Странница (Рассказ Людмилы Максимчук)
22Современная сценка на автобусной остановке
Пассажиры поджидали, когда подойдут рейсовые автобусы, оправляющиеся в южные пригороды Москвы. Народ подходил и подходил. Летняя погода радовала, и ожидание автобуса было не слишком тягостным. Поэтому все ждали терпеливо, изредка переговариваясь между собой, и только одному старичку, хлипкому и хилому на вид, хотелось ворчать, гоношить, видно, дома было не с кем словом перекинуться. Окружающие почти не смотрели на него, и когда к остановке, немного прихрамывая, подошла крепкая на вид старушка довольно приятной наружности, он тут же подскочил к ней, привлекая внимание к себе и делая вид, что хочет помочь ей. Старушка тащила за собой массивную сумку-тележку, опираясь одновременно на прочную палку с крепким набалдашником.
– Э-э-э, милый, я сама справлюсь, не беспокойся, – остановила его она.
– А что так, чем я тебе не угожу? – замельтешил он.
– Да, ладно, уж, благодарствуйте. Пока сама еще в силах. Слава Господу, он силой и умом меня не обидел.
– Вот и я о том же, вот и я такой же, – обрадованно кивал старичок. – Всю жизнь трудился, порядка придерживался, детям и жене угождал, да только не угодил.
– Это почему же? – подозрительно спросила старушка, несколько отодвинувшись вбок от слишком активного собеседника.
– Почему, да почему… Почему и внуки такие, что спасу нет – кто их знает? А у тебя-то, мать, чаю, не все путем. Небось, чегой-то в сумке тяжкое тащишь, да одна. Помощников не нашлось?
– Ну, чего захотел… Пристал, как банный лист! – поморщилась старушка. – Сколько хожу по свету, мало таких участливых встречала, все больше – безразличный народ.
– По свету, говоришь, ходишь? И давно ходишь, матушка? – не унимался старичок, оттесняя ее с сумкой все дальше и дальше от основной массы ожидающих.
– Да какая ж я тебе – матушка? Да и ты мне в сынки не годишься, нет, – протянула она. – А детей-то у меня никогда и не было, чем я довольна. Не было у меня мужика никогда, вот и детей не было. И хвала Богу, горя я не знала: не знала, как мужик бьет, как мужика пьяного на себе таскать, не мучилась, рожая, выкармливая и нянча детей. Бог миловал, милует и доселе…
– Как ты все это повернула, – удивился старик, почесывая затылок.
– Это не я, а моя судьба так повернула, чтобы я по рассудку жила. Не поверишь, а детство свое я провела в концлагере, в Германии, да выкарабкалась из того гноища, – разоткровенничалась старушка. – И болезни отлегли, и горе умерилось. Ой, как рано обо всем сообразила! Училась въедливо, старалась с усердием. Образование получила хорошее, по молодости учительствовала. А потом…
– Что потом? Надоело учить чужих-то детей? – «подцепил» ее старичок.
– И почему надоело – никак не надоело. – Бабуся уже присела на лавочку, стоявшую рядом с остановкой и, опершись на свою увесистую палку, подтащила за собой сумку, устроилась поудобнее, поправила шерстяной платочек на голове… – Тогда другие дети были, не то, что нынешние. Глядишь, девчонке тринадцать лет, а она уже курит без стеснения, не говоря про все остальное…
– Не скажи, не скажи, и раньше-то ребятишки покуривали, и девчонки тоже, – возразил старичок, все ближе присматриваясь к занимательной собеседнице.
– Ты не сравнивай, голубчик, одно с другим, – с усмешкой произнесла та. – Чтобы сопливые дети курили – это было исключением, да-с… А знаешь, для чего табак изобрели?
Старик пожал плечами и сказал:
– Не припомню что-то.
– Открыли-то его давно, а в пятнадцатом веке придумали, чтобы специально – для палачей.
– Как это? – не поверил он.
– Очень просто: чтобы палач накурился, одурманился, убил в себе стыд и совесть, чтобы не боялся жертвам головы рубить – переступил через себя, значит. Понял?
– Ну, ты даешь… – протянул старик, оглядываясь по сторонам на тех пассажиров, которые покуривали в ожидании автобусов.
– Тогда, в пятнадцатом веке, – продолжала бабуся, – детей к куреву не допускали. Уж потом-то… Но и все равно, не допускали этого в школах, а в нашей – особенно следили. Другие были учителя и другие дети, другие… – Она помолчала чуть-чуть, поморщилась. – Не нынешнее воспитание им давали, не было такого, чтобы детей в школах развращали, да всяким непотребствам учили. Куда делись прежние учителя? Все встало с ног на голову… Ужас и позор: психологи учат детей «правильному», «безопасному» разврату; с экранов внушают, что главное в жизни – деньги и вседозволенность. Никого не удивляет, что наркотики доступны каждому, даже школьники делятся друг с другом опытом, как их надо употреблять.
