Страница из детства Рембрандта

I.

На правом берегу Рейна, неподалеку от города Лейдена, в Голландии, много лет тому назад, жил богатый мельник, по имени Геретц. Кроме мельницы, он имел еще и лавку, в которой жена его торговала мукой и отрубями. Эта лавка также приносила ему порядочный доход, но, как все почти скупые люди, он всегда казался недовольным своим положением и при каждом удобном случае надоедал жене и соседям нескончаемыми жалобами на тяжелые времена, на дороговизну припасов и, наконец, на свою мнимую бедность.

Жена не обращала на эти жалобы никакого внимания и всю свою любовь перенесла на своих детей. И дочь, и сын, в свою очередь, платили ей самой нежной привязанностью и также горячо и беззаветно любили ее. Когда молодой девушке исполнилось восемнадцать лет, она вышла замуж за лейденского ремесленника и принуждена была переехать к мужу в город. Ей очень тяжело было расставаться с родными и в особенности с братом, которому в это время только что исполнилось десять лет. Павел — так звали мальчика — был такой прелестный ребенок, что невозможно было не любить его. Добрый и ласковый, он нравился всем и только один отец обращался с ним сурово. Он был от природы очень строгого нрава, хотя и любил сына по-своему. Ему не нравилось только, что Павел почти целый день посвящает рисованию, занятие которым он считал лишь пустой тратой времени и бумаги. Но, несмотря на всегдашнее послушание сына и любовь его к отцу, — непреодолимая страсть влекла мальчика к любимому предмету. Как только в его руки попадал карандаш и клочок бумаги, он забывал все: и свои уроки в школе, и работу на мельнице, и гнев отца, всецело предаваясь своей страсти.

И мать, и сестра, видя в мальчике такую сильную любовь к рисованию, несколько раз принимались уговаривать Геретца не противиться явному призванию Павла и отдать его учиться к какому-нибудь живописцу в Лейден, где в то время было уже несколько таких мастерских, славившихся по всей Голландии. Но скупой мельник ни за что не соглашался отпустить от себя сына, отчасти боясь, что ему придется чересчур много платить за него, а также рассудив, что, с его уходом, он лишится и его помощи при работах на мельнице. Несмотря на свою крайнюю молодость, Павел во многом помогал отцу и был для него просто незаменим.

 

II.

В один из прекрасных майских дней тысяча шестьсот шестнадцатого года в маленькой лавке, помещавшейся в нижнем этаже дома Геретца, жена его, по обыкновению, сидела за самопрялкой. Время было послеобеденное, торговля шла вяло, и мельничиха, убаюканная монотонным жужжанием колеса, сладко задремала. Вдруг потихоньку полуотворилась дверь, и из-за нее показалась хорошенькая головка Павла. По его прерывистому дыханию и сильно разгоревшемуся лицу было видно, что он быстро бежал, как бы спасаясь от кого-то. Оглянувшись еще раз с испугом назад, он затворил дверь, поспешным взглядом окинул внутренность лавки и, видя, что в ней никого нет, кроме спящей матери, неслышно проскользнул к одному из больших мучных ящиков, стоявших около стен, проворно снял свои деревянные башмаки и влез в него, прикрывшись крышкой. Крышка была довольно тяжелая, а Павел так торопился, что при падении она громко стукнула о борт ящика, и это разбудило мельничиху. Женщина вскочила и наскоро протирая заспанные глаза, бросилась из-за прилавка к двери, думая, что пришел какой-нибудь покупатель. Но так как в лавке никого не было, и царила невозмутимая тишина, она невольно засмеялась своей напрасной тревоге и направилась к только что покинутому месту. Но не успела мельничиха сесть за самопрялку, как дверь быстро распахнулась, и на пороге ее показалась тучная фигура ее мужа.

Он казался сильно рассерженным; лицо его было красно, и крупные капли пота выступили на лбу. От сильного гнева и скорой ходьбы он едва переводил дух и тяжело, прерывисто дышал. Оглянувшись по сторонам и увидя в глубине лавки жену, он сделал несколько шагов к ней.

