Телеграмма рыжего Саньки

Среди необъятных степей Украины затерялся маленький полустанок Рай-поле. Одноэтажное строение из дикого камня, крытое черепичной крышей, позади него палисадник, где торчало с десяток грустных запыленных акаций, да две — три мазаных хибарки железнодорожных служащих, а кругом черноземные поля, уходящие далеко-далеко — куда глаз видит.

Безлюдье и тишь царили на полустанке. Редко подъезжали к нему по торному проселку мужицкие подводы: ближайшая деревня лежала в пяти верстах, и пассажиры в ней находились нечасто. Полустанок этот служил скорей разъездом, так как дорога была одноколейная, а прогон между смежными станциями равнялся почти тридцати верстам.

И служащих было на нем мало. Никто подолгу не заживался на этом оторванном от остального мира клочке земли: всех томила пустота и молчанье степи, все при первом удобном случае спешили перевестись на более оживленные и прибыльные места. Один только узкогрудый чахоточный телеграфист никуда не стремился и ничего не искал; ему было все равно, где скоротать свой недолгий век, а заброшенность полустанка даже нравилась: работы было немного, хлопот — никаких, отчего только выигрывало его здоровье.

Звали телеграфиста Петром Еремеевым, и был у него сынишка, десятилетний Санька, за свою огненную взъерошенную гриву прозванный рыжим Санькой.

У Саньки сверстников не было, и рос он одиноким серьезным мальчиком. День-деньской, бывало, сидит в телеграфном отделении возле отца и узкими хитрыми глазами смотрит на бумажную ленту, которая тянется с колеса аппарата. Очень рано стал он интересоваться, что за черточки и знаки выстукивает машина на этой ленте, как она устроена. Не раз приставал с этим к отцу, а тот на досуге охотно объяснял Саньке, что такое телеграф, и как он работает.

Сначала ничего не мог понять мальчик: чудно казалось ему, как это по проволоке человечьи слова летят с одной станции на другую; все мерещилось, что не без нечистой силы здесь дело обходится. Однако, мало-по-малу, начал смекать, что черти тут не при чем, а вся суть в электрическом токе, который бежит но проволоке, втекает в проволочную катушку на машине, намагничивает железный стержень, пропущенный через катушку, и притягивает к себе молоточек с пружинкой; с другой станции пустят ток, — глядь, молоточек и притянется к стержню; перестанут пускать, — пружинка сейчас же оттянет его обратно. Под молоточком тянется бумажная лента, заводное колесо ее разматывает: как стукнет по ней молоточек, так на ней и отпечатается черточка или точка, смотря по тому, долго или коротко ударит молоточек. Две точки рядом — одна буква, черточка с точкой — другая, две черточки — третья и так далее. Штука оказалась совсем нехитрая и очень даже занятная.

Объяснил Еремеев сынишке и телеграфные знаки, всю азбуку показал; хотелось ему Саньку с детства приучить к своему делу, чтобы потом наука давалась легче. И вправду, день ото дня, год от года все лучше и лучше стал понимать мальчик темный смысл точек и черточек на ленте, а под конец стал разбирать телеграммы, даже не глядя на них, прямо по стуку аппарата.

Он бы и сам сумел теперь послать телеграмму, постукивая пальцем по черной кнопке на машине, но отец не доверял ему этого дела и близко к аппарату не подпускал.

— Нет, братец! Телеграмму послать — дело серьезное, — говорил он сынишке. Неровен час, перепутаешь еще что-нибудь, а я за тебя отвечать буду. Слушать — слушай, а баловаться не смей.

И приходилось рыжему Саньке только мечтать о том, как он вырастет большой, станет телеграфистом и будет слать по проволоке на соседние станции длинные-длинные важные депеши. А в ожидании этого соорудил себе игрушечный аппарат и целыми днями выстукивал на нем телеграммы по самой настоящей азбуке Морзе, которая употребляется на телеграфе.

Когда началась революция, а затем гражданская война, она задела своим огненным крылом и этот сонный уголок. Туда и сюда понеслись длинные поезда то с германскими эшелонами, то с петлюровцами, то с красными советскими войсками. Санька целыми днями просиживал на платформе, рассматривая невиданных гостей. Когда на Украине появился гетман Скоропадский, и немцы при нем стали наводить свои порядки, Саньке, да и всем служащим полустанка, это совсем не понравилось: немцы были страховитые, грузные, затянутые в ремни и с большими шлемами на головах; к их винтовкам были привернуты широченные штыки-ножи, блестевшие на солнце очень грозно. Немцы ходили по Украине карательными отрядами, всюду разыскивали большевиков, оцепляли деревни своими войсками и зачастую расстреливали мужиков. И рабочие, и крестьяне волновались. Вспыхнула железнодорожная забастовка, и тут-то натерпелся Санька настоящего страха: по всем станциям появились патрули, служащих обыскивали и грозили им расстрелом, поезда водили немцы, приставив револьвер к затылку машиниста. Дело было совсем поганое.

