Старики (Был долгий мир; нам было скучно…)

                        (1877)

I.

Был долгий мир; нам было скучно;
Дремали мы в тоске немой,
Сквозь сон внимая равнодушно
Европы шум, для нас чужой.
Нам опротивели не в меру
И речь, и думы о себе;
Мы потеряли бодрость, веру;
Мы, молча, предались судьбе.
Без грёз, без смеха, без печали,
Поникнув праздно головой,
Вперед глядеть мы перестали,
Махнув на прошлое рукой!
И вдруг, средь мертвого молчанья
Вдали раздался внятный стон,
Призыв на помощь, вопль страданья, —
Предсмертный вопль!..
                                      Что значит он?
Чьи это кровь, тела, могилы?..
Очнулись мы!… Дремавшей силы
Нежданно поднялась волна.
Как возмущенная стихия,
Забушевала вся Россия,
Негодования полна,
И грянул клич: война, война!

Война! Широко прокатился
Над Русью громовой раскат.
Столичный люд засуетился,
В избе мужик перекрестился;
Богач и нищий, стар и млад,
Стряхнули разом все дремоту,
Войны великую заботу
Почуя на душе. Москва —
России сердце — в страсти шумной,
И Петербург благоразумный —
России гордая глава —
Уезды, дальние селенья, —
Приюты сна и запустенья —
Все пробудилося, как встарь,
В борьбы тяжелые годины,
И сам в среде своей дружины
Поход свершает Русский Царь.

Но бранный призрак дик и страшен;
Вокруг него проклятья, стон.
Как хищник, кровью мерзких брашен
Упитан и обрызган он.
Быть может, полный вдохновенья,
Иной грядущих дней поэт
Прославить подвиги, сраженья
И гром эпических побед.
Моих стихов не громки звуки
Полет мой ниже и скромней:
Иные радости и муки
Найдут ответ в груди моей.
Не берег синего Дуная,
Не кручи темные Балкан,
Не войск шумящий пестрый стан,
Не жизнь героев боевая;
Нет, признаюсь, манит мой взор
Иная тусклая картина:
Родной мне чудится простор,
Однообразная равнина;
Над мутной речкой барский дом,
Пять старых лип — остаток сада,
Дорожка, сгнившая ограда,
Строенья ветхие кругом —
Конюшня, скотный двор, людская;
А дальше… дальше глушь родная —
Поля, болота, пустыри,
И в вышине, в лазури ясной,
Невозмутимый и без страстный
Свет угасающей зари.

II.

Весенний вечер меркнет тихо.
Помещик бодро на крыльцо
Выходит. Смуглое лицо
Его воинственно и лихо.
Он стар, зарей освещены
На голове его седины,
На лбу и на щеках морщины;
Но все движения полны
Какой-то силы необычной…
В глазах зловещий огонек,
В петлице белый орденок…
«Эй ты, Василий!» Голос зычный
И грубый, как команды крик,
Звучит в тиши вечерней тени
И палкой о крыльцо ступени
Нетерпеливо бьет старик.
За ним, наморща нос плаксиво,
Глотая слезы торопливо
И спотыкаясь о порог,
Бежит старуха… «Ах, мой Бог!
С ума ты спятил, в самом деле?
Куда тебе?» — и в попыхах
Толкает мужа. Горе, страх
В ее лице; на тощем теле
Одежда немощно дрожит…
«Послушай, иль тебе не жалко
Меня?» А он упрямо палкой,
Не слушая, в крыльцо стучит.
В конюшне шевельнулось что-то;
Конь фыркнул, скрыпнули ворота,
Шаги послышались — и вот,
Свой, на ходу, тулуп дырявый
Рукой запахивая правой,
A левой прикрывая рот,
Василий заспанный идет.
«Чего вам?» — и старуха сзади
Рукою машет — мол, уйди!
И к мужу: «Полно, Бога ради!
Оставь»; а старец впереди
Стоит с усмешкою спокойной.
Он горд, он думает о том,
Как в дни былые под огнем,
Средь мертвых тел, в толпе нестройной,
Он с бастиона отбивал
Колонн французских приступ ярый!
В нем вновь воскрес воитель старый.
И страстный помысел шептал
Ему: «Спеши, пока есть сила,
И тут, и там близка могила,
К чему дни ветхие беречь?»
Внимая шепот тот лукавый,
Старик прельстился бранной славой,
Как юноша!… Свой ржавый меч
Поднять он снова замышляет,

Старуху Богу поручает,
А сам спешит проситься в строй,
В свой старый полк, в привычный бой.

С просонья хмурясь и зевая,
Косясь в полглаза на восток,
Откуда поздний ветерок,
Струею свежей набегая,
Ему студил лицо и грудь,
Василий ждал… «Знать, завтра в путь» —
Гадал он… — Барин встрепенулся;
От дум очнувшись, как от сна,
Взглянул: — на лестнице жена
В ногах лежит… Он отвернулся
И отошел. Так на полях,
Когда пред ним солдат убитый
Свернувшись падал, или прах
Рыл в лютой муке, — взор сердитый
Он опустив вперед бежал,
Туда, где больше было шума,
Где умолкала злая дума
И призрак страшный исчезал.

И ныне, отойдя от двери,
Кричал он громче свой приказ:
«Коням овса по полумере
Отсыпать… смазать тарантас;
Да чур…» И взгляд сверкнул сурово —
«Чтоб завтра, в полдень все готово
К отъезду было»! — Вопль глухой
С крыльца раздался. — За рекой,
В дали неведомой, туманной
Какой-то звук пронесся странный,
Печальный вздох полей и нив,
Не то — ответ, не то — призыв!
На небе звезд зажглися очи,
Дохнуло холодом с реки;
Но долго, долго старики
Потом сидели в мраке ночи,
Обнявшись на крыльце вдвоем,
В раздумьи нежном и немом.
Она тихонько горевала,
Он вспоминал о днях былых;
А ночь их тенью обнимала,
Как двух счастливцев молодых.