— Где он? Где он? — громким голосом закричал мельник. — Где этот упрямый негодный пачкунишка?! Вместо того, чтобы учиться в школе, он только и знает, что своим дрянным мараньем покрывает целые дести бумаги. Еще раз спрашиваю, где он? Я живо с ним разделаюсь!..

— Что ты?! Господь с тобой! — заговорила бедная женщина. — Успокойся! Кого ты ищешь, на кого сердишься?! Я не понимаю.

— Ты не понимаешь?! — еще сильнее закричал муж. — Нет, ты очень хорошо понимаешь, о ком я говорю, и, вероятно, уже успела припрятать куда-нибудь своего любимца… Но все равно, ему не избежать наказания! Мне, наконец, надоело говорить с ним все об одном и том же!.. Мальчишка совсем избаловался, на мельнице ничего не делает и только стены углем марает!.. Теперь даже и в школе не хочет учиться… Бумагу, которую я покупал ему для тетрадей, он всю извел на свою пачкотню!.. Нет! Нет! Я положу этому конец! Сейчас же отыщи мне его!..

— Да помилуй, что ты это говоришь такое? — кротко спросила жена. — Я после обеда и в глаза не видала Павла, — он ушел в школу и еще не возвращался…

— Этого только не доставало! — продолжал горячиться мельник. — Я сию минуту сам был в школе, где учитель жаловался мне на него… Я только что хотел схватить его за уши, как он увернулся и убежал!.. Я погнался за ним и отлично видел, как он вошел сюда, а ты уверяешь меня, что его здесь нет!..

— Ну, так и ищи его сам, если мне не веришь, — возразила жена, начинавшая терять терпение, — а я, кажется, никогда не лгала и лгать не намерена!..

Не доверяя словам жены, мастер Геретц продолжал осыпать ее упреками, как вдруг, к удивленно обоих, крышка одного из мучных ящиков приподнялась, и из-под нее высунулась головка Павла, перепачканная мукой:

— Папа, милый, дорогой папа! — вскрикнули он, быстро вылезая из своего импровизированного убежища и подбегая к отцу. — Делай со мной, что хочешь, но не упрекай маму и не говори, что она лжет!.. Мама, право, ничего не знает! Она спала, когда я прибежал и спрятался.

Поступок сына, так смело выступившего навстречу наказанию, чтобы защитить мать от незаслуженных упреков, его открытое, гордое личико и, наконец, сознание своей неправоты перед женою — разом обезоружили расходившегося старика, и он мягко сказал Павлу:

— Дитя мое, мне неприятно, когда сына моего называют лентяем… Учитель очень недоволен тобою; он говорит, что ты во время класса совсем не занимаешься, а только пачкаешь свои тетради.

— Но, папа, — живо возразил сын, — я рисую потому, что у меня очень много свободного времени… Я уже все знаю, что нам каждый день толкует учитель…

— Если ты знаешь, все, то нечего тебе и ходить в школу, — больше времени останется для работы на мельнице. А тратить бумагу на пустую пачкотню тоже не приходится… Ведь ее даром не дают в Лейдене, — на все нужны денежки, а где их взять?

Мальчик стоял молча, в глубоком раздумья, печально поникнув головой; по его лицу было видно, что внутри у него происходит что-то необыкновенное; его глаза разгорались все более и более, и в них, наконец, показались слезы, он бросился к отцу на шею и голосом, дрожавшим от волнения, сказал:

— О, папа, не сердись на меня, пожалуйста! Что же мне делать, если я не могу удержаться, чтобы не рисовать… Ах, я так люблю это занятие! Отпусти меня лучше в Лейден; там, я знаю, есть хорошие учителя, — я буду стараться и скоро научусь писать хорошие картины, за которые богатые господа дорого платят. Тогда я буду давать тебе столько денег, что ты не будешь ни в чем нуждаться. Ты не будешь раскаиваться, что согласился, вот увидишь!..

— Глупый мальчик, — отвечал отец, — а что если лейденские учителя скажут, что пачканье твое никуда не годится, и что у тебя вовсе нет таланта?..

