Школа

Валис Гуоба обеими руками провел по лицу, точно хотел стереть усталость. Закрыл глаза.

Комната тонула в сумерках. Табачный дым клубился под потолком, окутывал всю комнату сизоватым цветом.

Было душно, но Гуоба этого не замечал. Он привык к своему маленькому прокуренному кабинету. Он перебирал в памяти дела, которые ему удалось сегодня решить. Десятки посетителей прошли через его кабинет, десятки раз поднимал он телефонную трубку, связывался то с уездным центром, то с деревнями.

Завтра Гуобе надо было делать доклад в волостной политшколе. Перед ним лежал том произведений товарища Сталина. Гуоба уже несколько раз перечитал доклад товарища Сталина на XVIII съезде партии. Много мыслей возникло в голове Гуобы. Он теперь, казалось ему, отчетливо представлял себе путь, по какому должна идти литовская деревня. Он понимал и свои собственные задачи. Но всё же у него было такое чувство, что главных своих задач он еще не решает, что текущие дела стали перед ним непроницаемой стеной и мешают ему, как следует, сосредоточиться на главном, мешают глубже вникнуть в вопросы, которые встанут завтра.

Дел всегда было слишком много. Только покончишь с одним, и сразу надо приниматься за другое. Утром Гуоба думал о том, что он освободится часам к шести вечера, сможет повидаться с Марите. Но сейчас, глядя на лежащие перед ним бумаги, он думал, что сделано ещё слишком мало. Все ждут от него помощи, все хотят с ним посоветоваться.

Во время Великой Отечественной войны Гуоба командовал взводом. Когда после демобилизации он вернулся в родные края и его избрали парторгом волости, Гуобе казалось, что у него за плечами большой практический опыт. Но вскоре выяснилось, что быть партийным работником гораздо сложнее, чем командовать взводом.

Здесь нельзя было приказывать, здесь надо было убеждать людей, надо было помогать им самим находить правильные решения.

Нужно было непрерывно учиться. Но учиться-то было некогда. Всё дела, дела. Только закончишь одни, нахлынут другие. И так до глубокой ночи.

Гуобу в волости любили. Крестьянам нравилась его деловитость, осведомленность, его внимательное отношение к людям. За день он успевал побывать во многих местах. Он беспощадно боролся с врагами, разоблачал их происки. Он хорошо знал и жизнь крестьян, и их думы. Он понимал те сомнения, которые испытывает собственник маленького надела, записываясь в колхоз. Гуоба умел развеять эти сомнения, умел подсказать крестьянам правильное решение, умел вывести на чистую воду кулаков.

Не раз пытались бандиты-кулаки расправиться с Гуобой. Но это им не удавалось, хотя Гуоба отправлялся без охраны в самые опасные места. Его оберегал сам народ, крестьяне.

Даже местечковые даватки, эти богомолки и ханжи, относились к Гуобе с большим уважением. Они знали, что этот человек хочет людям добра, что он смелый и справедливый. И когда настоятель подстрекал даваток заняться распространением злостных слухов о Гуобе, они отрицательно качали головами.

Гуоба понимал, что без доверия народа он не смог бы работать. Но все же настоящего широкого актива вокруг волостной партийной организации ему пока не удалось создать. Вернее, активных людей, борющихся за новую жизнь, было очень много в волости, но Гуобе всегда казалось, что все надо сделать самому, что только он сам, лично, способен двинуть дела вперед, что он должен вмешиваться во всякую мелочь. Иначе дела могут остановиться…

Нужно отдать ему справедливость, он хорошо знал чуть ли не каждого жителя волости.

Да, легко решать дела, когда знаешь всех люден. И все же Гуоба чувствовал, что он уделяет слишком много внимания разным мелочам, в которых могли бы разобраться и без него. Почему, в самом деле, он должен был разбирать вопрос о холостяцком налоге? Ведь это могли сделать работники финансового отдела. Но Гуобе казалось, что только он сам может хорошо разобраться во всех делах, что другие обязательно в чем-нибудь напутают…

В уездном комитете партии Гуобу уже не раз критиковали за то, что он недостаточно привлекает актив, надеется только на свои силы. Гуоба понимал, что эта критика правильна. Но стоило ему прийти на работу, как снова к нему шли люди с самыми различными и часто с самыми мелкими и мельчайшими делами и во все эти дела он продолжал вникать, рискуя упустить в это же время наиболее важные вопросы. Ведь объять необъятное невозможно.

Гуобе казалось, что деревенский актив еще недостаточно опытен. Однако где же приобретать опыт, как не на практической работе? Но над этим не задумывался Гуоба.

Сумерки всё больше окутывали комнату. Гуоба, решительно опершись руками в стол, поднялся и подошел к окну. Во дворе на бревнах, возле кучи распиленных дров, сидели два дровосека и курили трубки.

Гуоба открыл форточку. Ему хотелось отдохнуть, хоть немного пройтись по свежему воздуху, но еще не все дела были сделаны, и он не решался уйти.

Гуоба разговорился с дровосеками, спросил, какая, по их мнению, будет завтра погода?

— Кто ее знает, товарищ парторг, — ответил старик. — Надо бы думать, что спадут морозы. Вон какой галдеж вороны подняли. Это, похоже… к оттепели.

Гуоба отошел от окна, стал надевать полушубок. Подумал, что вот уже близится весна, а во вновь организуемой МТС всё еще нет директора. Надо зайти туда помочь людям подготовиться к весенним полевым работам, проверить, как идут дела…

Выходя из комнаты, Гуоба повернул выключатель. Лампочка не зажглась. Гуоба попробовал еще раз, покрутил даже лампочку в патроне, но света не было.

Гуоба встревожился. Неужели опять авария на электростанции?

Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с мельницей.

— Алло, Иеронимас!

Но в ответ он услышал голос Ионаса Нармонтаса.

— Слушаю, товарищ командир!

Во время Великой Отечественной войны Ионас Нармонтас служил во взводе Гуобы сержантом и всё еще не мог отвыкнуть от того, чтобы не называть Гуобу командиром.

— А где Катаржис? — спросил Гуоба.

— Куда-то ушел, на мельнице его нет.

— Что у вас случилось на мельнице? Почему не горит свет? Рано еще? Да что ты, дорогой товарищ сержант, погляди в окно. Может быть, это у вас, где бело от мучной пыли, светлее? — пошутил Гуоба. — Вода есть, плотина в порядке, турбина может работать. Значит, может быть и свет. Включайте, а то ведь в школе темно. Людям учиться надо!