Зато, когда Петлюра поднял восстание и погнал прочь и гетмана, и немцев, — пришла новая беда: банды петлюровских «вольных казаков» носились взад и вперед, требовали себе поездов и паровозов, били служащих шомполами, если те не могли им угодить, часто затевали перестрелку с отступавшими в Австрию немцами и громили станции из пушек. Беспорядок и суматоха были такие, что железнодорожники просто с ног сбивались и ждали только одного: хоть бы уж скорей пришла настоящая власть, с законами и порядком!

Москва объявила войну Петлюре и в январе 1919 года прогнала его вслед за немцами. Казалось, наконец, начнется спокойствие. Но не тут-то было! Сотни разных «батек» — Махно, Лаптух, Григорьев и другие бандиты не давали наладить работу, поднимали то там, то тут восстания, грабили города, разоряли железные дороги. Очень часто служащим приходилось удирать в степь, так как полустанок крыли снарядами с двух сторон. Каменное здание зияло огромными пробоинами, мазанки сгорели, и скоро пришлось жить всем в подвале. Телеграф каким-то чудом уцелел, и Петр Еремеев по-прежнему сидел за аппаратом, принимая и пересылая самые удивительные иной раз распоряжения и приказы чуть не ежедневно сменяющихся властей.

В одно солнечное апрельское утро Санька был разбужен отцом раньше обычного часа.

— Вставай! — кричал Еремеев, тормоша мальчика. — Большевики отступают! Атаман Григорьев поднял восстание и хочет перебить всех комиссаров. Григорьевские эшелоны идут с запада. Сейчас на станции начнется бой!

Санька вскочил и принялся торопливо натягивать гимнастерку. Отец побежал на телеграф, велев мальчику сейчас же идти за ним. Но не прошло и двух минут после его ухода, как тяжкий грохот падающих снарядов всколыхнул молчанье степи.

Санька опрометью бросился за отцом. Но выйти из подвала он уже не смог: черные столбы дыма вздымались в палисаднике, акации разлетались в щепы, осколки гранат с визгом сыпались вокруг. На станции стоял бронепоезд красных, который отстреливался от засыпавших его снарядами григорьевцев. Отца нигде не было видно. Санька оробел, не решился бежать через палисадник и вернулся в подвал.

«Под землей, авось, не зацепит», — думал он, дрожа всем телом. Забившись в опрокинутую бочку, мальчик решил дождаться конца перестрелки.

Минут через двадцать она затихла. Санька услышал смолкающий рокочущий гул: бронепоезд ушел со станции. Снаряды григорьевцев также перестали разрываться над палисадником. Переждав еще минут пять и убедившись в том, что все спокойно, мальчик выбрался из подвала и побежал на телеграф.

Однако, отца он там не нашел. Не было Еремеева и в других станционных комнатах: очевидно, перепуганный телеграфист сел на бронепоезд и уехал с ними, боясь попасть в руки бандитов. Саньке, понятно, никакие григорьевцы не были страшны: кто мальчишку тронет, да ему и нетрудно податься в степь, в балку или в деревню.

— Эх, папка! Сбежал! — укоризненно сказал Санька, покачав своей рыжей головой и возвращаясь в телеграфную комнату. — Надо мне, видно, тоже отсюда убираться по-добру, по-здорову.

Издали до него донеслись выстрелы с бронепоезда: тот отошел на пол версты от станции и, спрятавшись за курганом, пускал снаряды через полустанок; они с визгом проносились над санькиной головой. Мальчик уже выходил в палисадник, когда внезапный стук телеграфного аппарата привлек к себе его внимание.

«Уж не папка ли телеграфирует с соседней станции?» — подумал он и подбежал к аппарату. На ленте он увидел ряд черточек и точек и без труда прочел:

— Кто на полустанке?

Дух захватило Саньке: вот он, тот случай, которого он ждал так давно! Никого нет на станции, кроме него, кто бы мог ответить на этот вопрос. Он — единственный телеграфист! Ну, Санька, не зевай, марш к аппарату! Наконец-то дорвался!

Он торопливо сел за столик и робкими, неуверенными от волнения пальцами простучал в ответ:

— Еремеев.

Аппарат помолчал с минуту и потом опять часто-часто застучал. По мере того, как выскальзывала из-под колеса лента, глаза Саньки все расширялись от изумленья. Он снова и снова перечитывал телеграмму и, наконец, хлопнул себя по лбу. Лукавая усмешка появилась на его губах.

