После раздумья
Колхозник Петрас Керайтис, — высокий, светлоусый мужчина лет сорока, холил вокруг своего нового дома. Он был необычайно счастлив, глаза светились радостью, улыбка не сходила с его лица.
Дом был закончен только вчера. Соседи-помощники закусили, выпили пенистого пива и пожелали ему счастливой жизни. Перебросив через плечо притупившиеся товары, они, весело насвистывая, разошлись по домам.
И вот Керайтис имеет свой дом. Керайтис — хозяин. Мечты претворились в действительность. Еще несколько недель назад на этом месте стояла одинокая сосна с обломленной верхушкой и росли какие-то растрепанные дикие кусты. А теперь вот — стоит здесь дом. Его построили хорошие рабочие руки.
Весеннее солнце заливало ласковыми лучами новую строящуюся деревню. Воздух был пропитан запахами свежих сосновых стружек и горячего, только что испеченного хлеба.
В деревне зарождалась новая жизнь…
Керайтис любовно взялся за дверную ручку и легонько нажал ее. Как необычен и приятен скрип новой двери, какое чувство уюта вызывает пение половиц под ногами хозяина. Какие широкие окна в его доме… Теперь уж Керайтис сможет устроиться по-человечески!
Керайтис огляделся. Вот здесь будет парадная горница, там — спальня, сюда он поставит стулья, там шкаф. Всё будет в порядке, всё будет на месте, — достаточно он на своем веку пожил в грязи и в нищете. Жена теперь меньше будет работать в колхозе, ей надо хозяйничать дома. Ведь это ее обязанность — домашнее хозяйство. «Так и скажу ей», — твердо решил он.
Долго любовался своим новым домом Петрас Керайтис. Приятны заботы нового хозяина, прекрасны мечты о будущем! Только почему жены так долго нету? Она давно ушла на колхозное собрание и всё еще не возвращается…
* * *
— Знаешь. Петрас, — весело сказала жена, входя в комнату, — я записалась в бригаду высокого урожая. Ведь хорошо сделала, правда?..
Ее раскрасневшееся лицо весело улыбалось, а карие глаза из-под темных ресниц сверкали решительно и победоносно. Эльза была невысокой, широкоплечей, крепкой, красивой женщиной с живым энергичным характером.
— Ты?!… Этого еще не хватало! — недовольно вырвалось у Петраса.
— Да, я, — живо ответила жена. — Мы создали настоящую производственную бригаду, и наша бригада должна дать высокий урожай на всех участках! Это самая правильная организация работы в колхозах, так сказал председатель.
— Вот почему ты так долго домой не являлась. И как мне кажется. — ты собираешься в будущем торчать там еще дольше…
— Что же, разве ты не хочешь, чтобы наш колхоз дал высокий урожай?
— Не говори глупостей! — сердито кинул Керайтис. — Для бригад найдутся более молодые.
— Да неужели я уж такая старая? — запальчиво спросила жена.
— Дело не в этом… Ты везде хочешь быть первой. Не можешь на месте усидеть, тебе бы всё бегать да бегать. Ты хозяйка дома, понятно тебе?
— Конечно понятно, — серьезно ответила жена. — Больше поработаем, больше будем иметь. В этом и ребенок разберется. В прошлом году ты радовался, что мы заработали много трудодней и получили уйму зерна. А в этом что, не нужно? А как мы дом построили? Кто нам помог? Видно, ты все позабыл…
— Ну, это известно, — ответил муж степенно. — Но вот именно такое хозяйство и требует хорошей хозяйской руки. Видишь, всё еще разбросано, раскидано, надо привести в порядок, поставить на место, вымыть, вычистить. В доме должен быть уют, как говорил когда-то управляющий. Теперь наступило время, когда и мы должны жить по-человечески.
— Конечно, конечно, — шутливо ответила жена. — И цветными бумажками стены оклеим, если понадобится. Это уж ты оставь мне…
— Пойди-ка ты лучше и выпишись из этой бригады.
— И не подумаю. Можешь сердиться, сколько душе угодно!
— А я тебе говорю: пойди и выпишись! — начал горячиться Керайтис.
— А я тебе отвечаю: не пойду и всё тут!
— Да как ты смеешь меня не слушаться, если я тебе приказываю?