Уже давно задумывался Гуоба о том, что его старый школьный товарищ Иеронимас Катаржис в последнее время сильно изменился. Он стал каким-то равнодушным. Думает только о том, как бы выполнить план, но не озабочен тем, чтобы улучшить работу своей мельницы и электростанции. Конечно, план — это закон, но руководитель предприятия не может быть делягой, он должен быть общественным деятелем, должен всей душой отдаваться порученному ему делу. А Катаржис в последнее время знает только свои цифры выработки и не хочет призадуматься над тем, что кроется за этими цифрами.

В последнее время поселок часто остается без света. Катаржис утверждает, что приходится выключать свет для того, чтобы усилить напор воды на мельнице. Но ведь сами крестьяне строили эту электростанцию, они радовались тому, что в их домах теперь станет светлее. Значит, надо давать людям свет. И на размоле зерна это не должно отражаться. Напора воды хватит, должно хватить…

Нахлобучив шапку на лоб и закрыв на ключ кабинет, Гуоба вышел на улицу. Полной грудью вдыхая чистый морозный воздух, он быстро направился в сторону площади.

Одна мысль обгоняла другую. Поглядывая на тонущие в сумраке маленькие покосившиеся домики местечка, Гуоба мысленно видел перед собой карту волости, которую он сам нарисовал три года тому назад. Этот белый ватманский лист с черными точками, обозначающими сельские местности, теперь уже стал совсем красным, потому что секретарь волостной партийной организации обозначал на карте новые колхозы красным цветом.

— Битва идет к концу, — радовался Гуоба, глядя на свою, самодельную карту.

В то же время он вспоминал карту Европы в годы Великой Отечественной войны, когда советские люди каждое утро отмечали на карте новые победы своей Красной Армии.

На карте Гуобы было еще немало белых мест, но они уже не составляли массивов. Двадцать девять колхозов были отмечены на карте. Считалось, что волость коллективизирована на 100 процентов. Однако эти белые точки не давали Гуобе покоя.

Разве можно считать коллективизацию законченной, когда на карте еще значится столько белых точек? А ведь каждая точка — это крестьянское хозяйство, хозяйство, которое ведется по-дедовски, потому что на узком наделе негде развернуться трактору, негде разойтись комбайну, хозяйство, где никогда при таких условиях не ввести правильного многопольного севооборота, где никогда не добиться подлинной зажиточной жизни.

Гуоба думал о том, что надо бы побеседовать с этими последними единоличниками в волости, поговорить по душам, так, чтобы каждый крестьянин сам увидел, в чем его истинные интересы.

Но не меньшего внимания требовали и молодые колхозы, которые не приобрели еще нужного опыта, не знали, как правильно наладить общественное хозяйство.

Одна мысль сменяла другую, одно решение уступало место другому. Непочатый край работы во всем, во всех областях!

Вот близятся выборы в Верховный Совет. Это важнейшее событие в жизни страны надо отметить не только хорошей подготовкой к выборам, надо провести как бы смотр всего проделанного в волости.

«Это великий праздник, который мы отмечаем новыми успехами», — думал Гуоба, охваченный радостным волнением.

Когда он дошел до площадки и повернул в сторону школы-семилетки, где по вечерам работала политическая школа, на площади ярко вспыхнули три больших электрических фонаря, и осветились окна всех домиков.

— Наконец-то, — улыбнулся Гуоба. Он вспомнил, как самоотверженно работали жители волости на строительстве этой электростанции, как они возили песок, восстанавливали разрушенную мельницу. И вот, наконец, осуществилась их давнишняя мечта. Теперь вода не только размалывает зерно, но и дает свет. И тут же Гуоба подумал, что надо будет всерьёз потолковать с Иеронимасом и Нармонтасом о работе электростанции.

О лесопилке уездного промкомбината, которым раньше руководил Иеронимас Катаржис, совершенно открыто говорили, что пила там распиливает только то бревно, которое опрыскано самогоном. На уездном партийном собрании работу Катаржиса критиковали очень резко. Делегаты требовали снять его, как негодного работника. «И зачем это я тогда за него заступился и попросил перевести в Дабуляйскую волость», — с досадой подумал Гуоба.

Гуоба и Иеронимас были друзьями детства. Летом они вместе пасли у кулаков скот, а зимой носили из лесу хворост, катались на деревянных коньках на мельничном пруду. В 1940 году они первыми в волости начали организовывать советскую власть. Только война разлучила их.

Когда в Литву вторглись фашисты, кулаки начали расстреливать советских активистов и бедняков. В их число попал и Иеронимас. Его уже повели на расстрел. И только благодаря своей смелости и изворотливости ему удалось убежать от пьяных кулацких сынков.

В то время, как Гуоба боролся против гитлеровских захватчиков, Иеронимас скрывался от преследований фашистов и нетерпеливо ожидал победы Красной Армии и освобождения советской Литвы.

А когда Литва была освобождена, Иеронимас с энтузиазмом включился в восстановление своего края.

Но хозяйственная работа, вокруг которой, словно навозные жуки, начали возиться кулаки и спекулянты, не пошла впрок Иеронимасу. Ему казалось, что теперь уже не с кем бороться.

Став хозяйственником, он постепенно забывал о том, каким боевым парнем был перед войной и во время войны. Иеронимас гордился тем, что мельница, которой он руководит, из месяца в месяц выполняет план. Но уже давно поговаривали, что Катаржис меньше всего думает о том, как бы получше обслужить крестьян. Он размалывал зерно всем подряд — и крестьянам-беднякам и спекулянтам.

«Что плохого в том, — думалось ему, — если я разопью с приезжающими на мельницу крестьянами бутылку-другую самогона?»

Он и сам не замечал, что ничего в нем не осталось от того прежнего Иеронимаса, который боролся с врагами и готов был отдать жизнь за то, чтобы Литва была советской.

Но Гуобе всё еще не верилось, что его друг — человек пропащий. Гуоба надеялся, что Катаржис прислушается к его словам, бросит свои замашки, станет настоящим советским хозяйственником.

Больше того, Гуобе казалось, что со временем, быть может, он увидит своего старого друга Иеронимаса членом партии. Бывает так, что человек поскользнется, но надо во-время поддержать его, помочь стать на ноги.

Вначале всё как будто шло хорошо.

Иеронимас руководил ремонтом мельницы, оборудованием электростанции. Каменные коровники бывшего помещичьего имения были переоборудованы под молочный завод.

Иеронимас даже включился в общественную работу, помогал крестьянам объединяться в колхозы, рассказывал им о преимуществах общественного хозяйства.

Но вот мельница была пущена. К ней стали подъезжать не только повозки крестьян, которые хотели размолоть зерно своего урожая. Потянулись к этой мельнице и спекулянты, знавшие Катаржиса по его работе на лесопилке. Они помнили его слабость и привозили с собой самогон, колбасу, домашние окорока и приглашали его перекусить.

Иеронимас не отказывался от этих угощений. И уж ясно, что он не мог отказать своим собутыльникам в размоле зерна.

