историческая поэма)

I.

Мы все покорены одной могучей власти,
Которой стимулом насущные гроши;
Теперь в сердцах людей страстишки, а не страсти,
Не те великие движения души,
Способные создать героя иль злодея,
Которым жизнию пожертвовать легко…
Нет! их не увлечет ни чувство, ни идея,
Их душ не потрясти, не тронуть глубоко
Ни злобе огненной, ни мщенью без предела,
Ни пламенной любви, из-за которой смело
Идут на жизнь и смерть, забывши целый свет…
Ни к славным подвигам, ни к страшным преступленьям
Живой способности в сердцах их дряхлых нет.
Од ним обыденным и маленьким стремленьям
Век преданы они, — и глупостей больших
Им даже не свершить… Безумие же их
На кучи глупостей чуть видных и ничтожных.
Невинно-пошленьких, безвредно-осторожных,
Как будто на гроши разменено давно,
И разливается по капелькам оно.
Бесцветно-серая, безжизненно-пустая,
Их жизнь — под плесенью гнилой стоячий пруд,
И бережно они ее по капле пьют,
Свое ничтожество со страхом охраняя,
Чтоб лишний миг прожить… инстинкт животный свой
И узкий эгоизм лукаво освящая
То пользой обществу, то любящей семьей…
Ужели-ж это честь — в их куче муравьиной
Быть выше их толпы каким-нибудь вершком,
Чтоб свысока глядеть с осанкою орлиной
На сотни карликов, толпящихся кругом…
А как влечет из них любого идиота
Хоть к тени призрачной отличья иль почета!..
Пигмей, украсившись мишурным лоскутком,
Иль медной пуговкой с значением ничтожным,
С каким старанием тщеславным и тревожным
И став на цыпочки, стремится, чтоб вокруг
Соседи на него случайно поглядели,
Как будто из осла он гением стал вдруг,
Как будто кто нибудь питает в самом деле
К нему сочувствие иль интерес живой…
И кажется ему, что выше головой
Он всей толпы уже… Из них любой конечно
К страданиям других относится беспечно,
Но поглядеть на них стремится свысока.
Как старой девы грудь, тщедушна и плоска
Жизнь измельчавшая эпохи современной,
В ней нет могучих сил, как в прежние века,
Порывов и страстей и воли вдохновенной.
Все грандиозное исчезло в старине.
Вам вкратце рассказать теперь позвольте мне
Одно событие из хроники забытой
Давно промчавшихся дней Речи Посполитой.

II.

То были яркие и памятные дни,
Век знатной пышности, дни Августа второго,
Блестящей красотой отмечены они
В преданиях, и им не повториться снова.
Дни ослепительных банкетов и пиров,
Турниров рыцарских, магнатов гордых, грозных,
Дни сеймов бешеных, дни замков и гербов,
Обворожительных паненок, грациозных,
Игравших ветрено сердцами королей, —
То дни кровавых драм, таинственных дуэлей,
Дни пыток и убийств во мраке подземелий,
Разгула дикого, разнузданных страстей
И бриллиантами сверкавших кунтушей.
Эпоха славных битв, эпоха фанатизма!
Как веет от нее причудливо порой
Каким-то нежащим букетом романтизма!..
Не раз Шопена вальс волшебною волной
Мне душу, полную какой-то странной муки,
Переносил в тот век… Могучею рукой
В свои волшебные чарующие звуки
Божественный Шопен в аккорды перелил
Все, что не высказать, не выразить словами.
Его мелодий хор и грустен, и уныл,
И полон стонами и горькими слезами,
Как ветер осени, ворвавшийся в окно
И грустно шепчущий по опустелым залам
Покинутых палат о том, что здесь давно
Кипела шумно жизнь и пышно бал за балом
Сияли роскошью, гремели здесь и там
Оркестра бального веселые напевы,
Скользил игривый смех беспечно по устам,
Бокалы искрились, пленительные девы
В нарядах и цветах блистали красотой,
Тут локон змейкою на мраморные плечи
Скользил, рассыпавшись в мазурке огневой.
И остроумием дышали смех и речи….
Но эти дни прошли, исчезли без следа…
Здесь круговой бокал уже давно допили,
Давно хозяева спят мирным сном. в могиле…
Лишь ветер осени, врываясь иногда
В разбитое окно в безжизненном покое.
Как будто бы с тоской лепечет про былое…
Так вальс Шопеновский таит в себе порой
Блестящих и златых воспоминаний рой, —
В них жгучий поцелуй, вздох страсти безнадежной,
Последнее прости, слеза любви немой
Звучат причудливо гармониею нежной,
То вдруг с энергией, с отвагой огневой,
Как гром врываются могучих звуков волны.
Сияньем бальных люстр и громким смехом полны,
Как эхо дальнее замолкнувших пиров,
Сверкая и гремя, но миг один — и снова,
За блеском призрачным воздушных легких снов
Густеет мгла, и в ней угрюмо и сурово
Встает старинный дом, покинутый давно,
И слышен ветра вой в разбитое окно…