— Петрас, — серьезным тоном проговорила жена, — ты говоришь неразумно. И люди видят, что ты ведешь себя не так, как следует… На этом собрания тебя критиковали.
— Это я-то говорю неразумно? — заволновался Керайтис. — Хорошо, я сам пойду к председателю и потребую, чтобы тебя вычеркнули из списка. Я это сделаю… Может быть, я на это не имею права? Посмотрим, кто из нас умнее. Посмотрим…
Керайтнс пошел к председателю. По дороге он думал о том, что все-таки как-то это нехорошо получается. Жена без согласия мужа шляется, ходит по собраниям, записывается в бригады… «Всё это я выложу председателю. Скажу ему коротко и ясно: ввиду того, что я ее законный муж… Так и скажу. Именно ввиду этого, а то начнутся долгие споры, начнут убеждать…»
В висках у Керайтиса стучало, его душила злость, но он старался найти серьезные и веские слова, которые убедили бы председателя и не осрамили бы его, Керайтиса. Он широко шагал, — высокий, сутулый, в упор глядя перед собой, но ничего и никого не замечая.
А кругом кипела жизнь — светлая, хорошая. Откуда-то с конца поля доносилась песня, глухо рокотал трактор. Возле сеновала раздавались громкие голоса мужчин, к ним присоединялся веселый женский смех.
День был удивительно тихий. Малейший звук далеко разносился по деревне. Солнце заливало ярким светом поля, деревню, маленькую рощицу, откуда доносилось пение дрозда и веселые голоса детей.
Вдруг Керайтис поднял голову и вздрогнул. Он был так погружен в свои мысли, что даже не заметил, как дошел до конца деревни, до длинного полуразрушенного глиняного строения, где когда-то жили у помещика батраки. Там он много лет провел в нищете и горе.
— Тьфу! — сплюнул Керайтис. — И куда это меня занесло? Не по той дороге пошел… Старая проклятая привычка…
Он стоял в оцепенении, глядя на этого отвратительного свидетеля его тяжелого прошлого. И в его памяти в одно мгновение промелькнула вся его молодость, все главные события его жизни.
Сын батрака, он вырос в закопченной хибарке. Он был, как говорила мать, восьмым голодным ртом в семье, где хлеба едва хватало на двоих… Восьмой член семьи уже в колыбели почувствовал все тяготы полуголодной и нищенской жизни. Все испытания, страдания, обиды и горе ему казались бесконечными…
Едва он перестал ползать под столом, как его отдали в услужение к кулаку в той же деревне. Он пас гусей и получал за это две пуры 1 Перейти к сноске картофеля за сезон. Это несколько пополняло скудные запасы семьи.
Но как тяжело было вставать на заре! Спотыкаясь и засыпая на ходу, гнал он стадо гусят в конец поля. И однажды, полусонный, уселся и вздремнул под дикой грушей. Вздремнул только на минутку и вдруг сквозь сон почувствовал острую боль в плече. Перед ним стоял хозяин с розгой в руке, а поодаль счастливые гусята пощипывали яровые.
Еще и сейчас остались рубцы на плечах, а в душе живы воспоминания о первом разочаровании в людях. Точно вчера все это было!.. С плачем, весь иссеченный, прибежал мальчик к матери и ни за что не хотел возвращаться к хозяевам.
Но его добрая мать повела себя очень странно и непонятно: вместо того, чтобы ругать злого «дядю», она стала ругать мальчика и даже побила его, приговаривая: «Ты посмей только снова заснуть, шкуру с тебя сдеру!» А утром она подняла его, еще совсем сонного, смазала какой-то мазью его раны, обула… Но когда он, расстроенный, посмотрел ей в лицо, мать не выдержала: упав перед сыном на колени, она с такой силой зарыдала, что ему стало страшно.
За всю жизнь потом он не слышал, чтобы кто-нибудь так отчаянно рыдал…
Долго он не мог понять, почему люди так злы? Редко кто кого пожалеет, чаще — люди радуются чужим страданиям. Только позднее он увидел, что существуют два лагеря людей: богатые, которые всё имеют и которым всё дозволено, и бедняки, которые ничего не имеют и всю жизнь работают на богачей, терпят обиды и унижения.
А обид ему пришлось испытать немало. Но один раз он отомстил за обиду.