— Всю войну я своей жизнью рисковал, — любил говорить он. — Можно теперь Катаржису и рюмочку пропустить, никому вреда от этого не будет.

Когда в волость приехал демобилизовавшийся из армии сержант Ионас Нармонтас, Гуоба послал его работать на мельницу. Он надеялся, что сержант окажет хорошее влияние на безвольного, опустившегося Иеронимаса.

Уже через несколько дней после своего нового назначения, Нармонтас пришел к Гуобе и с гневом стал ему рассказывать о делах, которые творятся на мельнице.

— Что же это такое, товарищ командир! — говорил он. — Несколько мешков зерна спекулянтам размололи!

Сержант настаивал, чтобы это дело немедленно обсудить на заседании исполкома. Но Гуоба ответил, что он сам займется Катаржисом, и только просил сержанта повнимательнее следить за работой на мельнице, не допускать, чтобы размалывалось зерно спекулянтам.

Сержант следил, но ведь не мог он дежурить на мельнице круглые сутки. И Катаржис всё же умудрялся угождать своим собутыльникам.

Сейчас Гуоба подумал о том, что во всем этом есть и его вина. Он всё надеялся сам воздействовать на старого друга, вместо того, чтобы решительно поставить вопрос о его проделках в исполкоме и перед руководством промкомбината, которому подчинялась мельница.

Гоуба медленно подошел к школе. Из окон ее лился яркий свет. С улицы видно было, как юноши и девушки, а также пожилые люди внимательно слушают лекцию заведующего школой.

Вечерняя школа была для Гуобы родным детищем. Он следил за ее работой, знал не только каждого преподавателя, но и каждого слушателя. И всё-таки он обвинял себя в том, что школа до сих пор еще не имеет нового здания, хотя деньги на это уже отпущены.

Политическую школу посещало немало колхозной и местечковой молодежи. Среди слушателей были и такие, которые в 1944 году добровольно пошли в Красную Армию и воевали с гитлеровцами до самой победы.

Здесь учились Контримас, Гурга, Милашюс. Они первыми вместе с Гуобой начали организовывать в Дабуляйской волости колхозы.

Сегодня здесь также присутствовали на лекции Нормантене и Берташюс, которые еще два года тому назад и слушать не хотели о колхозах, с пеной у рта доказывали преимущества единоличного ведения хозяйства и самыми последними вступили в колхоз.

Теперь они стали не только примерными колхозниками, но и совершенно другими людьми.

Несколько раз в неделю сюда собирались девушки и парни с окраин местечка и из ближних деревень, чтобы послушать лекции по истории партии.

Особенно запомнилась Гуобе осень 1948 года. Тогда он вместе с Милашюсом начал развивать и укреплять комсомольскую организацию.

Настоятель и ставшие на его сторону две учительницы прогимназии всячески уговаривали молодежь не вступать в комсомол, рассказывали о комсомоле разные небылицы.

А директор прогимназии не находил в себе мужества повести с этой клеветнической кампанией решительную борьбу. Он не привык спорить с настоятелем.

Ведь столько лет настоятель командовал всей жизнью в школе, требовал безусловного выполнения его указаний всеми преподавателями. До 1940 года директор не предпринимал ни одного шага, не посоветовавшись с настоятелем. Он знал, что иначе могут быть крупные неприятности с высшим начальством. И хотя директору Скейвису уже нечего было бояться, он все же не решался повести борьбу с влиянием настоятеля, с той провокационной кампанией, которую настоятель организовывал в школе.

Многое изменилось с тех пор.

Теперь в школе-семилетке, где директором всё тот же самый Скейвис, уже есть своя первичная комсомольская организация.

Изменился и сам Скейвис. Он принимал активное участие в организации колхозов. А сейчас он преподает в вечерней школе, часто заходит к Гуобе, делится с ним своими планами.

«Жизнь на самом деле далеко ушла вперед!» — радостно подумал Гуоба.

На берегу речки, там, где прежде стоял ряд жалких лачуг, которые гитлеровцы, удирая, сожгли, теперь высились стены двухэтажного деревянного дома.

Перед домом устроили площадь, ее освещал большой электрический фонарь.

Эти стены дома выросли в три недели: поздней осенью колхозники всей волости — и, главным образом, молодежь из колхозов «Восход солнца» и «Коммуна» — навезли бревен, распилили их на доски и сами, без наёмных мастеров, возвели стены дома.

Только неожиданно ударившие морозы помешали довести до конца строительство Дома культуры, где должна была также помещаться и семилетка.

«Во что бы то ни стало надо закончить этот дом! — твердо сказал самому себе Гуоба. — Морозы уже прошли, а заморозки помешать не могут. Какой это был бы прекрасный подарок волости ко дню выборов».

Гуоба подумал, что надо немедля разработать план окончания строительства Дома культуры. Это будет еще одно новое большое дело, которое потребует много времени.

Но времени у Гуобы всегда не хватало. И главное, не хватало помощников, которые могли бы самостоятельно решить какой-нибудь вопрос. Пока растолкуешь, как взяться за дело, как его выполнить, уйдет очень много времени. Да и потом надо всё время проверять и помогать. А ведь дело не ждет. Поэтому Гуоба считал, что уж лучше сделать все дела самому.

И так каждый день одна забота накатывалась на другую, их хватало до поздней ночи, и все же не все дела были разрешены.

Уходя из своего кабинета, Гуоба каждый вечер чувствовал неудовлетворенность — сделано мало, слишком мало.

Внезапно Гуоба почувствовал голод и вспомнил, что он еще не обедал. Гyoбa направился к закусочной.

Как только он туда вошел, из угла его окликнул Иеронимас.

— Здорово, Валис!

Иеронимас сидел в углу за столиком в обществе каких-то, не знакомых Гуобе, людей.

— Червячка заморить пришел? — смеясь, обратился к Гуобе Иеронимас и широким жестом пригласил его к своему столику.

— Спасибо, я тороплюсь, — ответил Гуоба и сел за другой стол.

— Ну, за твое здоровье!

Иеронимас поднял стаканчик и чокнулся с приятелями.

Официантка принесла Гуобе котлету с гарниром из сырой капусты.

— А почему хлеба не подали? — спросил Гуоба.

— Хлеба у нас сегодня, товарищ, нет, — смущенно ответила официантка.

— Тогда хоть картошки к котлете дайте.

— Картошка уже кончилась.

— А почему нет хлеба?

— Кооператив не выпек. Муки, говорят, не хватило.

Гуоба повернулся к Иеронимасу и спросил его:

— А на мельнице мука есть?

— Ну еще бы! — самодовольно ответил Катаржис.

