Снегурочка (Новелла Владимира Краузе)

Посвящается юной княжне

А. H. Баратовой.

А. Н., прелестное созданье!
Прими на память этот труд
И верь, Снегурочки страданья
Тебя со временем не ждут.

I

Бесконечная ледяная равнина на севере России целые полгода бывает погружена в непроницаемый мрак. Только изредка нарушается этот мрак особым переливистым огненным светом северного сияния. Долгая ночь тянется шесть месяцев без перерыва. За то другую половину года солнце долго не сходит с небосклона, точно спешит отогревать скованную морозом, угрюмую природу.

Унылый это, забытый Богом, дикий край, — не произрастает тут растительность, не водятся ни звери, ни птицы, да и человек избегает мест, где стужа, непогоды, тьма и голод — обычные явления. Несколько южнее — там бродят жалкие инородцы со стадами оленей. Эти неприхотливые животные их перевозят, служат им пищей, отоплением и освещением. Жалкая страна!.. Но не всегда так было.

* * *

На дальнем севере, в странах полярных или гиперборейских, как их звали в старину, жило, по рассказам древних, племя сверхъестественных существ — гипербореев. Это племя имело с людьми сходные черты, но было и существенное различие.

Много писали об этом чудесном племени древние, не мало занимались ими и в новые времена. Пищу воображению поэтов и писателей гипербореи давали обильную, и рассказы об них отличаются крайним разнообразием и сказочным характером. Никто только до сих пор не мог сообщить о них ничего достоверного. В самом-ли деле существовало такое племя на севере, или своим существованием гипербореи обязаны вымыслу? были-ли они действительно, или являются плодом пылкой фантазии поэтов?

Тогда мало знали нашу студеную сторону, со всеми ее прелестями — слякотью, холодами, мраком, ненастьем. Север рисовался воображению древних образованных наций, живших на юге, страной привольною и счастливой, а обитатели его — народом чудесным, незнакомым с горем, недугами и прочими невзгодами, коими так чревата жизнь человека. Мы лучше знакомы с этим севером, а потому и больше в праве сомневаться в существовании чудесных гипербореев.

Во всяком случае, не удивительно, если вы уже слышали или читали о гипербореях, и читали не то и не так, что и как стану говорить о них я.

По своему наружному виду гипербореи мало отличались от людей; следовательно, нечего долго останавливаться на описании частей их наружности. Не о наружности гипербореев поведу я речь; нет, я намерен рассказать об одном факте в их жизни, — факте, в сущности, маловажном, но который повлек за собою роковой конец существованию этого счастливого племени.

Вы видели и видите разных людей всякий день и всюду вокруг себя. Так припомните самых красивых, самых добрых из виденных, и вы составите себе верное или почти верное представление о наших героях.

Сверх того, как уже замечено, гипербореи были существа чудесные. Поэтому будет уместно подробнее сказать о тех их свойствах и особенностях, которые подали людям повод назвать это племя чудесным. Конечно, чудесными называли гипербореев люди. Сами-то они верно и не подозревали, что были чудесные, и считали себя за самых обыкновенных существ, да и чего доброго, если им было известно про такое название, то принимали его за обидное и может быть платили своим обидчикам — людям тою же монетой, то есть со своей стороны присваивали им кличку чудесных, а то так и похуже… Но Бог их знает, как называли они людей и за кого считали! Пожалуй, они нас не знали, даже не интересовались знать. Уже племя гипербореев мирно существовало сотни и тысячи лет. Оно не знакомо было ни с войной, ни с оружием. Не имея никакого понятия о металле, камне, дереве — предметах так необходимых нам в жизни, гипербореи не имели понятия и о войне, убийстве. Им вовсе не была прирождена кровожадность и зависть. Полное отсутствие этих качеств выгодно отличало гипербореев от людей. Почему гипербореи не были кровожадны, решить этот вопрос трудно, но мы можем предположить, что это было вследствие неимения самой крови. Если что и текло в жилах их, то уж никак не кровь, а холодная, белая влага. Не горячила она гипербореев, не возвышала до полета фантазии, не вызывала порывов страстей, не сулила особых каких-либо радостей, а только поддерживала безмятежное, блаженное существование. Одежды они также не носили. Да и зачем им была одежда? Сама природа окутывала их в белоснежный саван и заботилась о красоте, прихотливости узоров, изяществе костюма, — а не мода. Природа и вечный мрак навевали на гипербореев тихий полусон, в каком полусне они проводили почти всю свою долгую жизнь, пока не наступал естественный конец жизни, и гиперборей не уносился в волнах вечности и бесконечности или — что все равно — уничтожения.