Он батрачил тогда у молодого богатого крестьянина. К концу года хозяин начал уговаривать Петраса взять на себя хозяйский «грех» и оговорить на суде работавшую у хозяина девушку. Петрас отказался. Тогда хозяин обвинил его в воровстве, не уплатил жалованья, а девушку выгнал. В суде кулак дело выиграл и долго распространял про девушку и про батрака дурные слухи. Петрас понял, что справедливости нет, что даже суд на стороне кулака. Подкараулив своего бывшего хозяина на дороге, когда тот под хмельком возвращался из города, Петрас надавал ему тумаков…
— Эх, темные были деньки-денечки!.. — пробормотал Петрас. Он осмотрелся кругом в поисках самой короткой дороги, перелез через забор и прямо через огороды направился к председательскому дому, принадлежавшему некогда кулаку.
Здесь Петрасу была знакома каждая тропинка, каждая пядь земли.
Больше десяти лет пробатрачил Петрас в этом доме. От зари до ночи гнул он здесь спину вместе со своей женой десять безрадостных, безнадежных лет… Латали лохмотья, плели лапти, грызли сухой хлеб, запивая его водой.
В сыром и темном батрацком бараке умер один его сын, затем второй… Врач был далеко, да и разве мог батрак заплатить врачу. Деревенский фельдшер, осмотрев сыновей батрака, посоветовал даже «не беспокоить господина доктора» — всё равно здесь уж ничем помочь нельзя. Нужна сухая квартира, хорошее питание — масло, молоко. А где их было взять? Сердце отца обливалось кровью. По ночам он метался, проклинал судьбу, вскакивая со сна, кому-то угрожал, а на заре покорный и тихий опять тянул свою лямку, работая, как вол. И так же, как руки его огрубели от работы и стали нечувствительными, так и сердце его притупилось от страдания и горя.
Но где-то в глубине души теплилась надежда на лучшую жизнь и росло чувство мести. Он слыхал, что есть на свете такая сила, которая может на веки уничтожить угнетение, рабство и несправедливость, принести трудовому человеку светлую жизнь. Он знал об этом и ждал, ждал…
И вот, наконец, наступил день, когда была уничтожена власть капиталистов в Литве, и Литва стала советской. Какое это было счастье! Он получил землю, он впервые почувствовал себя человеком! Потом война, фашистские орды, угнетение, убийства, — снова мрачная ночь нависла над Литвой. Но ненадолго. Победоносная армия сталинских воинов разгромила фашистов, и в освобожденной Литве расцвела жизнь. И Керайтис уже не батрак, а свободный, равноправный гражданин, уверенный в себе и в своих силах.
Вот и дом председателя! «Да, так чего же я, собственно, пришел сюда?» И Керайтис остановился в раздумьи.
Но раздумье длилось недолго. Керайтис твердо нажал на дверную ручку и уверенно вошел внутрь.
— Ну, чем порадуешь? — спросил его председатель, невысокий, плечистый человек. У него были седые виски и молодое лицо.
— Я пришел просить записать меня в эту производственную бригаду высокого урожая, — вымолвил Керайтис, решительно глядя на серьезное лицо председателя.
— Очень хорошо, очень хорошо, — улыбнулся председатель, — а жена твоя боялась, чтобы ты не ругал ее за то, что она записалась.
— Ну, что вы! — смутился Керайтис. — Ругал? За такое дело только дурак может ругать.
— Да нет, она это только в шутку сказала. Но, между прочим, и я заметил, что ты в последнее время как будто изменился…
— Я дом строил, — опустив глаза, напомнил Керайтис. — Может быть, потому так и вышло… Не мог разорваться…
— Знаю, брат, — серьезно сказал председатель. — Но если ты хочешь идти прямой дорогой, держи на первом плане интересы колхоза, а не свои личные. Тогда и личные твои интересы будут выиграны. Понятно?
— Понятно, товарищ председатель. Всё понятно, — горячо ответил Керайтис. — Я в этом сам только что хорошо разобрался…
* * *
Придя домой Керайтис обнял жену и сказал:
— Эльзюте, и я записался в ту же самую бригаду, что и ты…
Они посмотрели друг на друга и радостно улыбнулись. И им казалось, что всё в доме улыбается и радуется…
1950
В тексте 1 Пура — около 80 килограммов.
Проза Советской Литвы. 1940–1950. Вильнюс: Государственное Издательство Художественной Литературы Литовской ССР, 1950