Наскоро пообедав, Гуоба решил пойти в исполком, чтобы выяснить историю с хлебом. Мельница работает, зерна достаточно, а население местечка на целый день оставлено без хлеба.

В исполкоме дежурил заведующий финансовым отделом. Гуоба поздоровался с ним и рассказал о том, что закусочная осталась без хлеба.

— Надо разыскать заведующего кооперативом, — ответил заведующий финансовым отделом и начал звонить по телефону.

Гуоба присел к краю стола и стал делать пометки в своей записной книжке. Получалось, что со всеми делами, намеченными на этот день, ему никак не управиться. Ведь он еще хотел побывать в МТС, хотел разработать план окончания строительства Дома культуры. А теперь вот приходится разбирать вопрос, почему не выпекли хлеб?

В комнате было жарко натоплено, но Гуоба этого не замечал. Не снимая полушубка, он продолжал писать.

Когда через полчаса в комнату вошел председатель исполкома Буткус, Гуоба всё еще сосредоточенно делал записи и, потирая лоб, думал о том, как бы выкроить время для многих неотложных дел, которые значились в его записной книжке.

Буткус присел к столу с другой стороны и, улучив момент, когда Гуоба поднял голову, спросил:

— Черт его знает, товарищ Гуоба, как нам тут с этим лесом быть? В гололедицу никто ехать не хочет…

— Как это, никто?

Председатель перечислил несколько отстающих колхозов.

— А единоличники уже выполнили поставки?

— Надо проверить по отчету.

— Давайте проверим вместе, — сказал Гуоба. — Лесозаготовки мы во что бы то ни стало должны выполнить. Больше скажу, сверх плана много леса можем заготовить.

— Ясно, что можно, — подтвердил Буткус. — Поэтому я и думал, не мобилизовать ли нам наш «Восход» и «Коммуну», чтобы дополнить эти недостающие двадцать два процента? Колхозы сильные, с этим делом они быстро справятся. Правда, нехорошо получается, что мы на них всё наваливаем…

— Очень нехорошо, — нахмурился Гуоба. — Выходит, что на одного надо взвалить двойную ношу? А лентяев мы будем ублажать, да медом поить? Хватит! В нашей волости имеются не два, а двадцать девять колхозов. И, как мы сами знаем, неплохие. Разве что за исключением этих соней из Каулакяй и Бабалине. Вот им надо будет всерьез помочь. А все остальные колхозы могут не только выполнить, но и перевыполнить план поставок. Не надо также упускать из виду единоличников. Каждый по возу и, смотришь, план выполнен. А в Каулакяй и Бабалине я сам дня через два съезжу, посмотрю, что у них там не ладится.

— Это было бы очень хорошо, — сказал Буткус. — Только сумеете ли вы, товарищ Гуоба, выкроить время? Может быть, пошлем кого-нибудь другого в эти колхозы?

— Нет, уж лучше я сам съезжу, вернее будет, — ответил Гуоба. — Этими колхозами надо заняться по-настоящему, чтобы помочь им хорошо подготовиться к весеннему севу. А то они могут всю нашу волость вниз потянуть.

В комнату вошел заведующий кооперативом.

— Садитесь, товарищ Трейгис, — сказал Гуоба, пододвигая стул. — Что случилось? Почему сегодня не пекли хлеб?

— Не хватило муки.

— Как это не хватило, если на мельнице мука есть? Неужели трудно привезти ее за полкилометра?

— Нашей муки там нет. Не размололи.

— Я так и думал. — Гуоба повернулся к Буткусу. — Различным людям, которые приезжают в нашу волость бог весть откуда, Катаржис зерно размалывает. А для кооператива у него порядки другие.

Буткус посмотрел на Гуобу с некоторым недоумением. Он знал, что Катаржис является школьным товарищем Гуобы, что после того, как Катаржис был снят с работы на лесопилке, Гуоба добился его перевода в Дабуляйскую волость.

— Я считаю, что сегодня же вечером надо проверить, чья мука лежит на мельнице! — резко сказал Гуоба. — Если окажется, что виноват Катаржис, надо будет с ним поговорить по-серьезному. Может быть, даже вызвать на заседание исполкома. В конце концов, советской власти далеко не безразлично, кого обслуживает мельница. В столовой хлеба нет, по-настоящему пообедать нельзя, а Катаржис сидит там за бутылкой и червячка замаривает. Надо будет раз и навсегда уморить этого червячка, что подтачивает наши дела.

— Не годится Катаржис для хозяйственной работы, — согласился Буткус. — Я так думаю, надо бы посоветовать нашему промкомбинату Катаржиса от работы освободить, а выдвинуть на его место Ионаса Нармонтаса. Полагаю, что тогда дела сразу лучше пойдут.

Гуоба задумался. У него уже не было прежних дружеских чувств к Иеронимасу, но Гуобе казалось, что нельзя так легко решать судьбу человека: все-таки Иеронимас был одним из первых советских активистов в 1940 году.

— Подождем решать этот вопрос, — сказал Гуоба.

С ним никто не стал спорить. Потолковав о других различных делах, Гуоба пошел в свой кабинет и позвонил по телефону в уездный комитет партии.

— Мы собираемся созвать депутатов волостного Совета для обсуждения различных вопросов. Может быть, с вашей стороны будут какие-нибудь пожелания или указания?

Он рассказал секретарю укома о важнейших вопросах и о том, что строительство Дома культуры намечается закончить до выборов в Верховный Совет.

— Главным образом, — добавил он, — помогите нам достать гвозди, оконное стекло и электропровода. Средства у нас имеются в уездном коммунальном банке.

— А разве вам отказали в удовлетворении заявки? — удивился секретарь укома.

Гуоба смутился.

— Нет, но просто я хотел просить помочь.

— Распределением строительных материалов у нас занимаются хозяйственные организации, — ответил секретарь укома. — И получением их следует заниматься, товарищ Гуоба, не тебе, а кому-нибудь из работников исполкома. Ты, я вижу, по-прежнему стараешься все дела на свои плечи взвалить.

Гуоба еще больше смутился, почувствовав справедливость этого упрека. Да, всегда уж так у него получается.

— В будущую среду бюро, — продолжал секретарь, — обязательно приезжай.

В этот вечер Гуоба вернулся домой поздно. От ужина и газет его несколько раз отрывали телефонные разговоры с уездным центром. Надо было проверить оборудование агитпункта. Сообщили, когда в волости будет проходить скупка скота. Требовали ускорить госпоставки.

Электрическая лампочка горела неровным светом, — то она вспыхивала, то медленно угасала. Это снова навело Гуобу на мысли о Иеронимасе.

«Есть, братец ты мой, граница, которая отделяет друг от друга, вернее от недруга. Эта граница — твое отношение к общественным делам».

