Верлен и Сезан

Я стукаюсь
       о стол,
            о шкафа острия —
четыре метра ежедневно мерь.
Мне тесно здесь
          в отеле Istria1 —
на коротышке
     rue Campagne-Première2.
Мне жмет.
 Парижская жизнь не про нас —
в бульвары
          тоску рассыпай.
Направо от нас —
     Boulevard Montparnasse3,
налево —
          Boulevard Raspail4.
Хожу и хожу,
          не щадя каблука, —
хожу
   и ночь и день я, —
хожу трафаретным поэтом, пока
в глазах
      не встанут виденья.
Туман — парикмахер,
          он делает гениев —
загримировал
          одного
               бородой —
Добрый вечер, m-r Тургенев.
Добрый вечер, m-me Виардо.
Пошел:
    «За что боролись?
                  А Рудин?..
А вы,
   именье
        возьми подпальни»...
Мне
  их разговор эмигрантский
                      нуден,
и юркаю
      в кафе от скульни.
Да.
  Это он,
        вот эта сова —
не тронул
        великого
               тлен.
Приподнял шляпу:
             «Comment ça va,
cher camarade Verlaine?5
Откуда вас знаю?
              Вас знают все.
И вот
    довелось состукаться.
Лет сорок
        вы тянете
                свой абсент
из тысячи репродукций.
Я раньше
       вас
         почти не читал,
а нынче —
        вышло из моды, —
и рад бы прочесть —
        не поймешь ни черта:
по-русски дрянь, —
               переводы.
Не злитесь, —
       со мной,
           должно быть, и вы
знакомы
      лишь понаслышке.
Поговорим
       о пустяках путевых,
о нашинском ремеслишке.
Теперь
     плохие стихи —
                 труха.
Хороший —
      себе дороже.
С хорошим
        и я б
            свои потроха
сложил
     под забором
               тоже.
Бумаги
     гладь
         облевывая
пером,
    концом губы —
поэт,
   как блядь рублевая,
живет
   с словцом любым.
Я жизнь
    отдать
       за сегодня
                 рад.
Какая это громада!
Вы чуете
      слово —
         пролетариат? —
ему
  грандиозное надо.
Из кожи
     надо
       вылазить тут,
а нас —
   к журнальчикам
               премией.
Когда ж поймут,
         что поэзия —
                 труд,
что место нужно
             и время ей.
«Лицом к деревне» —
             заданье дано, —
за гусли,
      поэты-други!
Поймите ж —
        лицо у меня
                 одно —
оно лицо,
      а не флюгер.
А тут и ГУС
         отверзает уста:
вопрос не решен.
            «Который?
Поэт?
  Так ведь это ж —
            просто кустарь,
простой кустарь,
           без мотора».
Перо
  такому
      в язык вонзи,
прибей
    к векам кунсткамер.
Ты врешь.
      Еще
        не найден бензин,
что движет
        сердец кусками.
Идею
  нельзя
      замешать на воде.
В воде
    отсыреет идейка.
Поэт
  никогда
       и не жил без идей.
Что я —
    попугай?
          индейка?
К рабочему
        надо
          идти серьезней —
недооценили их мы.
Поэты,
   покайтесь,
         пока не поздно,
во всех
     отглагольных рифмах.
У нас
   поэт
     событья берет —
опишет
    вчерашний гул,
а надо
    рваться
         в завтра,
               вперед,
чтоб брюки
        трещали
             в шагу.
В садах коммуны
       вспомнят о барде —
какие
   птицы
      зальются им?
Что
  будет
      с веток
          товарищ Вардин
рассвистывать
         свои резолюции?!
За глотку возьмем.
           «Теперь поори,
несбитая быта морда!»
И вижу,
     зависть
          зажглась и горит
в глазах
       моего натюрморта.
И каплет
      с Верлена
            в стакан слеза.
Он весь —
     как зуб на сверле́.
Тут
  к нам
      подходит
            Поль Сезан:
«Я
  так
     напишу вас, Верлен».
Он пишет.
      Смотрю,
          как краска свежа.
Monsieur,
      простите вы меня,
у нас
    старикам,
        как под хвост вожжа,
бывало
     от вашего имени.
Бывало —
    сезон,
        наш бог — Ван-Гог,
другой сезон —
          Сезан.
Теперь
    ушли от искусства
                   вбок —
не краску любят,
              а сан.
Птенцы —
     у них
        молоко на губах, —
а с детства
         к смирению падки.
Большущее имя взяли
                 АХРР,
а чешут
      ответственным
                 пятки.
Небось
    не напишут
            мой портрет, —
не трут
     понапрасну
             кисти.
Ведь то же
        лицо как будто, —
                    ан нет,
рисуют
    кто поцекистей.
Сезан
   остановился на линии,
и весь
    размерсился — тронутый.
Париж,
   фиолетовый,
          Париж в анилине,
вставал
     за окном «Ротонды».

<1925>

1 Истрия (франц.).
2 Название улицы в Париже (франц.).
3 Бульвар Монпарнасс (франц.).
4 Бульвар Распай (франц.).
5 Как поживаете, дорогой товарищ Верлен? (франц.)

Газета «Парижский вестник», Париж: № 44, 24 июня, 1925
Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Том 6. Стихотворения 1924 года – первой половины 1925 года, поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Летающий пролетарий». Подготовка текста и примечания И. С. Эвентов, Ю. Л. Прокушев. М.: Государственное издательство художественной литературы, с. 204–210, 1957

Ред.: Стихотворение входит в цикл “Париж”, написанный под впечатлением от пребывания в столице Франции, где поэт находился с первых чисел ноября по 20 декабря 1924 года. Работа над циклом продолжалась до весны 1925 года.
Ред.: Поль Верлен (1844–1896), французский поэт.
Поль Сезан (1839–1906), французский живописец.
Полина Виардо-Гарсиа (1821–1910), известная французская певица, близкий друг Ивана Сергеевича Тургенева (1818-1883).
ГУС – Государственный ученый совет Народного комиссариата просвещения РСФСР.
Илья Вардин, настояще имя Илларион Виссарионович Мгеладзе (1890–1941), современник Маяковского, литературный критик.
Винцент Ван-Гог (1853–1890), голландский живописец, в последние годы жил во Франции.
АХРР – Ассоциация художников революционной России.
«Ротонда» – кафе в Париже.