III.

Такие замки я в лесах Литвы порою
В полуразвалинах не раз в глуши встречал,
И веяло от них забытой стариною,
И каждый камень их душе напоминал
Страницы яркие промчавшейся эпохи.
Из башен каменных забытой старины
Мне слышались порой прерывистые вздохи…
Еще поныне, в час полночной тишины.
В старинных замках тех блуждают привиденья,
Гремя оковами с обрывками цепей…
То души бедных жертв безжалостного мщенья —
Здесь замурованных, замученных людей,
Умерших с голода во мраке подземелья,
Где их предсмертный стон неслышно замирал,
В то время, как разгул беспечного веселья
Далеко темный бор вкруг замка оглашал,
Звенел в руках гостей сверкающий бокал,
И искрился токай златистою струею…
А драма страшная, густой подземной тьмою
От всех сокрытая, свершалась в этот миг…
Литвин окрестных сел не раз при лунном свете,
Спеша домой, видал скелета страшный лик
В окошке башенном, и замогильный крик
Из замка долетал чуть-чуть в минуты эти.
Я много лет назад на берегах Двины
Старинный замок знал; еще тогда в нем жили.
Века минувшие, я помню, освятили
Его преданьями далекой старины.
Там был старинный зал, и прадедов портреты,
Как привидения, в том зале по стенам
Глядели сумрачно из почерневших рам,
В костюмы пышные и странные одеты.
В собольей шапочке с тульею золотой,
Украшенной пером и пряжкой из рубина.
В жупане голубом тут был старик седой;
На бледном лбу его глубокая морщина
Печать жестокости угрюмо придала
Челу, изрытому мятежными страстями.
И воля грозная таинственно жила
В очах под длинными нависшими бровями.
Когда в решетчатом готическом окне
Сквозь тусклое стекло прорвавшийся, бывало,
Последний луч зари скользил вдоль по стене
И падал на портрет, как чудно оживало
То бледное лице!… И страшно было мне
В густевших сумерках, в пустом огромном зале
И мнилось: вот сейчас в прозрачном покрывале
Вдруг призрак явится и станет за собой
Манить по узеньким и мрачным коридорам
В подземную тюрьму, к ужасной двери той
Под перержавевшим таинственным запором,
Куда не проникал от века солнца свет,
Где скрыт в могильной тьме Бог знает чей скелет,
Прикованный к стене тяжелыми цепями…
И грозно, как живой, жег душу мне глазами
Магната старого таинственный портрет
Как будто бы уста, замолкшие в могиле,
Приказ безжалостный отдать готовы были
В могилу заживо страдальца ввергнуть вновь…
И мнилось: те уста при жизни жадно пили
Порой венгерское, порой людскую кровь,
A после полные раскаянья, печали,
В костеле с кротостью, в смирении шептали
Молитвы жаркие, и набожный магнат
Грех тяжкий искуплял усердным бичеваньем,
А патер езуит за щедрым подаяньем
Тогда к нему ходил; то был конфедерат,
Соперник короля могучий и опасный,
Цехановецкий Ян. Он в замке родовом,
Рукою времени могучей и всевластной
Теперь разрушенном, жил весело, и в нем
Тогда кипел разгул веселья и отваги.
На шпицах башенных пестрели гордо флаги,
И величавый герб над аркою ворот
Глядел торжественно; несметный льстивый сброд
Покорных шляхтичей теснился вкруг толпою,
А гончих громкий лай и ржание коней
И резкий звук рогов окрестный лес порою
Так звучно повторял; зеленых чекменей
Мелькал здесь пестрый рой под чащею густою,
А в пуще девственной свирепый вепрь лесной
Под градом метких пуль охотничьих, бывало,
Искал убежища, и эхо повторяло
Его предсмертный рев; веселою толпой
Потом охотники с добычей поспешали
В старинный замок, где столетний крепкий мед
По кубкам пенился, и шумно пировали,
Как до сих пор о том предание живет.