И Гуоба решил раз навсегда покончить с поблажками Иеронимасу.

* * *

Буткус, Трейгис и еще несколько членов кооператива проверили работу мельницы.

Оказалось, что кооперативное зерно уже целую неделю лежало на втором этаже мельницы, но размалывать его не начинали.

По распоряжению Катаржиса мельница молола зерно частных лиц. Какой-то таинственный клиент успел уже несколько раз доставить на трехтонке зерно и увезти муку в другую волость.

Обо всем этом рассказал членам комиссии Ионас Нармонтас. Его слова подтвердили и рабочие мельницы.

Когда комиссия пришла на квартиру к Катаржису, находившуюся при мельнице, он воспринял этот приход, как величайшее оскорбление.

— На мельнице хозяином являюсь я, — кричал он. — Понимаете — я! Мельница принадлежит промкомбинату, а вас я не знаю и знать не хочу! Подумаешь, ревизия объявилась!

— Но ведь кооператив по вашей же вине не может выпекать хлеб, — пытался Трейгис унять расшумевшегося директора.

— Плевать мне на это, да и на всех вас. Гуобе, видите, не понравилось, что я хлеб мелю не тем, кому ему хочется. Пусть он командует своей женой и детьми, которыми до сих пор не мог обзавестись. Подумаешь, какой начальник нашелся…

— Ревизия назначена по решению исполкома, — не повышая тона, но достаточно внушительно ответил Буткус. — С органом советской власти вам придется считаться…

О результатах ревизии и обо всем этом разговоре с Катаржисом Буткус рассказал на другой день Гуобе.

— Придется поставить вопрос о его снятии, — заключил он.

— Ладно, я с ним еще раз поговорю, — ответил Гуоба. — Я просил, чтобы его к нам прислали, значит мне и эту кашу расхлебывать.

Когда Гуоба позвонил по телефону Катаржису, тот сразу стал возмущаться действиями комиссии.

— Ты подумай, — жаловался он. — Кооперативное зерно давно размолото. Неужели я еще должен сам доставлять муку Трейгису на дом?

— Зайди ко мне, поговорим, — предложил Гуоба.

За ночь Катаржис успел размолоть несколько мешков кооперативного зерна. Но и это не могло поправить дела.

Выяснилось, что на мельнице по ночам мололи зерно спекулянтам и поэтому Катаржис уменьшал напор воды в турбине гидростанции.

Иеронимас пришел к Гуобе с целой кипой отчетов. Он выложил их из портфеля на стол и сказал деланно бодрым тоном:

— Что же это ты, Валис, заставляешь меня бегать, высунув язык? Видишь, какую кипу документов пришлось тащить?

— Если ты хочешь заставить бегать, высунув язык, всю волость, так уж лучше побегай сам, — ответил Гуоба. — Тебе люди не будут так низко кланяться, как они кланялись бывшему владельцу мельницы Фигнерису. Мельница принадлежит народу, и ты сам только служишь народу. Зря ты себя вообразил новым хозяином мельницы…

— А ты сам хочешь быть хозяином над всей волостью! — воскликнул Катаржис. — Высоко летать собираешься, забыл как мы вместе свиней пасли.

— Свиней пасти не стыдно. Не нам, Катаржис, своего прошлого стыдиться. Есть, пожалуй, чем и погордиться, — он взглянул на Иеронимаса, лицо которого от этих слов расплылось в самодовольной улыбке.

Но она сразу исчезла, потому что Гуоба продолжал:

— А вот настоящее у некоторых людей становится незавидным. Тебе народ мельницу доверил, а ты себя новым Фигнерисом вообразил. Зря ты меня упрекаешь, что я хочу командовать всей волостью. Твоим делом занимается исполком, и он будет выносить о тебе решение. А я хотел с тобой поговорить потому, что мы когда-то были друзьями, и это я просил, чтобы тебя прислали к нам на работу…

— Довольно я твоих проповедей наслушался, — вскипел Иеронимас. Лицо его стало медленно наливаться кровью. — Вся твоя мудрость, это то, что ты партийный.

— Ты лучше скажи, чьей это мудростью ты сам руководствуешься? Уж не завозят ли ее тебе спекулянты вместе с зерном?

— Что за ерунду ты говоришь? — передернув плечами, нервно спросил Катаржис.

И хоть он храбрился, но Гуоба заметил, что последние слова насчет спекулянтов встревожили его.

— Разве ты не идешь против партии и народа, когда вместе со спекулянтами свои темные делишки обделываешь? Ведь интересы партии от интересов народа отделить нельзя.

Иеронимас встал, сделал несколько шагов по комнате. На его лице горели багровые пятна. Лоб собрался складками. Было видно, что он сильно озадачен этим разговором, но всё же не хочет сдаться.

— Про спекулянтов тебе зря наговорили. Подумай сам: не могу же я дознание производить, кто откуда зерно берет? Привезли, мелю. Да и потом, я ведь хозяйственник, а не партийный работник.

Он снова сел против Гуобы, положил локти на портфель, плотно набитый бумагами. Он пытался говорить солидно, как и подобало, по его мнению, хозяйственнику, но в то же время ему не сиделось на стуле, он ёрзал: то порывался встать, то снова садился.

Гуоба знал, что Иеронимас еще с детства был очень самолюбив. Нелегко Иеронимасу было сейчас. Он не мог открыто признаться, что относился к порученному ему делу нечисто.

— У меня есть финансовый план, я за него отвечаю, мне его надо выполнять, — заговорил Катаржис. — Ты посмотри, — он пододвинул Гуобе кипу бумаг, — я его перевыполняю. В промкомбинате меня ценят. И всегда меня ценили, как работника.

Гуоба мог бы напомнить Катаржису о том, что не очень его ценили, если сняли с должности директора лесопилки. Но Гуоба не стал напоминать об этой старой истории.

— Вместе с тобой мы в сороковом году советскую власть здесь устанавливали, — задумчиво сказал Гуоба. — Неужели же ты, Иеронимас, не понимаешь, что сейчас твои поступки, твои дела идут не на пользу советской власти, а во вред? Мы добиваемся искоренения спекуляции, а ты помогаешь спекулянтам вздувать цены на муку, потому что задерживаешь размол зерна, которое тебе привозят крестьяне и которое дает кооператив.

Катаржис мрачно его слушал. Он сам понимал, что не всё ладно у него на мельнице, что, быть может, молол он зерно и таким людям, которых следовало гнать с мельницы. Конечно же были такие люди. И их было немало. Но как-то так получалось, что все они умели задобрить Катаржиса, предложить ему обильную выпивку и закуску, были веселыми собутыльниками. Ну, как же можно было им отказать?

В комнату вошел Буткус. Он вопросительно посмотрел на Гуобу.