— Вот что! — сказал он. — Поди ж ты, случай какой! Стало-быть, я командиром стал! Ну, будь по-ихнему!

Он еще раз внимательно прочел полученную телеграмму. В ней значилось:

«Начальнику конных разведчиков Еремееву приказ поставить стрелки на главный путь. Сейчас пустим пустой паровоз, чтобы сбить бронепоезд. Сколько потеряли людей при занятии станции? Григорьев».

Сомненья не было: Григорьев с соседней станции послал отряд под начальством своего казака Еремеева захватить полустанок, но казаки где-то по дороге застряли. Санька, простукав в ответ свою фамилию, невольно ввел атамана в заблуждение: не мог же тот знать, что Еремеевым зовут также и Саньку.

И вот тогда, едва переводя дух от волненья и радости, мальчик принялся телеграфировать свой ответ атаману Григорьеву, начал передавать свою первую долгожданную телеграмму. Он деловито сопел и пыхтел над аппаратом, а губы его сами собой растягивались в хитрую и счастливую усмешку. Даже огненные вихры на макушке шевелились от напряженья. Дрожащие пальцы его торопливо выстукивали:

«Атаману Григорьеву. Бронепоезд в полуверсте от полустанка. Стрелки занял. Убитых нет. Еремеев».

Телеграф помолчал и ответил:

«Паровоз выслан».

Санька вскочил. Стремглав кинулся он на платформу и дальше, на пути, раскинувшиеся вечером перед ней. Скорей, скорей! С тяжело бьющимся сердцем бежал мальчик к стрелке, видневшейся далеко за полустанком. Для него был ясен план бандита: бронепоезд красных мешал григорьевцам, надо было его уничтожить. И вот «батька» решил пожертвовать лишним паровозом, чтобы устроить столкновение и пустить бронепоезд под откос.

Если Санька не добежит до роковой стрелки раньше паровоза — столкновение неизбежно! Погибнет самая главная опора против бандитов, и григорьевцам откроется путь до самого города; красных войск мало, «батька» поднял восстание неожиданно и врасплох двинул свои банды на восток, к Днепру. Вместе с бронепоездом погибнет и санькин папка, бежавший на нем от бандитов. Скорей! Скорей!

Вдали, там, где зеленеющая степь сливалась с небом, появилась черная быстрорастущая точка: — то мчался страшный, слепой, безумный паровоз без машиниста, мчался как стальная буря, как огромный снаряд, полный огня и пара. Еще пять минут — и эта грозная, тяжкая бомба с налета врежется в ничего не подозревающий бронепоезд, врежется и разнесет в щепки его вагоны, орудия, в клочья разорвет красных солдат, из которых никто не уйдет от лютой смерти под стальными обломками, под клокочущей кашей кипятка, пара и пламени!..

Стрелка! Вот она!

Трясущимися руками схватил Санька тяжелый перевес и перекинул его на другую сторону. Из всей силы рванул рычаг стрелки, да так и повис на нем оглушенный. С воем налетело черное чудовище, пышущее паром, безглазое, жестокое, стремительное, как сама смерть. Жаром и вонью обдало оно мальчика — и, со страшным грохотом проскочив стрелку, ринулось вправо на запасный путь, ведущий в тупик.

Санька невольно зажмурил глаза. Ух, страшно!.. Адский лязг, громовый удар, яростное шипенье вдруг вырвавшегося пара. Паровоз с размаху ударился в тупик, сбил его, прыгнул с насыпи и, взрывая землю, бешено колотя воздух стальными поршнями, распался на куски. Облако пара окутало эту страшную картину крушения, — а Санька, бледный, недвижный, широко открытыми глазами смотрел на черную груду исковерканного железа, не в силах двинуться с места.

Тревожные крики, раздавшиеся далеко за его спиной, заставили мальчика прийти в себя. Он оглянулся: из балки в версте от полустанка скакал отряд конницы. Очевидно, это был сотник Еремеев со своими людьми, посланный занять полустанок. Ну, теперь Саньке не сдобровать! Если его поймают здесь, на стрелке, в пятидесяти саженях от разбившегося паровоза, то сразу смекнут в чем дело, и как подпортил им наступленье мальчик.

Санька кинулся наутек и спрятался за кучей сложенных щитов. Казалось, всадники его не заметили. Они промчались к паровозу и окружили его взволнованной кучкой; несколько человек бросилось на полустанок. Эти соскочили с седел и шныряли по комнатам, ища притаившегося неприятеля.