— Нет, папа, нет… Я чувствую, мне кажется, что я буду хорошим художником!.. Но, во всяком случае, позволь мне попробовать… Если во мне не окажется таланта, я возвращусь домой и буду таким же мельником, как и ты, и во всем стану помогать тебе.

Целых два дня сын и жена уговаривали упрямого мельника, и он, наконец, согласился отпустить Павла, хотя денег на обучение не дал ни копейки под предлогом, что надо прежде убедиться, — действительно ли у мальчика есть талант. Но мельничиха не очень настаивала на деньгах, довольная уже и тем, что он согласился. Она немедленно вызвала из Лейдена свою дочь Луизу, и вдвоем, они решили, что Павел на другой же день отправится, вместе с своей сестрой, в город. Там, через посредство знакомых Луизы и ее мужа, мать надеялась, что ее сыну удастся поступить учеником в мастерскую какого-нибудь художника. В свою очередь, Луизе сильно хотелось поместить брата к знаменитому в то время лейденскому художнику ван-Цваненбургу. Но, узнав от матери, что отец не дает денег на обучение Павла, она очень опечалилась, так как быть принятым в мастерскую ван-Цваненбурга без денег, и даже больших денег, нечего было и думать.

 

III.

Как прекрасно было то утро, когда Павел, полный самых светлых надежд, шел рядом с сестрой по улицам Лейдена, Все занимало, все интересовало его здесь, и он каждую минуту обращался к Луизе с расспросами. Так, весело болтая между собою, они почти машинально завернули в ту улицу, где жила Луиза, как вдруг мальчик, с криком удивления и восторга, остановился перед воротами одного старjго, полуразвалившегося дома. Дом этот был высок и очень узок. Передний фасад его почти сплошь закрывался густо разросшимся плющом, который красивыми гирляндами обрамлял почерневшие от времени дубовые ворота. Отворенные настежь обе половинки их позволяли проходившим на улице видеть все, что происходило внутри двора. Маленький, квадратный, он был окружен со всех сторон такими высокими стенами, которые совершенно не пропускали солнечных лучей. И хотя майское солнце в это время светило яркими блеском, в нем было почти темно, — особенно в глубине, где под навесом помещалась обширная кузница. Там шла оживленная работа, ярко горел огонь в горне, и человек десять кузнецов прилежно стучали по наковальням своими молотами. Это была, действительно, очень эффектная картина, и не удивительно, что Павел заинтересовался ею. Контраст дневного света, обливавшего яркими лучами улицу, с этим темным уголком, освещенным красноватым светом от раскаленного горна, был до того поразителен, что даже Луиза, вовсе не имевшая артистических наклонностей брата, невольно засмотрелась. Но, наконец, устав дожидаться, когда пройдет восторг брата, она положила руку ему на плечо, отчего тот вздрогнул и как бы очнулся, и сказала:

— Да полно тебе, Павел, неужели ты еще не насмотрелся… Ведь это, право, смешно… Мы, точно какие-нибудь ротозеи, целый час стоим перед кузницей соседа Дортена… Пойдем лучше домой…

— Ах, сестрица, но как ведь это хорошо!.. — восторгался мальчик, сложив руки в каком-то экстазе. Его щеки разгорелись, и большие голубые глаза блестели, как звезды; непослушная прядь белокурых волос упала на лоб. Он был в эту минуту так красив, что проходивший мимо них в эту минуту какой-то богато одетый господин остановился, невольно залюбовавшись прелестным ребенком, и стал прислушиваться к его словам, желая узнать причину восторга.

— Ну, посмотри же сюда, Луиза! — продолжал, между тем, Павел, решительно ничего не замечавший, кроме поразившей его картины. — Посмотри, какая это прелесть!.. Вот, видишь, этот переход от света к тени, а там дальше этот огненный фон, — ведь это чудо, как хорошо!.. А фигуры кузнецов? Разве они не дивно освещены этим красным пламенем? Ах, зачем я не могу перенести эту картину на полотно!..