— Вопрос о работе мельницы надо поставить на заседании исполкома, — сказал Гуоба, поворачиваясь к Буткусу. — Толковал я здесь с Катаржисом, но вижу, что нам с ним не сговориться. Кто не умеет признавать и исправлять свои ошибки, тот уже человек конченный. — Гуоба повернулся к Катаржису. — Ты иначе работать не можешь, а такая твоя работа у нас уже вот где сидит… — Он провел рукой по горлу.

Катаржис оторопело посмотрел на Гуобу, потом перевел взгляд на Буткуса. Такого оборота дела он явно никак не ожидал.

Иеронимасу казалось, что они поспорят, поругаются с Валисом и потом всё снова пойдет по-старому. Ведь, как-никак, они друзья детства и, можно сказать, боевые товарищи, вместе устанавливали советскую власть в этих местах. И вдруг Гуоба подводит его чуть ли не под суд.

— Делайте, как хотите, — проговорил Катаржис хриплым голосом и махнул рукой. В дверях он обернулся и добавил: — Но мой хозяин промкомбинат.

* * *

Вечером Гуоба встретился с Марите. Они медленно пошли по сельской улице, изредка перебрасываясь словами.

Марите работала в комитете комсомола. Она была небольшого роста, и ее можно было бы принять за девочку, если бы ее серые глаза не смотрели так пытливо. На ее лбу лежали две небольшие складки, — Марите немало пришлось перенести во время фашистской оккупации.

— Я думала, Валис, мы уже с тобой никогда не встретимся! — шутливо проговорила Марите.

Гуоба вздохнул. Он сам давно хотел встретиться с Марите, но не выдавалось ни одного свободного вечера.

— Может быть, в ближайшие дни немного разгружусь, — проговорил Гуоба виноватым голосом.

Марите отрицательно покачала головой.

— Если бы в сутках было сорок восемь часов, тебе, Валис, их бы всё равно не хватало. — Она дотронулась рукой до рукава Гуобы. — Почему ты не хочешь, чтобы тебе помогали другие? Ведь нельзя же самому переделать все дела.

Гуоба посмотрел на нее удивленно. Даже Марите говорит о том, что он не умеет привлекать актив.

— Тебе кто-нибудь говорил об этом? — спросил он.

Марите рассмеялась.

— Разве я такая глупенькая, что сама ничего не вижу? Сколько у нас комсомольцев, всем им хочется получить серьезные поручения. Ведь каждый комсомолец мечтает о том, чтобы заслужить честь быть членом коммунистической партии. Но мы всегда слышим: «Это Гуоба сам сделает».

Гуоба снова вздохнул. До сих пор ему казалось, что это только в укоме его критикуют за неправильный стиль работы. А здесь, в волости, все понимают, что опытных работников нет, и Гуобе поэтому приходится, как говорится, разрываться на части. И вот, оказывается, даже комсомольцы критикуют его.

Гуоба долго молчал.

— Ты рассердился на меня? — спросила Марите.

— Нет, сердиться мне не за что, — ответил Гуоба. — Ты, конечно, права. Вся беда в том, что иначе у меня как-то не получается. Вот нужно было проверить, как подготовилась наша МТС к весенним полевым работам. Думал я, думал, кого туда послать, и пошел сам.

— А ты бы послал бригаду комсомольцев, — серьезно ответила Марите. — Они ведь могли бы пробыть там весь выходной день, проверить работу на всех участках. И для наших ребят это было бы большой школой.

Они дошли до здания исполкома. Гуоба остановился.

— У нас сегодня заседание, — проговорил он.

Марите протянула ему руку и с шутливой улыбкой сказала:

— Не спрашиваю, когда мы встретимся, потому что ты, Валис, этого сам не знаешь.

Гуоба ничего не смог ответить на эти слова. Марите была права, они встречались очень редко, хотя Гуоба постоянно думал об этой девушке. Но даже для личной жизни у него совершенно не оставалось времени.

Когда Гуоба вошел в зал заседаний, то увидел, что здесь уже собрались депутаты волостного Совета и представители колхозов.

Собрание открыл председатель колхоза «Восход солнца» Кантримас.

— Вы знаете, товарищи, что вся Литва, весь Советский Союз отмечают приближающийся день выборов производственными подарками стране. Наша Дабуляйская волость тоже не лыком шита. Хоть мы и начали поздно, но уже большую часть работы проделали. А если поднажмем, то и других обгоним.

Он предоставил слово Гуобе.

— Товарищи, вы сами решили построить в нашей волости Дом культуры, — начал свою речь Гуоба. — Прошлую осень мы славно поработали, и у Дома культуры выросли стены. Каждый отработал по одному-два дня, а вот когда сложишь все эти дни вместе — получается большое дело. Нам необходимо помещение для школы. У нас нет зала для собраний, для кино. Молодежи негде потанцевать. Вот выборы подходят, а у нас для избирательного участка нет настоящего помещения. Теперь у нас времени побольше, чем раньше. Морозов уже нет, можно поработать на строительстве.

Присутствующие одобрили план, предложенный Гуобой.

— За погоду, конечно, не поручишься, но ведь дело к весне идет. Не замерзнем, — продолжал Гуоба. — Если, начиная с понедельника, будут снова по сто человек выходить на работу, то когда мы закончим наш Дом культуры, товарищ Милашюс?

— А стекло будет?

— Будет.

— Тогда через три недели и закончим. И печи поставим.

— Я так же думаю, — сказал Гуоба. — За три недели мы подведем наш дом под крышу и защитим его от дождя и ветра. Вот это и будет наш подарок к выборам.

— Подарок нашей партии, товарищу Сталину и нам самим, — добавил Кантримас.

Гуоба изложил собранию точный план работы: в какой день и поскольку человек будут работать, сколько нужно лошадей, телег и всего прочего.

Закрывая собрание, Кантримас сказал:

— Если уж порешили, то выполним. С тех пор, как существует Дабуляй, такого дома здесь не было. А мы его построим.

Собрание закончилось. Гуоба просматривал всю документацию стройки, остановился на сделанном уездным архитектором плане.

— А ведь дом будет очень хорош! — заглядывая в план через плечо Гуобы, сказал Буткус.

— Вот эта часть под школу, — обвел Гуоба пальцем большую площадь на первом этаже. — А это будет читальный зал.

Он смотрел на план и живо представлял себе картину: много вот таких красивых домов стоят вдоль улицы, все они освещены ярким электрическим светом, все украшены гирляндами зелени. Перед домами разбиты палисадники, клумбы покрыты яркими цветами.

Закрывая папку с планом, Гуоба сказал:

— Это наш первый дом, но не последний! А дальше будем строить еще лучше! Научимся!