При наличности таких качеств и особенностей, самый строй жизни блаженных гипербореев и условия жизни были совсем не те, что у нас. Нечего поэтому удивляться, что у гипербореев царствовали не мужчины, а женщины.

Положим, я уверен, что найдется один, другой, — а то так и больше, — кто выскажет сомнение, чтобы последнее обстоятельство могло вытекать из первого, и тем менее, — чтобы первое зависело или было результатом второго. Свое недоверие могут подкрепить поучительными примерами из жизни людей, — как у нас в государствах и семьях главенствуют женщины, и как слабый пол постоянно стремится стать сильнее сильного, поставить всегда на своем и… этим стремлением еще в большой степени доказывает свою слабость. Так уж видно судьба решила, чтобы слабые были задорнее сильных! Однако, повторяю, все такого рода примеры и прочие возражения мало убедительны, хотя бы потому, что речь идёт о гипербореях, a совсем не о людях.

Не буду останавливаться на возможных возражениях и потому еще, что «нет правила без исключения». Что же принять здесь за правило и что за исключение, это я любезно предоставляю свободному выбору читателей и читательниц.

Среди отличительных черт гипербореев нельзя не указать еще одной, на первый взгляд весьма странной и, конечно, нам чуждой, — это обычай, чтобы в семье и государстве правили не старшие, а как раз наоборот — младшие. Таким образом, как все царство находилось под башмачком у прелестного юного создания, так равным образом и в каждой семье командовала хорошенькая юная гиперборейка.

Не правда ли, какой странный и совсем несвойственный нам обычай?

На первый взгляд, повторяю — на первый, подобное распределение ролей в общественной иерархии нам кажется странным и неестественным. Мы готовы смеяться над ним; но у гипербореев на этот предмет был свой особый взгляд.

Ничем, a тем более никем, не увлекавшаяся, незнакомая с капризами, молодежь очаровывала убеленное сединами и согбенное длинным рядом пережитых годов поколение, и старость охотно склоняла выю перед свежей, пышной молодостью. Эта же, цветущая, довольная доставшимся ей преимуществом, не давала тем чувствовать своей власти, но помыкала сыгравшими свою правительственную роль пожилыми; не была мучением своих дедушек и бабушек, что сплошь и рядом мы видим в нашем лучшем из миров. Нет, гиперборейская молодежь очаровывала стариков, самым видом своим напоминая тем золотые дни юности, когда все представляется в розовом цвете, когда власть всего более заманчива; когда все кажутся такими «славными», «добрыми», что и к ним относишься ласковее, добрее. Не наступал пока ещё момент разочарования.

Режим молодежи бывал постоянно умеренный, но настойчивый. К собственной чести, молодежь не давала поводов к упрекам в превышении власти, притеснениях, оскорблениях. Стоявшая у кормила правления юная представительница племени никогда, или во всяком случае редко, злоупотребляла драгоценным даром власти и свободы, но руководилась известным девизом — sic volo, sic iubeo… нечто в роде решительного и настоятельного: «хочу, хочу!..» сопровождаемого топаньем маленьких ножек у наших юных барышень, единственных (только не в своем роде и тем менее в своем поле) дочерей.

Как бывает гибельна для всего следующего периода жизни наших прекрасных созданий та власть, которая им подчас достается в юные годы, наглядным примером может служить повесть о том, к чему она привела даже у невозмутимых, бесстрастных гипербореев.

II

Во времена рассказа власть над племенем гипербореев находилась в руках юной, прекрасной, каких мало, Снегурочки.

Миловидная царица ужо довольно давно вышла из пеленок, — если употребление этих было известно гипербореям. Некоторое время Снегурочка держала бразды правления ровно и незаметно для правимых. Она неуклонно следовала по стопам своих подросших теперь и отставленных от власти предшественниц. Даже последние, хотя мирно, но критически относившиеся к преемницам, зорко следившие за действиями младшей счастливицы, при всем старании, при всей женской наблюдательности в подобных вещах, не могли подметить в действиях новой повелительницы ничего предосудительного, противного принятому, произвольного.

Между тем с каким бы удовольствием они готовы были в душе придраться ко всякому промаху и — со вздохом зависти ли то, или разочарования, или даже сочувствия (кто тут поймет женское чувство, кто разгадает его!) — сказать:

— «Мы нашлись бы поступить лучше». — «Мы сделали бы не так»…

Нет, ничего подобного не было. Все были довольны Снегурочкой, ее образом действий, отношением к подвластным; а всего более полным чар обращением, уменьем привлечь к себе сердца всех, заставить полюбить себя; — ясною улыбкой, которая не сходила с лица царицы и еще более возвышала несравненную красоту и обаяние дивной Снегурочки.