Вдруг слева, с той стороны, откуда примчался бешеный паровоз, раздались звуки оркестра. Обалдев от удивления, Санька выглянул из-за своего прикрытия и увидел длинный товарный поезд, медленно приближавшийся к полустанку. Над трубой паровоза развевалось красное знамя, а на первой за паровозом вагон-платформе расположилось несколько человек с трубами и барабанами. Они играли «Марсельезу», при чем невыносимо фальшивили и дудели вразброд. Дальше следовало несколько теплушек, из дверей которых глядели веселые лица бандитов, а затем шли еще платформы. Там виднелись пушки и пулеметы, а на одной, тоже под красным флагом, стояла кучка солдат. Кто-то играл на гармонике, и несколько человек лихо отплясывало гопака.

Картина эта так поразила Саньку, что он даже за нос себя ущипнул: полно, не снится ли ему это? Красный флаг, «Марсельеза», гопак! Что за неразбериха? Про Григорьева говорили, будто он полковник и чуть ли даже ни белый: при чем же тут «Марсельеза?». А красный флаг развевался и на том самом бронепоезде, который он чуть было не расшиб своим пустым паровозом.

Григорьевны приближались не спеша, с музыкой и плясками. Они были уверены, что бронепоезд уже разбит, что никакого сопротивленья они не встретят. «Марсельеза» же и красный флаг были ими пущены в дело не спроста: они хотели привлечь этим на свою сторону тех крестьян, которые побаивались, не начнет ли «батька» Григорьев отбирать землю у мужиков. На самом же деле «батька» ни о какой революции не помышлял, а пил самогон, грабил направо и налево и ждал случая прославиться.

Григорьевцы были очень поражены, когда в ответ на их музыку и танцы из-за кургана посыпались снаряды с бронепоезда. Среди них начался переполох: кто торопливо стаскивал пушки с платформы, кто устанавливал пулеметы. Но было уже поздно: снаряды падали все чаще и чаще, били убийственно метко, разбивали вагоны и орудия, валили людей. Через минуту из-за поворота выдвинулся спасенный Санькой бронепоезд и начал поливать бандитов из пулеметов.

Никогда в жизни не видел рыжий Санька большей паники. Бандиты бежали, сломя голову, в степь, карабкались на поезд, в тщетной надежде уехать обратно. Но снаряды подбили паровоз, он только жалобно шипел и свистел. Музыканты побросали свои трубы и барабаны, и скоро все поле было усеяно бегущими в беспорядке танцорами. Конные пошли наутек в первую голову.

Бронепоезд, продолжая обстреливать неприятеля, вдвинулся на станционные пути и остановился рядом с эшелоном григорьевцев. Отогнав бандитов на далекое расстояние, красные прекратили стрельбу и начали осматривать доставшуюся им военную добычу. Санька вылез из своего убежища и побежал к бронепоезду.

На платформе, возле входа в телеграфную комнату, сгрудилось несколько красноармейцев, а перед ними стоял санькин отец с телеграфной лентой в руках. Все казались очень изумленными.

— Ничего не пойму, — говорил телеграфист. — Здесь ясно сказано: «Начальнику конных разведчиков Еремееву приказ поставить стрелки на главный путь». Что за история? Дальше стоит: «паровоз выслан». Кто же ему отвечал на эти телеграммы? И кто перевел стрелку на запасный путь?

— Кто бы это ни сделал, ясно, что он молодчина! — отвечал, смеясь, командир бронепоезда. — Если бы эта махина, — он указал на дымящиеся обломки пустого паровоза, — врезалась в нас, то наших бы и косточек не собрали.

— Мы-то целы, а Санька, Санька мой где? — воскликнул со слезами в голосе телеграфист. — Неужто беднягу бандиты прикончили. В подвале его нет, да и станцию я обшарил!..

— Здесь Санька, — вдруг басом произнес мальчишка и выдвинулся из-за красноармейцев. — Ну уж и папка, хорош: меня тут одного бросил! Спасибо, я за Еремеева сошел, а то быть бы вам всем битыми. Эх, вы!

Он укоризненно покачал своими рыжими вихрами.

— Санька! Ты жив? — вскричал телеграфист, бросаясь к нему. — Голубчик мой! Да неужто это ты, малец эдакий, депешу принял?

— Знамо дело я, — отвечал тот, хитро сощурив лукавую рожу. — А то кто ж по-твоему: козел бородатый или пес-Барбос?!

И под общий рев изумления и восторга он закончил:

— Хитрое что ли дело — депешу дать?

Л. Остроумов. На паровозе. Рассказы. Рисунки А. Могилевского. Новая детская библиотека. Средний и старший возраст. М.-Л.: Государственное издательство, 1927