Началось строительство Дома культуры. С самого утра Гуоба был на стройке. Здесь он принимал и колхозников, приходивших по разным делам к секретарю партийной организации А в обеденный перерыв торопился в волисполком.

Однажды вечером в исполкоме собралось несколько коммунистов. Они подводили итоги проделанной работы. Это не было официальным заседанием. Никто не выбирал председателя. Просто люди сидели кружком и неторопливо беседовали. Гуоба говорил о том, что сделано на стройке, какие колхозы идут впереди. Потом стал рассказывать, как идет подготовка к весенним полевым работам в МТС.

— Везде поспеть надо, — пожаловался он.

— Всё равно один везде не поспеешь, — возразил Буткус. — Много раз мы об этом с тобой разговаривали, да только ты по-прежнему всю работу на свои плечи валишь.

Гуоба улыбнулся и сказал незлобиво:

— Критикуете вы меня за это правильно. Да только ведь как получается: ты занят в исполкоме, Трейгис — в кооперативе, Кантримас — в своем колхозе. А дело не ждет. Вот и приходится самому за всё браться.

— Ты забываешь, что у нас партийная организация насчитывает семь человек, да еще возьми комсомольцев, — возразил Буткус.

Кантримас перебил его.

— Не потому, товарищ Гуоба, ты сам все делаешь, что другие заняты. Тебе кажется, что с любым делом только ты можешь справиться. Оттираешь ты людей от практической работы. На словах ты призываешь нас всех быть активными, а на деле о чем с тобой ни заговоришь, только и слышишь: «Я сам это сделаю».

Гуоба с удивлением посмотрел на Кантримаса. Ведь они вместе создавали колхоз, который теперь стал одним из передовых в уезде. Кантримас всегда отмечал заслуги Гуобы в укреплении колхоза и вдруг теперь он также его критикует.

— Послушай, послушай, товарищ Гуоба, — продолжал Кантримас. — Вот ты каждый день бываешь в МТС. А разве не мог бы ты это поручить мне? Создал бы я бригаду из колхозников, все бы до последней гайки проверили. Познакомились бы с трактористами, которые наши поля пахать будут. Взаимные претензии друг к другу предъявили бы. Как думаешь, больше пользы это принесло бы?

Гуоба не сразу нашелся, что ответить. Он вспомнил, что и Марите говорила ему, примерно, о том же, только предлагала создать бригаду из комсомольцев.

— Всё это, конечно, очень хорошо, — наконец сказал Гуоба. — Но ты забываешь, что я парторг. За всё, что делается в волости, я своим партийным билетом отвечаю. Поручишь другим, не справятся, а отвечать-то мне. Уком не будет интересоваться, Кантримас проверял работу МТС или кто-нибудь другой. За всё с меня спросится.

— Ты забываешь, товарищ Гуоба, что у нас партийные билеты тоже есть и нам они не меньше дороги, чем тебе, — горячо возразил Кантримас. — Каждый из нас всей душой болеет не только за свой участок работы, но и за все дела в волости.

— Вот переведут тебя в какую-нибудь другую волость или заберут на работу в уком, — снова вступил в разговор Буткус. — Неужели вся работа должна у нас остановиться? Нет, товарищ Гуоба, не остановится. Партия этого не допустит. Слов нет, сделал ты для нашей волости очень много. Но куда больше было бы сделано, если бы ты научил десятки людей так работать, как ты сам работаешь.

Много горьких слов пришлось услышать Гуобе в этот вечер.

Раньше Гуобе казалось, что он пользуется в волости большим авторитетом. Теперь Гуоба понял, что, несмотря на этот авторитет, товарищи видят его ошибки и хотят ему помочь.

* * *

Пришел день выборов в Верховный Совет.

Новое здание Дома культуры украсилось гирляндами из еловых ветвей. А над домом полыхал большой красный флаг.

Для жителей Дабуляй было особенно приятно идти голосовать за своего кандидата в этот новый светлый дом, построенный их руками.

Этот дом был словно символом новой жизни, такой жизни, когда все сёла Литвы украсятся просторными домами, когда все литовские крестьяне будут жить зажиточно, культурно.

Каждому жителю Дабуляй хотелось раньше других прийти в свой новый, светлый Дом культуры.

Проголосовав, избиратели шли в другие залы, осматривали все помещение до последнего уголка.

Молодежь танцевала под веселые звуки польки.

 

В воздухе чувствовалось дыхание весны. Скоро уже нужно было выезжать на поля.

Гуоба был уверен, что весенний сев пройдет хорошо. Ведь он сам каждый день звонил в апилинки, спрашивал, как дела с семенами, с удобрением?

На другой день после выборов секретарь уездного комитета партии Петраускас приехал в волость. Однако он не стал, здесь задерживаться, а поехал дальше, по апилинкам.

Когда он вернулся из этого объезда, то оказалось, что положение в волости далеко не такое блестящее, как это до сих пор казалось Гуобе.

— В волости много крепких и хороших колхозов, — сказал Петраускас Гуобе. — Озимым засеяна вся посевная площадь. Большинство колхозов обеспечено семенами и удобрением.

Гуоба сначала подумал, что секретарю укома удалось обнаружить лишь мелкие недочеты. Но дело оказалось гораздо серьезнее.

— Вы лично очистку семян в колхозах проверяли? — продолжал Петраускас. — Знаете, что не во всех колхозах семена очищены? Больше того, есть несколько колхозов, которые до сих пор не заготовили семян. Они думают, вероятно, что государство им своими семенами засеет, а то зерно, что есть, можно, мол, смолоть и на базаре хлеб продать. Нет, так не выйдет…

Только несколько дней провел секретарь укома в апилинках, но он знал положение дел гораздо лучше, чем Гуоба. Секретарь укома выяснил, что некоторые колхозы не имеют в банке текущего счета и поэтому не могут купить минеральные удобрения.

— Поставим вопрос о работе Дабуляйской партийной организации на бюро укома, — закончил разговор Петраускас.

Гуоба сначала удивился, как это удалось секретарю укома так глубоко вникнуть во всю жизнь волости. Потом он понял: секретарь укома умел сразу заняться главными, животрепещущими вопросами. А сам Гуоба всегда брался то за одно дело, то за другое, часто не успевал довести их до конца, так как наваливались новые хлопоты и заботы.

Сразу же после отъезда секретаря укома, Гуоба поехал в отстающие колхозы. Он хотел во что бы то ни стало исправить положение до заседания бюро укома.

Но оказалось, что это не так-то легко сделать.

В некоторых колхозах не были созданы с осени семенные фонды. Пролезшие в колхозы кулацкие элементы нашептывали, что МТС будет засевать все поля своими семенами и поэтому о семенном зерне больше заботиться не надо. Куда, мол, выгоднее его продать.

Гуоба пробовал беседовать с колхозниками, но они слушали его недоверчиво.