Все и каждый старались угодить своей царице. Всякое желание и приказание ее исполнялось скоро и беспрекословно; ей смотрели в глаза, угадывая даже мысли обожаемого кумира, чтобы бежать раньше других исполнить все по мановению ее бровей.

Да и как было не гореть усердием, не высказывать чувства соревнования, когда не было существа более милого, обаятельного, чем эта Снегурочка! Ее очарование испытывали на себе все гипербореи, от мала до велика.

Конечно, с одной стороны, соревнование вещь похвальная; но, если бы можно было остановиться на нем одном и не переходить пределов! Только — увы — одни хорошие свойства и поступки не всегда ведут к лучшим, за то дурные почти всегда доводят нас до еще худших.

Так и у гипербореев: соревнование породило взаимную зависть и недоверие среди приближённых Снегурочки. Всякий жаждал обратить на себя светлый взор царицы и отодвинуть от нее других; завидовал, волновался и горевал, кода другие его опережали, успевали выиграть в расположении общей любимицы.

Зависть и недоверие повлекли за собою подозрительность, и этим была нарушена царившая до той поры в жизни гипербореев — гармония, добродушие.

Зависть-же и недоверие могут ли привести к чему-нибудь хорошему?

И Снегурочка, на первых порах такая безупречная во всех отношениях, видимо становилась с течением времени более требовательною к окружавшим; стали обнаруживаться неровности в характере царицы; она делалась капризной, нетерпеливой, самовластной. Ее затеям не было границ.

Встречая во всех безграничное терпение и повиновение, Снегурочка пришла к мысли, что так оно и должно, чтобы все ее желания были законом для других; она сделалась себялюбивой, тщеславной, неблагодарной…

Ко всему этому в юную, чистую душу Снегурочки начало закрадываться тяжелое сознание, что не вечно же будет продолжаться ее царство; придет пора, когда она отцветет, и ей доведется уступить власть существу, еще более юному, свежему, привлекательному. Ей самой придется подчиняться — пока, впрочем, воображаемой только — сопернице, ловить взгляды той, заискивать у ней…

«Ни за что!.. никогда!» Так мысленно повторяла Снегурочка. «Лучше, лучше»… думала она и сама не знала, бедная, что «лучше», так как мысль о смерти вообще, a тем более о смерти неестественной и в голову не могла прийти никому среди этого блаженного народа.

Ужасаясь рисовавшейся ее умственному взору перспективы, Снегурочка прилагала все старания наверстать теперь то, что уйдет от неё со временем.

Таким образом ее желания и требования уже не раз шли вопреки обычаю и принятому. Приближенные втихомолку покачивали головами и наконец… признали царицу «душевно больной».

Толпа везде одна и та-же. Ей нужен кумир; но что сегодня для нее свято, кому она кричит «осанна», того завтра она готова побить камнями.

Не будучи, однако в состоянии жить без кумира, толпа создаёт себе другой и наделяет его всевозможными совершенствами; будет обожать его, покланяться ему.

Найдутся среди нее сплетники, завистники, недовольные… Эти сейчас начнут шипеть про себя, клеветать… все это долго про себя, тайно.

Между тем клевета идёт и растёт; наконец роковое слово произнесено вслух, хоть одним, и сотни повторяют его «всему свету по секрету», кричат что давно все это видели, все про это знали.

Вчерашний идол свергнут с пьедестала, повержен во прах, и толпа над ним уже издевается, надругается, топчет его…

Тяжело бывает тем, кого прельщает поклонение толпы! не розами усыпан путь тех, кто царить над толпою считает высшим счастьем!

Услуги, поклонение, часто оказываемые, теряют для них букет новизны, выдыхаются; хочется больших доказательств преданности, любви, вернее говоря, — просто угодливости, поклонения.

Самое быстрое, искреннее исполнение ее капризов не удовлетворяло Снегурочки. Она требовала невозможного. Приближенные выбивались из сил, бросались делать все возможное и невозможное, но и роптали… Повелительница горячилась, плакала; подданные — также.

Здесь будет, кстати, заметить, что никакие болезни не были известны в этом чудесном краю. Ни один гиперборей не умирал раньше срока, для всех них равного. Нечего им было опасаться; они даже незнакомы были со словами — здоровье, недуг, лекарство… Одно только вредно было гипербореям — волноваться, горячиться. Они от природы были существами застывшими, безмятежными; и когда (в редких случаях) гиперборей волновался, плакал, то он медленно таял, что до известной степени и укорачивало их век.

III

Теперь это зло стало распространяться с удивительной быстротою и силой. Начиная с царицы, все почти гипербореи суетились, горячились и проливали обильные слезы.