— Да ты артист в душе, мой маленький друг! — сказал, ласково улыбаясь, незнакомец, обращаясь к мальчику и вежливо кланяясь Луизе.

— Нет, какой я артист?! — со вздохом возразил Павел. — Я ничего не знаю, не умею, и только пламенно желаю сделаться им. Я и в Лейден пришел для того, чтобы просить какого-нибудь живописца взять меня к себе в ученики. Вот сестра моя Луиза говорит, что здесь есть знаменитый мастер ван-Цваненбург…

— Ого!.. — прервал его незнакомец, с лукавой усмешкой. — У тебя, верно, очень много денег, малютка, или есть сильные покровители, если ты хочешь обратиться к мастеру ван-Цваненбургу!.. Он ведь даром не учит.

— Нет у меня ни денег, ни покровителей, — отвечал мальчик, — но я слышал и верю в то, что великий художник не может не быть вместе с тем и великодушным человеком… И потому, я надеюсь, что если упаду к ногам мастера ван-Цваненбурга, выскажу ему всю мою любовь к искусству и буду умолять его принять меня в число учеников, — он не будет так жесток и не откажет мне.

— Ты угадал, дитя мое, — ван-Цваненбург не может отказать в такой просьбе… Из твоих слов я вижу, что ты необыкновенный ребенок, и с моей стороны было бы грешно не поощрить такой пламенной любви к живописи… С этой минуты ты уже можешь считать себя учеником ван-Цваненбурга, который стоит перед тобою!..

Невозможно описать восторг Павла при этих словах знаменитого живописца. В первую минуту он даже не решался поверить своему счастью, — так неожиданно оно явилось… Но, наконец, придя в себя, он кинулся на шею своему учителю и покрыл поцелуями его руки и лицо…

 

IV.

Прошло пять лет, и имя Павла Рембрандта — имя, избранное им при поступлении в мастерскую ван-Цваненбурга, сделалось известно не только в Лейдене, но даже и в Амстердаме. Он сдержал слово, данное отцу, и, работая прилежно, зарабатывал и отсылал старику столько денег, сколько мастеру Геретцу и во сне не снилось.

Много перемен произошло с тех пор в судьбе Луизы; горе посетило ее: она лишилась нежно любимого мужа. Смерть его так сильно подействовала на ее здоровье, что она не могла уже с прежним усердием заниматься хозяйством и лавкой, доставшейся ей после мужа. Это окончательно расстроило ее дела, и ей пришлось бы впасть в нищету, если бы к ней на помощь не пришел брат. Он уговорил ее переселиться к нему в дом, где окружил ее всеми попечениями, которые были необходимы при ее слабом здоровье. В это время он написал портрет ее, до того похожий, что, когда он выставил его на окно, чтобы просохли краски, соседи подходили к нему и здоровались, думая, что это сидит она сама.

Проходили года, и слава Рембрандта росла и распространялась по всему миру и имя его делалось все более и более знаменитым. Он переселился на житье в Амстердам, где и нажил огромные богатства и всемирную известность своею кистью и резцом, так как он так же хорошо гравировал, как и рисовал. Произведения его и до сих пор составляют украшение знаменитейших картинных галерей Европы. Знатоки особенно ценят в них яркость красок и силу вдохновения.

Рембрандт умер 9 октября 1669 года, на шестьдесят четвертом году жизни, и погребен в Амстердамской церкви, где любопытным и до сих пор показывают скромный памятник на его могиле.

В Петербурге, в Императорском Эрмитаже, хранится более сорока произведений этого славного мастера во всевозможных трактуемых им родах живописи. Между ними наиболее замечательными являются: «Вид Палестины», «Голландское прибрежье», «Иисус Христос в доме Лазаря», «Святое семейство», «Возвращение блудного сына» и много других подобных же картин на библейские и евангельские сюжеты.

Детские годы знаменитых людей. Томик II. Бесплатное приложение к журналу «Путеводный огонек» за 1912 год. М.: Типо-Литография «Печатник», 1912

Добавлено: 22-09-2020

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*