III.

Заутро старики расстались.
Осталась барыня одна
В печальном доме. Дни помчались —
Дни страха и надежд! Весна
Отбушевала, отшумела,
Свои все песни перепела.
И унеслась к другим краям,
Беспечней перелетной птицы.
Настало лето. Уж зарницы
Над нивами по вечерам
В тиши таинственной мерцали,
Коростели во ржи кричали;
Домой крестьянин воротясь
С косьбы тяжелой, в поздний час
На камень пред избой садился
И правил косу; ровный стук
В полях далеко разносился;
Потом стихало все вокруг,
Объято краткою дремою;
Потом опять рождался день.
И так средь мирных деревень
Все шло обычной чередою,
Меж тем, как там, вдали — война,
Убийств и гибели полна,
Неудержимо разгоралась
Грозней и шире каждый час!
Вот имя Плевны в первый раз
В устах зловещее промчалось,
И горе черное, как дым,
На Русь спустилось вслед за ним

Внимая слух о каждой битве,
Дрожит старуха; на молитве
Стоит и плачет во всю ночь;
Прочтет акафист, повздыхает,
Вздремнет, очнется, вновь читает,
И стало дома ей не в мочь
Вестей желанных дожидаться.
Она решилась перебраться
В уездный город; наняла
Квартиру там недорогую;
Анисью — ключницу седую
С собою для услуг взяла.
И вот усадьба опустела,
Безлюден стал приютный дом,
Где барин с барыней вдвоем
В заботах будничного дела
Старели мирно. Кто-б сказал,
Что бурной жизни треволненья
Достигнуть до того селенья!
Что налетит нежданный шквал,
Нарушить мир, стихийной силой
Разлучит — гневен и суров —
Уже склоненных над могилой
Седых, усталых стариков;
Под кров их ветхого жилища
Тревогу юности вдохнет
И от соседнего кладбища
На смерть в чужбину унесет!

Уже конец приходить лету.
Ненастной, серой пеленой
Сентябрь повис над головой.
Вот вечер настает. Газету,
Насупясь, щурясь сквозь очки,
Не пропуская ни строки,
Старуха при огне читает;
Анисья, молча, ей внимает.
Увы, работа не легка!
Дрожит огонь, дрожит рука,
Дрожит и гнется лист широкий,
Пестрея, путаются строки;
В глазах туман; слеза порой
Дрожит, повиснув на реснице.
Сморгнет старуха, и к странице
Приникнет ближе головой
И все читает… Страшно что-то
Ей вдруг становится… «Вот, вот,

Еще о Плевне речь! «С высот
Тогда подвинулася рота…»
«Нет, все не то! Постой, постой!
Анисья, подержи поближе
Мне свечку — прочитаю ниже…
Вот здесь — убиты — кто такой?
Не разгляжу!.. «Под Плевной в деле
Убиты…»
                    И померкнул взор.
Анисья с свечкою в упор
Глядит; котенок на постеле
Мурлычит громко; под окном
Во тьме холодной и ненастной
Шумит погода, вихрь с дождем
Стучат назойливо и страстно…
Старуха вздрогнула… глядит…
Как будто что припоминает…
Шурша газета выпадает
Из рук ее… «Убит, убит!»

IV.

Прошло три месяца без мала.
Не воротилася домой
Вдовица горькая. Сначала
Врасплох застигнута бедой,
Она без слез с утра день целый
Сидела праздно под окном
В оцепенении немом.
С волос чепец сбивался белый,
Седины падали на лоб,
И кацавейка с плеч спадала —
Она того не примечала!
В постелю вечером, как в гроб,
Не раздеваяся, ложилась;
Потом совсем занемогла,
Без пищи в забытьи дремала,
В бреду все мужа поминала,
И мертвого домой звала.
Тогда-то с дальнего Дуная,
Как луч сквозь сумрак и туман,
Сверкнула весть: сдался Осман
И пала Плевна роковая!
Народной радости поток
Широко, шумно разливался.
В глуши убогий городок
Повеселел, заволновался;
Друг другу каждый нес привет.
Был вечер. Плошек красный свет
Сквозь дым пылал перед домами;
Народ по улицам толпами
Бродил всю ночь, и до утра
Гремели песни и «ура!»
Ура, ура! — и вдруг в полночи
Старуху пробудил тот крик;
Прислушалась, открыла очи…
«Анисья», прошептал язык,
«Что там такое?» — «Плевну взяли»,
Анисья сонная в ответ
Пробормотала. Странный свет
Мерцал пред окнами; звучали
Лихие песни, смех — и вот
Воскресло в голове сознанье…
Убит! раздалося стенанье,
Ура! в ответ кричал народ!
То был ли бред, иль сновиденье —
Бог весть! — страдалице больной
Всей Руси внятно стало пенье,
Гигантский смех и пир горой!
Деревни, города, столицы,
Толпы несметные людей,
Полков блестящих вереницы,
Мильоны плошек и огней —
Все разом пред глазами встало…
Все ликовало, все кричало,
Вблизи, вдали, со всех сторон,
Облито счастья ярким светом —
И в необъятном счастьи этом
Бесследно замер смерти стон!

Сочинения графа А. Голенищева-Кутузова. Том второй. СПб.: Типография А. С. Суворина, стр. 35-49, 1894

Добавлено: 16-07-2018

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*