IV.

Богатством, силою, умом и красотою
Меж польских юношей отмеченный судьбою, —
Любимец короля — сиял счастливый Ян
В Варшаве при дворе; а польский двор когда-то,
Сверкавший пышностью и роскошью богато,
Был первым из дворов всех европейских стран.
Не раз его послы дивили парижан
Алмазных конских сбруй торжественным сияньем,
Красою золотых стремян и чепраков,
Литых из серебра сияющих подков
И ярко-пурпурным герольдов одеяньем.
Но ярче золота, брильянтов и камней
Сиял Варшавский двор красой своих кокеток…
То был живой цветник прелестных нежных фей,
Обворожительных блондинок и брюнеток.
Едва расцветших дев, цветущих пышных дам,
Которых томные чарующие очи
Таили солнца луч и страстный сумрак ночи.
Их губки нежные, подобные цветам,
И перси юные к лобзаньям жгучим звали,
А ножки стройные пленительно порхали
В мазурке пламенной, и Понятовский сам —
Король и ловелас — в их цветнике прелестном
Там был садовником в истории известным,
Забыв свою страну в объятьях нежных их.
Есть в Дрезденском дворце поныне галерея
Любовниц короля портретов мастерских.
Как будто пестрая цветов оранжерея.
Из золоченых рам роскошной красотой,
Как розы южные, там блещут Итальянки
И Польки нежные, и жгучие Испанки…
Увы! блистающий красавиц этих рой
Сиял пред Августом беспечным и веселым,
Когда на горизонт страны его родной
Надвинулась гроза предвестием тяжелым,
Гром политический, зловещий рокотал,
А он на лоне их в блаженстве утопал!..
Обычай старины и пламенная вера
В аристократии угасли в те года,
И вольнодумные теории Вольтера
В салонах веяли, а дам сердца тогда,
Хотя закованы, как панцирем, корсетом.
Под градом стрел любви и рыцарских очей
Сдавались без борьбы, и рожками при этом
Венчались головы доверчивых мужей.
Там остроумие изящно, процветало,
Галантность, рыцарство, бонтонный этикет.
Улыбка милая вражду маскировала,
Под блонды прятался отточенный стилет.
Все было грацией и все благоухало:
Поклоны, локоны, улыбки, кружева,
Приятным юмором сверкающие речи,
Красавиц нежные и мраморные плечи,
Их взгляды жгучие и вздохи и слова.
Интриги тайные с кровавою развязкой
И даже палачи под шелковою маской…
Цехановецкий Ян красавец молодой,
Как пылкий юноша пил чашу наслажденья.
Богатство, смелый ум и знатность с красотой
Ему готовили повсюду предпочтенье.
Хорошеньких княжен и графских дочерей
Стыдливые глаза украдкою ловили
Взгляд обаятельный больших его очей.
И грезы тайные тревожных их ночей
На ложе девственном его боготворили.
Но в рое блещущем красавиц молодых
Давно одна из всех пленила сердце Яна
Огнем своих очей небесно-голубых —
Княжна из Кракова — дочь пана Каштеляна.
Как роза пышная меж полевых цветов,
Ядвига при дворе меж юных дев царила,
И каждый взор ее восторженно ловила
Ватага рыцарей, как преданных рабов;
Но Яна одного Ядвига полюбила,
Его невестою уже была она.
И юная чета, надеждами полна,
Блаженство счастия в восторгах предвкушала
И в шумной пестроте сияющего бала
И на свиданиях под сению ветвей
В затишьи дремлющем каштановых аллей.

V.