Классовый враг успел поработать в этих колхозах, а партийного влияния здесь не было.

Правда, в некоторых колхозах существовали комсомольские группы, но ими по существу никто не руководил, они не знали, за что взяться, как помочь делу, хотя в этих группах были честные и смелые ребята.

Гуоба переезжал из апилинки в апилинку, уговаривал крестьян собрать зерно для посева, создать семенные фонды. Он выяснял у председателей колхозов, почему не куплены минеральные удобрения, как можно исправить дело?

Вернувшись из этой поездки, Гуоба засел за доклад. Он хотел беспристрастно изложить все достижения и все недостатки.

Две ночи подряд, не смыкая глаз, писал Гуоба свой доклад. Ему казалось, что все же достижений в волости значительно больше, чем недочетов. Первой во всем уезде Дабулянская волость завершила коллективизацию. Большинство колхозов уже имело свои животноводческие фермы. Волость почти всегда первой рассчитывалась с государством.

 

 

На заседание бюро был вызван не только Гуоба, но и все коммунисты волости.

— Покритикуют нас крепко, — говорил по дороге Гуоба. — Но это будет для нас хорошей школой. Работники мы молодые, всего, может быть, не охватили. Однако все-таки наша волость вышла на одно из первых мест во всем уезде. Краснеть за нее нам не придется…

Открылось заседание бюро. Секретарь укома Петраускас предоставил слово Гуобе.

Гуоба стал говорить о том, как проходила коллективизация, какие хозяйственные кампании проведены в волости, как шло строительство Дома культуры. Он приводил много цифр, рассказывал о готовности колхозов к севу, не скрывая и недостатков.

Секретарь укома долго молча слушал Гуобу. Потом приподнял карандаш и сказал:

— Вы рассказываете нам, товарищ Гуоба, о хозяйственной работе. Я думаю, что об этом нам лучше сможет поведать товарищ Буткус. А от вас мы ждем доклада о партийной работе в волости. Расскажите нам, как вы воспитываете молодых коммунистов, какова их авангардная роль в деревне? Что у вас сделано для роста партийной организации за счет лучших колхозников? Как руководит партийная организация комсомолом?

Гуоба покраснел. Это как раз были те вопросы, на которые ему почти нечего было ответить.

Гуоба много бывал в колхозах, но он старался тут же, на месте, устранять замеченные недостатки и не думал о том, что надо научить работать самих коммунистов, комсомольцев и сельских активистов.

Секретарь укома задавал вопросы, и Гуоба всё больше терялся.

— В колхозе «Восход солнца» два коммуниста и одиннадцать комсомольцев, — сказал секретарь укома. — Расскажите о их работе, о том, как вы помогли им наладить партийную и комсомольскую работу в колхозе, охватить своим влиянием всех колхозников.

— Колхоз первым в нашей волости рассчитался с государством по хлебопоставкам, — начал Гуоба. — К весеннему севу колхоз подготовился хорошо. Все семена очищены…

— Вы рассказываете нам, товарищ Гуоба, о работе колхоза, — нетерпеливо прервал его секретарь укома. — А я вас прошу рассказать о партийной работе в колхозе.

Гуоба опустил голову. Ему нечего было сказать. Обычно он приводил один довод: мол, все коммунисты и комсомольцы не обладают еще достаточным опытом, приходится всё делать самому. Но сейчас Гуоба почувствовал всю беспомощность этого довода. Да, много замечательных людей было в волости, и почти никого из них не привлек Гуоба к работе.

— Вы затеяли большое и хорошее дело, — продолжал секретарь укома. — Организовали политическую школу. А как вы использовали товарищей, которые окончили эту школу? На какую работу вы их выдвинули?

На лбу у Гуобы выступил пот. Он утирал его своей большой рукой и поглядывал на коммунистов волости, которые жадно ловили каждое слово секретаря укома.

— Что ж, — сказал Петраускас, сурово глядя на Гуобу, — если вы не умеете использовать свои кадры, то мы их заберем для работы в других волостях. Люди везде нужны…

Потом стали выступать коммунисты волости, которым секретарь укома предоставил слово. Все они жёстко критиковали Гуобу.

— На фронте лейтенант Гуоба был моим командиром, — начал свое выступление Нармонтас. — Все солдаты очень любили его и уважали. Смелый, волевой командир. Когда вернулся я из армии, порадовался, что буду с ним снова работать. Только работать мне не пришлось. Направил меня товарищ Гуоба на мельницу и сразу словно про меня забыл. Говорил я ему, что директор мельницы Катаржис зерно спекулянтам мелет. Он мне в ответ: «Сам в этом разберусь». Потом, правда, разобрался, но много зерна этот Катаржис успел спекулянтам размолоть. Привык товарищ Гуоба командовать и привык сам всё решать. Вот я коммунист, а никаких партийных поручений у меня нет. Никогда товарищ Гуоба со мной не посоветовался. А ведь какой боевой путь мы вместе прошли, да и теперь за одно дело боремся…

Потом выступали Буткус, Кантримас и другие. И все они говорили о том, что Гуобе еще не хватает качеств настоящего партийного руководителя.

Гуоба сидел, опустив голову. Ему казалось, что сейчас его должны снять с работы. Но не это было самым страшным.

Тяжелее всего было сознавать, что он не оправдал доверия партии, что он не справился с теми задачами, которые были перед ним поставлены.

Из этого тяжелого раздумья Гуобу вывели слова секретаря укома. Нет, он не предложил снять Гуобу с работы. Секретарь укома сказал:

— Я думаю, что та критика, которую услышал сегодня товарищ Гуоба, будет для него очень полезна. Предлагаю поставить товарищу Гуобе на вид недостатки в его работе и перестроить ее в соответствии с теми замечаниями, которые были сегодня высказаны на бюро.

Гуоба поднял голову. В глазах его сверкнула решимость. Пусть он получил партийное взыскание, но теперь он никогда больше не допустит таких ошибок. Он будет работать так, что оправдает доверие партии и это взыскание с него снимут. Сегодняшнее заседание бюро было для него хорошей школой, теперь он стал значительно опытнее.

Домой возвращались все вместе. Коммунисты оживленно переговаривались между собой. У всех было такое чувство, что теперь дела в волости пойдут значительно лучше. Каждый понимал, что и на него ложится большая ответственность, что он отвечает перед партией за всё, что делается в волости. Не один только Гуоба отвечает, но и каждый рядовой коммунист.

— Многому я сегодня научился! — сказал вдруг Гуоба товарищам, разговаривающим совсем о другом.

Его лицо просветлело и на душе стало радостно.

1950

Проза Советской Литвы. 1940–1950. Вильнюс: Государственное Издательство Художественной Литературы Литовской ССР, 1950