Так как все гипербореи начали волноваться, то раз даже мать Снегурочки вспылила и взволнованная обратилась к дочери с резким замечанием, тогда как до той поры мать была самой покорною рабой своей дочери, исполнительницей всех ее капризов и желаний. На замечание со стороны матери от Снегурочки последовал отпор. За первым разом следовали другие, и чем дальше, тем чаще.

Придворные также забыли всякий этикет; даже старухи начали «почтительнейше» прекословить царице, заводить взаимные ссоры, интриговать и бунтовать.

Дело доходило до горячих столкновений и стоило обеим сторонам потоков слез. Естественно, что такой образ действий поставил все вверх дном в мирном дотоле царстве.

Между тем существовало с незапамятных времён предание, что изойдет слезами это счастливое племя. А счастливы гипербореи были на столько, что не знали даже проклятого… золотого века, который мы в заблуждении, или потому что не имеем понятия о лучшем, окрестили счастливым!

Но предвиделось конца недоразумениям, и ничто не могло привести к примирению. Все точили горючие слезы, изнывали, таяли. Зло развилось до того, что даже мужчины вступились, забывши мудрое правило невмешательства в женские ссоры.

Снегурочка наконец озлобилась. Своенравной царице представилось, будто все против нее, будто не умеют ценить ее, не знают, чего в ней могут лишиться, когда потеряют.

При таких обстоятельствах старики нервно вспомнили о вещем предсказании.

Ей уже достаточно насказали про грозное предсказание о судьбе, грозившей постигнуть гипербореев. Как бы в подтверждение всех этих толков и примет, в последнее время на горизонте гипербореев стало появляться на несколько часов нечто круглое, обливавшее всю страну таким ярким, ослепительным светом, что бедные гипербореи тщетно жмурились и опускали на глаза пышные ресницы.

Они привыкли к тому, что в природе царит приятный мрак или льет лучи лунное сияние и способствует продаваться наслаждению жизнью.

Даже в тех случаях, когда бывало на смену мрака являлся на севере багровый переливистый свет и придавал их окутанной снежным саваном природе чрезвычайно эффектный вид, — и то им было как-то не ловко, не по себе; хотя этот свет и не согревал их, не вызывал в них слез.

Теперь гипербореи увидали другой свет, почувствовали под его лучами сладкую истому, которая доставляла неизведанное блаженство, но вместе с тем он губительно действовал на их организм.

Еще более волновались гипербореи, объятые неясной тревогою, томились и таяли…

Вдруг в один прекрасный, — или не прекрасный, a скорее роковой, — солнечный день, когда неведомое яркое чудовище всплыло на небосклон и озаряло золотистым светом истомленных гипербореев, равнодушно взирая на мучения бедных существ, страшная весть облетела все царство:

— Снегурочки нет среди нас! — Снегурочка покинула нас.

Не даром перед тем она так волновалась, обливалась слезами, винила упорство старших и не слушала никаких доводов, которыми ее старались убедить «эти непослушные, своенравные старшие».

— Где Снегурочка? — Куда ушла она?

Ответ на это дать было не трудно.

На горизонте, далеко в том направлении, где всплывало из волн морских яркое, горячее светило, как чудное видение, уносилась вдаль по ясному, голубому эфиру Снегурочка.

Теперь гипербореи помышляли об одном, как бы только вернуть ее, спасти от неминучей гибели общую любимицу.

Не размышляя дальше, не соображая, что идут сами па верную смерть, все гипербореи устремились во след за своей царицей.

Забыты были ее фантазии, капризы, обиды, еще так недавно казавшиеся невыносимыми…

Яркое чудовище подымалось все выше и выше на небосклоне… Снегурочка постепенно исчезала из взоров спешивших за нею подданных. Она таяла, испарялась и наконец поднялась к небу ясным, белым облачком.

* * *

Никто не вернулся рассказать о погибели легкомысленной Снегурочки.

Да и некому было рассказывать, некому слушать!

Все поспешившие за ней гипербореи точно также растаяли, погибли; одинаковая участь постигла все племя.

Не подверглась общей участи одна Снегурочка. За необдуманность, с которою она увлекла с собой на погибель все племя гипербореев, Высшее Правосудие перенесло ее на небо, чтобы оттуда она вечно с горестью взирала на мрачную, холодную, необитаемую теперь пустыню, где до того мирно цвело роскошное царство, и страдала за свое легкомыслие.

И мы видим в созвездии Девы — эту бедную Снегурочку.

Часто так случаи ничтожный великое губит.

Конец.

Снегурочка. Новелла для юношества Владимира Краузе. Казань: Типография В. М. Ключникова, 1888