Так шли за днями дни; уж свадьбы Яна ждали,
И день назначен был; беспечно и светло
Все веселились там и шумно-пировали,
Как вдруг известие из Витебска пришло
О смерти Янова родителя нежданной.
Простясь на краткий срок с возлюбленною панной.
Могущества отца наследник молодой
Помчался тотчас же в свой замок родовой.
Семидесяти дет родитель был, и мало
Об нем печалился веселый юный Ян,
Но весть ужасная его там ожидала,
Другого рода весть: лишь умер старый пан,
Как замок дряхлая старушка посетила,
Что Яну мамкою в младенчестве была,
Эльжбета старая. Она к ксендзу пришла
И тайну странную, нежданную открыла:
Ян был ей сын родной, она им заменила
Цехановецкого умершее дитя.
Сыновним счастием свои надежды льстя.
Старушку много лет за это грызла совесть,
И вот правдивую и истинную повесть
Она священнику за тайну предала.
Но тайна страшная и Яну роковая
Была подслушана и тотчас перешла
К его соперниками, к врагам его; сияя
Злорадным торжеством, они со всех сторон
Закаркали вокруг со злобой, что не он
Наследник, а они… Какое поношенье
И горе и позор!.. И это в то мгновенье,
Когда гирляндами блаженства и любви
Судьба его главу с улыбкою венчала,
Восторгов пламенных огонь горел в крови,
А юной жизни даль так радостно сияла,
И ждали там его и славы блеск, и власть,
Быть может, даже трон… И вдруг с вершины счастья,
С высот могущества, богатства, самовластья
Во прах ничтожества в один момент упасть
И быть растоптанным врагов своих ватагой,
Обидный хохот их услышать над собой,
И из властителя бездомным став бродягой,
Ничтожным голышом лишь с нищенской сумой,
Сказать прости на век всему, что так сияло,
Лелеяло мечты к сердце так ласкало!..
Ужасен был удар!.. Ужель его снести?
Но нет! еще не все погибло и пропало,
И мудрый старый ксендз сумел его спасти:
Он с красноречием и силой убежденья
Эльжбете доказал, в какую тьму мученья
Любимое дитя повергнула она
И что спасти его и может, и должна,
Назвавши свой рассказ придуманным обманом
И гласно от родства совсем отрекшись с Яном.
Любовью полная горячей и святой,
И жизнию своей пожертвовать готова
Для сына милого, старушка пред толпой
Призналася во лжи и на суде сурово
Была обречена за свой обман на казнь;
Но сердцу матери чужда была боязнь:
Неосторожное подслушанное слово
Пусть смоет смертию позорною она,
Лишь был бы счастлив он… К тому-ж была полна
Старушка бедная надежд и утешенья:
Ей сын пообещал от короля прощенье
И в тот же самый день в Варшаву поспешил.
День казни, между тем, уже назначен был.

VI.

В Лазенках пышный бал, сверкает чаща сада
Во тьме гирляндами волшебных фонарей;.
За темной зеленью нависнувших ветвей
Искусно спрятана с ступенями эстрада,
И там гремит оркестр волшебною игрой,
И льются сладкие чарующие ноты;
При фантастическом мерцании порой
Фонтаны искрятся, таинственные гроты
Сквозь сети мягкие тропических цветов
Манят под сень раскидистых кустов
Для нег и для любви… из тьмы их сладострастной
На страже будто бы, лик статуи прекрасной, —
Богини мраморной мелькает из ветвей.
И аромат и блеск, таинственных лучей,
И звуки музыки — все полно дивной чары…
Под сенью сплетшихся каштановых аллей,
Как призраки, скользят красавиц юных пары
В одеждах газовых, полуобнажены,
И веет вкруг от них дыханием весны,
Воздушной грацией и тонким ароматом.
Здесь Понятовский сам со всем придворным штатом.
То свадьбу Янову справляет польский двор…
Невеста нежная прелестнее богини:
Как царственный венец, брильянтовый убор
Трепещет и горит на кудрях героини
Торжественного дня; стыдливый томный взор
Из-под опущенной и шелковой ресницы
Сверкает отблеском трепещущей зарницы
И радости сулит тому, кто этот стан
Рукою пламенной обнимет в мраке ночи.
Сияет счастием веселый гордый Ян.
Но почему порой задумчивые очи
Вдруг неподвижно так куда-то смотрят вдаль,
Туда, где в чаще тьма сгустилась меж ветвями,
И темным облаком глубокая печаль
Оденет бледный лоб, и горькими мечтами,
И тяжкой думою он полон в этот миг,
Неслыша ничего в своей тоске тяжелой —
Ни звуков музыки торжественно-веселой,
Ни громких голосов, и даже нежный лик
Его пленительной и девственной подруги
Исчезнет перед ним… в паническом испуге
Виденье странное он видит пред собой:
Старушки дряхлой тень, сегодня же казненной…
Да, этот самый день — день страшный, роковой,
День казни матери, на жертву обреченной:
Ян о прощении не хлопотал для ней,
Напротив, он хотел ее скорейшей казни.
Сам ксендз советовал коварно, из боязни,
Чтобы по слабости характера своей
Она не выдала ужасной тайны снова…
И чувство теплое сдавив в себе сурово,
Орудием врагов ее он называл,
Орудьем клеветы и ненависти черной…
Так в этот самый день секирою позорной
Эльжбета казнена, когда веселый бал
В день свадьбы Яновой торжественно сверкал.
И вот раздумие пирующего Яна
Порой тревожило, рисуя перед ним
Тень старой матери, как будто из тумана,
С укором горестным, но тихим и немым…
И вот раскаянья томительные муки
Кололи грудь ему отравленной иглой.
Но миг один!… и вновь веселый смех живой
И громкой музыки чарующие звуки,
Ядвиги нежный взор и ласковый привет,
И бала пышного волшебный, чудный свет, —
Bсe думу мрачную мгновенно отгоняло,
Как смутный тяжкий сон, и в ту-ж минуту вновь
Пред ним грядущее пленительно сверкало,
Широко и светло: там счастье и любовь,
И слава и почет роскошными цветами
Росли, обвитые весенними лучами.