В школе друг другу наркотики продают! Выдрать бы таких школьников по первое число… А их родителей? И сколько брошенных, «отказных» детей – тысячи! Видела я таких – и в больницах, и в детских домах, и в приютах… Когда ж бывало, чтобы рожали детей и бросали на произвол?
– Ну, ты, может, чего-то не понимаешь, ты уже старая, вроде меня, – попробовал умерить ее гнев старичок, осторожно присаживаясь рядом с ней.
– Ага, дура дурой… И не смеши! Чтоб в России – этакое творилось. Я – что? – Я-то всю Россию обошла-объехала, своими ногами исходила. Глаза б мои не смотрели, да не выколешь… Вот в Москве доселе не была, да судьба занесла.
– Что, ни разу в Москве не была? – заинтересовался старичок.
– Да все по отдаленным и прилегающим областям путешествую, по монастырям хаживаю.
– По монастырям? Зачем это? Да по тебе и не скажешь… – Старичок еще разок внимательно пригляделся к собеседнице: строгая опрятная одежда, аккуратно повязанный платок, удобные прочные сандалии. Вот и сумка – аккуратная, хоть и набита чем-то плотно. Вроде, по монастырям ходят… как-то иначе. – А в Москву как занесло?
– А как и в другие места, так и в Москву. Говорят, в Москве – святыни… Где-то и святыни, а в городе – спаси Господи! – притон на притоне, болото и тлен. Стыдно, и это – русская столица! Все своими глазами разглядела, начиная с вокзалов… – Старушка вздохнула и умолкла, оборачиваясь: не идет ли автобус. Автобусы приходили, забирали пассажиров и отправлялись дальше, а нужного ей номера все не было.
– Так ты, что же: на вокзалах… живешь, то есть, ночуешь? – осторожно спросил старик.
– Нет, что ты! – отмахнулась старушка. – До этого дело не дошло. Думаешь, у меня дома своего нет? Дом у меня есть, в деревне под Орлом; правда, я двадцать пять лет дома не была. Там теперь живет моя племянница с семьей.
– Правду говоришь? – засомневался старичок.
– Зачем мне врать? Я как ушла тогда на богомолье в Кострому, так и осталась там, в монастыре… на полгода, потом пошла с крестным ходом в Вологду, а там – в Кириллов… Добрые люди везде находятся. Так от дома к дому путешествую, так и странствую.
– А… Скажи, а на какие деньги… Деньги-то откуда берешь? – слабо заикнулся старичок.
Старушка сердито зыркнула на него:
– А тебе какое дело? А сам где чего берешь? Все тебе расскажи… Вот, таскаю за собой самое необходимое, пока силы есть… В нищенки не записываюсь, сама пока что могу себя обеспечить, да другим помочь. Тружусь везде, где меня принимают. Ясно? Сейчас в один сельский приход еду, за Серпуховом, мне в Казани посоветовали… Да что ты в этом понимаешь? Сам-то куда направляешься?
– Я-то? – старичок словно опомнился, вспоминая, куда собирался. – А я никуда не еду. Так, вышел пивка попить да хлебушка купить. Вот, прогуливаюсь по улочкам, присматриваюсь к людишкам.
– Дома, значит, не сидится? Тоже странствуешь.
– Ага. Хотя и не сидится, но… дальше нашего пивного ларька меня странствия заносят редко, – хихикнул он. – А чего мне…
– Ну, тебе виднее…
В это время из-за угла показался желанный автобус; старушка поднялась, ухватила свою сумку и, опираясь на палку, вперевалочку заспешила, чтобы занять первое место у входа. Подошел автобус, раскрыл двери, и старичок успел только чуть-чуть помочь даме, поднимая сумку вверх по ступенькам. Старушка села на свободное место, установила сумку и крикнула ему через раскрытое окно автобуса:
– Ты хоть с пива-то на наркотики не вздумай перейти!
– Не бойся, не перейду. Пиво – и есть самый для меня наркотик!
Автобус тронулся, и старичок остался один. Интересное дело: а если бы ему так – туда-сюда перемещаться? Нет уж, дудки! Сейчас – пивка с мужичками, да под воблочку, да под музычку… Чем плохо: за семь десятков давно перевалило, к восьмидесяти дело идет; дома – хоть койка своя, да кусок хлеба пока что не отняли, и то хорошо. Не то, что… Кто б догадался, что можно в эти годы вытворять? Странница оголтелая, старуха ненормальная, двадцать пять лет дурью мается. А что дура – не скажешь, ей Богу…
Чего только в мире не случается!
…Автобус набирал скорость и, минуту спустя, исчез в потоке других машин.
Ноябрь 2004 г.
