Уланша

Идет наш пестрый эскадрон
Шумящей, пьяною толпою;
Повес усталых клонит сон;
Уж поздно; — темной синевою
Покрылось небо… день угас;
Повесы ропщут: «мать их в жопу,
Стервец, пожалуй, эдак нас
Прогонит через всю Европу!» —
— Ужель Ижорки не видать!… —
«Ты, братец, придавил мне ногу;
Да вправо!» — Вот поднял тревогу! —
— «Дай трубку» —Тише — ёб их мать».
Но вот Ижорка, слава богу,
Пора раскланяться с конем.

Как должно, вышел на дорогу
Улан с завернутым значком.
Он по квартирам важно, чинно
Повел начальников с собой,
Хоть, признаюся, запах винной
Изобличал его порой….
Но без вина что жизнь улана?
Его душа на дне стакана,
И кто два раза в день не пьян,
Тот, извините! — не улан.
Скажу вам имя квартирьера:
То был Лафа буян лихой,
С чьей молодецкой головой
Ни доппель-кюмель, ни мадера,
И даже шумное аи
Ни разу сладить не могли;
Его коричневая кожа
Была в сияющих угрях,
И, словом, всё: походка, рожа,
На сердце наводили страх.
Надвинув шапку на затылок,
Идет он… все гремит на нем,
Как дюжина пустых бутылок,
Толкаясь в ящике большом.
Шумя как бес, он в избу входит,
Шинель скользя валится с плеч,
Глазами вкруг он косо водит,
И мнит, что видит сотню свеч:
Всего одна в избе лучина!
Треща пред ним горит она;
Но что за дивная картина
Ее лучом озарена!
Сквозь дым волшебный, дым табашный
Блистают лица юнкеров;

Их речи пьяны, взоры страшны!
Кто в сбруе весь, кто без штанов,
Пируют — в их кругу туманном

Дубовый стол и ковш на нем,
И пунш в ушате деревянном
Пылает синим огоньком. —
«Народ!» — сказал Лафа рыгая, —
Что тут сидеть! за мной ступай —
Я поведу вас в двери рая!..
Вот уж красавица! лихая!
Пизда — хоть ложкою хлебай!
Всем будет места… только, други,
Нам должно очередь завесть!…
Пред богом все равны <как хуи>
Но, братцы, надо знать и честь….
Прошу без шума и без драки!
Скачала маленьких пошлем;
Пускай потыкают собаки…
А мы же грозные ебаки
Во всякий час свое возьмем!»
— «Идем же!…» разъярясь как звери,
Повесы загремели вдруг,
Вскочили, ринулись, и с двери
Слетел как раз железный крюк.
… Держись, отважная красотка!
Ужасны молодцы мои,
Когда ядреная чесотка
Вдруг нападет на их хуи!..
Они в пылу самозабвенья
Ни слез, ни слабого моленья,
Ни тяжких стонов не поймут;
Они накинутся толпою,
Манду до жопы раздерут
И ядовитой молофьею
Младые ляжки обольют!..
Увы, в пунцовом сарафане,
Надев передник белый свой,
В амбар пустой уж ты заране
Пришла под сенью мглы ночной….
Неверной, трепетной рукой
Ты стелешь гибельное ложе!

Простите, счастливые дни…
Вот голоса, стук, гам — они…
Земля дрожит… идут… о, боже!…
Но скоро страх ее исчез…
Заколыхались жарки груди…
Закрой глаза, творец небес!
Зажмите уши, добры люди!…

Когда ж меж серых облаков
Явилось раннее светило,
Струи залива озарило
И кровли бедные домов
Живым лучом позолотило,
Раздался крик… «вставай скорей!»
И сбор пробили барабаны,
И полусонные уланы,
Зевая, сели на коней…
Мирзу не шпорит Разин смелый,
Князь Нос, сопя, к седлу, прилег,
Никто рукою онемелой
Его не ловит за курок…
Идут и видят… из амбара
Выходит женщина: бледна,
Гадка, скверна, как божья кара
Истощена, изъебана;
Глаза померкнувшие впали,
В багровых пятнах лик и грудь,
Обвисла жопа, страх взглянуть!
Ужель Танюша! — полно, та ли?
Один Лафа ее узнал,
И, дерзко тишину наруша,
С поднятой дланью он сказал:
«Мир праху твоему, Танюша!..»

С тех пор промчалось много дней,
Но справедливое преданье
Навеки сохранило ей
Уланши громкое названье!

Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 томах. Том 3. Поэмы и повести в стихах. М.; Л.: Academia, стр. 542–545, 1935

Печатается по копии с журнала «Школьная заря» 1834 года (№ IV), хранящейся в ИРЛИ. Впервые напечатано в издании Ф. Шнейдера — «Стихотворения М. Ю. Лермонтова, не вошедшие в последнее издание его сочинений» (Берлин, 1862 г., стр. 49—53).
В тексте копии сделаны примечания: к стиху 26 (Лафа) — «Н. И. Поливанов», к стиху 106 (Разин) — «Александров», к стиху 107 (князь Нос) — «Шаховской». Подпись — «Гр. Диарбекир».
Николай Иванович Поливанов («Лафа»), товарищ Лермонтова по московскому университету и по школе гвардейских подпрапорщиков, в годы студенчества поэта жил с ним по соседству в Москве (Большая Молчановка, 8). Позднее Поливанов учился вместе с поэтом в Школе юнкеров и был выпущен в лейб-гвардии Уланский полк (впоследствии стал его командиром). Считал Лермонтова своим поэтическим наставником и пытался писать в его манере на французском языке.
Павел Александров 2-й, прозванный в школе Стенькой Разиным, был выпущен в 1833 году в лейб-гвардии уланский полк (девятый выпуск).
Иосиф Шаховской (князь) был выпущен из школы в 1834 году в лейб-гвардии уланский полк (десятый выпуск). О нем вспоминает А. Меринский:
«У нас был юнкер кн. Шаховской, отличный товарищ; его все любили, но он имел слабость сердиться, когда товарищи трунили над ним. Он имел пребольшой нос, который шалуны-юнкера находили похожим на ружейный курок. Шаховской этот получил прозвище «курка» и «князя-носа». В стихотворении «Уланша» Лермонтов о нем говорит:

Князь-нос, сопя, к седлу прилег —
Никто рукою онемелой
Его не ловит за курок.

Этот же Шаховской был влюбчивого характера: бывая у своих знакомых, он часто влюблялся в молодых девиц и, поверяя свои сердечные тайны товарищам, всегда называл предмет своей страсти богинею. Это дало повод Лермонтову сказать по адресу Шаховского экспромт, о котором позднее я слышал от многих, что будто экспромт этот сказан поэтом нашим по поводу ухаживания молодого француза де Баранта за одною из великосветских дам. В Юнкерской школе, кроме командира эскадрона и пехотной роты, находились при означенных частях еще несколько офицеров из разных гвардейских, кавалерийских и пехотных полков, которые заведывали отделениями в эскадроне и роте, и притом по очереди: дежурили кавалерийские — по эскадрону, пехотные — по роте. Между кавалерийскими офицерами находился штаб-ротмистр Клерон, Уланского полка, родом француз, уроженец Страсбурга; его более всех из офицеров любили юнкера. Он был очень приветлив, обходился с нами как с товарищами, часто метко острил и говорил каламбуры, что нас очень забавляло. Клерон посещал одно семейство, где бывал и Шаховской, и там-то юнкер этот вздумал влюбиться в гувернантку. Клерон, заметив это, подшутил над ним, проведя целый вечер в разговорах с гувернанткой, которая была в восхищении от острот и любезностей нашего француза и не отходила от него все время, пока он не уехал. Шаховской был очень взволнован этим. Некоторые из товарищей, бывших там вместе с ними, возвратясь в школу, передали другим об этой шутке Клерона. На другой день многие из шалунов по этому случаю начали приставать с своими насмешками к Шаховскому, Лермонтов, разумеется, тоже, и тогда-то появился его следующий экспромт (надо сказать, что гувернантка, обожаемая Шаховским, была недурна собой, но довольно толста):

О как мила твоя богиня.
За ней волочится француз,
У нее лицо как дыня,
Зато жопа как арбуз».

(«Русский мир» 1872 г., № 205; ср. Щеголев, Книга о Лермонтове, вып. I, стр. 150—152). Впоследствии этот экспромт с изменениями стиха, был отнесен к княгине М. А. Щербатовой и, возможно, стал одной из причин дуэли между Лермонтовым и Барантом.
Об «Уланше» тот же Меринский вспоминает в другом месте:
«Уланша» была любимым стихотворением юнкеров; вероятно, и теперь, в нынешней школе, заветная тетрадка тайком переходит из рук в руки. Надо сказать, что юнкерский эскадрон, в котором мы находились, был разделен на четыре отделения: два тяжелой кавалерии, то-есть кирасирские, и два легкой — уланское и гусарское. Уланское отделение, в котором состоял и я, было самое шумное и самое шаловливое. Этих-то улан Лермонтов воспел, описав их ночлег в деревне Ижорке, близ Стрельны, при переходе их из Петербурга в Петергофский лагерь». («Атеней» 1858 г., № 48, стр. 289; ср. Щеголев, Книга о Лермонтове, вып. I, стр. 153).

Добавлено: 05-03-2018

Оставить отзыв

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*