VII.

А в этот самый день в далеком городке,
В старинном Витебске, в темнице за решеткой
Старушка в трепете, в тревоге и в тоске
Ждет сына милого… надежды ангел кроткий
Ей шепчет: вот сейчас падет дверной запор.
И сын твой привезет и милость и прощенье!
Но тщетно смотрит вдаль от слез потухший взор,
А вот и час настал — час казни исполненья.
Уже на площади собрался вкруг народ.
И грозно высится позорный эшафот.
Спокойно жертву ждет на нем палач бесстрастный,
Ее ведут… она-ж и в этот миг ужасный
Надеждой смутною полна еще в мечтах:
Вот, вот сейчас вдали, из волн толпы народной,
С листом прощения в приподнятых руках,
На взмыленном коне, в час муки безысходной,
Примчится верный сын, чтобы спасти ее…
Но нет!… напрасно ждет!.. спокойный и холодный,
Палач уже занес над нею лезвее
Секиры гибельной — еще одно мгновенье —
И обезглавленный, кровавый труп во прах
С ступеней грохнулся, и замерло моленье
На стиснутых, в крови запекшихся устах
Отрубленной главы…

——

С тех пор промчались годы,
Ян шумно-весело жил в замке родовом.
К магнату мощному ни горе, ни невзгоды
Прокрасться не могли: кипели каждым днем
Пиры веселые; отличья и награды
Любимца короля осыпали дождем,
И власть его нигде не видела преграды;
Он был соперником и графов и князей,
Сияло в замке все роскошно и богато,
Но что таилося внутри души магната,
О том лишь знает Бог… Порой среди гостей
В веселой оргии, в разгуле ликованья,
Вдруг, полон мрачного душевного страданья,
Он делался угрюм, и нелюдим, и дик,
По прихоти своей порой лил кровь рекою
И наслаждение отъискивать привык
В людских мучениях, как будто бы душою
Он отдых находил в страданиях других
И ими заглушал своей души страданья…
То делался порой вдруг набожен и тих.
Молился, затворясь в смиреньи покаянья…
То были совести жестокие терзанья…
И много лет прошло… Ядвига умерла…
И вот однажды он исчез во время пира
Куда — никто не знал… уже потом прошла
Молва, что он тогда, покинув лоно мира.
Постригся в монастырь, в молитве и слезах
Чтоб успокоить там терзающую совесть…
И замок опустел… В окрестных деревнях
И до сих пор живет таинственная повесть
О преступлении, что было свершено
Владетелем его, о тех пирах гремевших,
Где светлое лилось токайское вино
В бокалах золотых, сверкавших и кипевших,
И сколько темных жертв кругом погребено
Ужасной ярости могучего магната….
Когда в осенний день последний луч заката
Зловещим отблеском ложился по стенам
Чертогов брошенных, — там вековые ели,
Вздымая гордые вершины к облакам,
Ветвями мрачными нередко мне шумели
Таинственный рассказ о том, что здесь давно
В лесной немой глуши навек погребено…

Раздел «Поэмы»

Сны на-яву. Собрание стихотворений Л. И. Пальмина. Издание В. М. Лаврова и В. А. Федотова. М.:  Университетская типография (M. Катков), 1878

Добавлено: 27-03-2017

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*